Поль Констан - Большой Гапаль

• Название: Большой Гапаль
• Автор: Поль Констан
• Издательство: ИНАПРЕСС
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-87135-088-7

Большой Гапаль — это таинственный бриллиант, который аббатисы знаменитого семейства де С. передают одна другой как символ власти земной и славы небесной. В начале XVIII века владеющая им прекрасная София-Виктория готовит свою юную племянницу Эмили-Габриель получить его, когда наступит ее час. Она учит девочку искусству наслаждения, изысканным наукам, занимается воспитанием ее чувств.

Но подобное воспитание, которое по сути дела является одной из прекраснейших историй любви, шокирует и возмущает общество. Честолюбивый и коварный кардинал, опасаясь, что влияние и могущество Аббатисы окажется сильнее его влияния и могущества, идет на все, чтобы низвергнуть ее и уничтожить аббатство.

Большой Гапаль, как и предписывает легенда о нем, становится главным «козырем» в битве, которую ведут покорность и надменность, счастье и слава, порок и добродетель, и указывает путь к святости.

Изысканный пряный роман Поль Констан, (лауреат Гонкуровской премии 1998 года), принесший писательнице европейскую известность, издается в переводе Аллы Смирновой, дипломанта премии «Триумфальная арка».

---

— Вы хотите сказать, что женщина, если она не будет ни дичью, ни жертвой, сможет им сопротивляться?

— Не только сопротивляться, Дочь моя, но и побеждать их. Чем мы здесь и занимаемся у себя. Должна сказать, нам всегда это удавалось. Разумеется, не хочу сказать, что мы оставляем им шанс, наш натиск силен и быстр, не скажу также, что нам не случается их убивать, но от этого мы только сильнее любим их.

— Но, Мать моя, — возразила Эмили-Габриель, — в тот самый момент, когда из охотника они превращаются в дичь, разве сами они не пытаются ускользнуть от нас, и не получится ли так, что мы станем править в королевстве, из которого постепенно исчезнут все мужчины, они, из страха перед нами, уйдут жить на свободу в самые отдаленные края?

— А если и так, велика потеря! — рассмеялась Аббатиса. — Но вы можете утешиться, мы всегда сумеем заставить их вернуться. Стоит лишь проявить немного хитрости: превратиться в привязанного к колышку козленка, чтобы выманить тигра. Неужели мы менее ловки, чем какая-нибудь куропатка, которая притворяется раненой, чтобы увести охотников подальше от гнезда? Мы всегда сможем изобразить жертву, чтобы заманить их в свои постели, где, как вы сами убедитесь, они весьма хороши.

Хотя, впрочем, нет, Эмили-Габриель, — поправилась она, — я говорю вам неправду, они отнюдь не всегда хороши, как я только что вам сказала, они хороши лишь тогда, когда их умело готовят к этому. Это весьма деликатное дело, нужно быть одновременно и птицей, и птицеловом; подобно птицелову, следует излучать силу, что внушает робость, страсть, что внушает страх, пыл, что внушает ужас; подобно птице — слегка дрожать, много щебетать, бить крыльями, дабы показать испуг. Вам следует видеть все трудности, все увертки, все, на что следует обратить внимание.

— Вы не любите женщин, Тетя, но вы не любите и мужчин тоже? А ведь любой человек — это либо одно, либо другое.

— Я полагаю, что не люблю человечество вообще, потому что оно состоит, как вы верно заметили, из мужчин и женщин, представленных в частях столь равных, что, прилаживая одних к другим, мир полностью отгораживается от меня. Мне нравятся лишь существа, что ускользают из него, которых настолько невозможно приладить к другим, что я прилаживаю их к себе самой, они мои прилагательные. Замечу вам попутно, что повторы, по поводу которых ограниченные умы испытывают ужас, будучи намеренными, делают высказывание более утонченным. Отметьте это, господин Панегирист, для нашего Трактата о риторике.

Знаете, Любовь моя, — продолжала она, — я никогда не искала свою половинку апельсина, но только лишь дольки то там, то здесь, из них я пытаюсь составить себя, прилаживаю, меняю местами, и всегда какой-нибудь не хватает, чтобы я смогла себя завершить. Я словно венец Девы Марии — тысячи огней ради тысячи удовольствий.

— Так значит, это и есть любовь к трем апельсинам! Свой я хотела бы съесть немедленно.

— В ваши юные годы вы еще к этому не готовы. Как я завидую вашему нынешнему возрасту, когда вы живете, нисколько не беспокоясь о мужчинах. Вам следует развлекаться, Племянница, проводить дни в веселье и радости. Надо много танцевать, это полезная гимнастика, надо много петь, чтобы ваш голос взмывал над остальными. Вы же не знаете, сколько еще осталось вам играть, прыгать, танцевать, смеяться и улыбаться. Та, которая в вашем возрасте не наигралась вволю, становится дурной аббатисой; если она не умела заливисто хохотать — то становится злобной женщиной; если не умела танцевать до потери сознания — будет ходить, словно с путами на ногах; не умела прыгать через скакалку — останется жесткой и одеревенелой; не качалась на качелях до головокружения — не сможет забыться в любви. В радостях мы укрепляем свои силы!

— И все-таки, Тетя, а вдруг, как и для нашей дорогой принцессы Клевской, силы, закалившие нас в борьбе против мужчин и против женщин, послужат нам для того лишь, чтобы говорить с самими собой? Что, если, наткнувшись лишь на стены, которые возвратят нам их обратно, как эхо возвращает голоса, наши силы атакуют нас самих, что сможем мы назвать победой?

— Но, Дочь моя, вы разве забыли, где находитесь?

— В монастыре, Тетя.

— Да, Дочь моя, вы здесь на службе у Бога.

— Бог! За всеми этими делами, Тетя, я совершенно об этом забыла.

— Бог, Дочь моя, ради которого мы все это и совершаем, ибо Он единственный, с кем можем мы разговаривать. Вы узнаете, как Он взыскателен! Он поразит вас своими познаниями, по сравнению с которыми ваши — даже усвой вы содержимое всех до единой книг в этой библиотеке — покажутся лишь жалкой каплей в океане. Вы будете удручены Его несправедливостью, ибо в своей любви Он не делает никаких отличий между совершенным умом и тупостью, а ваша красота, будь вы первой красавицей в мире, в глазах Его будет равноценна красоте какой-нибудь улитки или паучихи, с которой Он вас спутает. И обладай вы наивысшей добродетелью, Он предпочтет вам какую-нибудь травинку американских степей, которая окутает Его своим ароматом.

— Что вы такое говорите, Мать моя! Я ведь уже с давних пор верила, что все уже предопределено, договор подписан, и свадьба, милостью Большого Гапаля, не подлежит сомнению! Вы заставляете меня колебаться. Чтобы я потеряла надежду его завоевать?

— Вот именно, потеряла надежду. В Своей Милости Он говорит порой, что мы касаемся его, и тогда Он делает нас святыми или мученицами.

— Так что же взамен той любви, в которой нам отказано и которую вы заставили меня так страстно желать?

— Ничего, насколько мне известно, и все же это единственное, что у нас есть.

— Мать моя, мне нужен только Он, я желаю Его всеми силами, видите мои слезы.

— Дочь моя, вы обладаете даром, вы только что сами догадались, что есть единственное средство соединиться с Ним: когда мы протягиваем шею, чтобы Он перерезал ее, как мученику.

— Мать моя, я мечтаю умереть от Его клинка.

— Увы, каждый мечтает об этом, как и вы, и, не в силах дождаться мгновения, когда умрет, принесенный в жертву, бесконечно призывает Его, страстно желая пожертвовать собой.

Но осушите слезы. В первый день весны монахини устраивают для вас праздник. Они хотят сделать вам сюрприз и готовят его уже многие месяцы. Они все оденутся в белое, для них это настоящая революция, как если бы они поменяли орден. Образовались уже две стороны: первые жалеют о прежнем одеянии, как будто уже покинули его, другие предпочитают новое, как если бы должны были его принять. Они перебрасываются именами святых. Это, я полагаю, стычка между святым Бенуа, которому подчинены мы, и святым Бернаром, который покровительствует другим. Они прожужжали мне все уши, и, если будут продолжать в том же духе, я заставлю их идти к мессе обнаженными. Специально для вас они сыграют «Эсфирь», эта трагедия очарует вас красотой характеров и чистотой нравов, а еще тем, что она, воспевая величие Бога, говорит о конечной победе женщин.

7 ДУХ ГЕОМЕТРИИ

Как любая мать, которая, озабоченная развитием ума собственных дочерей, велит им как можно больше читать, Аббатиса в конце концов стала опасаться за зрение Эмили-Габриель. Увы, это рок: чтение неизбежно влияет либо на нравственность, либо на красоту. Как нарочно, пытаясь не допустить падения первой, лучшие умы не могут избежать увядания второй, ибо, как ни далеко простирается материнское тщеславие в стремлении интеллектуального совершенствования своего дитя, вы не найдете ни одной матери, готовой пожертвовать хотя бы частицей дочерней красоты. Видя свою дочь погруженной в ученье с облачком отрешенности на лице, какое свойственно размышлениям, она спешит напомнить ей о благотворном влиянии солнца и воздуха, она обеспокоена, она говорит ей: «Не переутомляете ли вы зрение? Не устали ли ваши глаза? Вы сделали сегодня достаточно гимнастических упражнений? Не желаете ли пройтись со мной?»

Прогуливаясь по великолепному парку с широкими аллеями, София-Виктория объясняла Эмили-Габриель, в чем состоит особенность очертаний их монастыря, возведенного когда-то в чаще леса, но теперь, по прошествии стольких веков, оказавшегося в самом центре города; он походил на белый корабль, который выбросило на песчаную отмель и который Париж захотел изобразить на своем гербе. Данное обстоятельство не представляло интереса для живущих здесь, они лишь привыкли ходить, чуть склонившись, но другие, посторонние, угадывающие очертания монастыря в океане листвы, захлестнувшей город и затопившей несколько кварталов, представляли его в таинственном лесу незапамятных времен, где томились в неволе юные пленницы, одним словом, все эти вздорные слухи, в которых нет недостатка и которые оказываются так некстати, когда сюда примешивается политика. Они хотели снять корабль с мели.

Хотя Аббатиса — так по крайней мере выглядело внешне — сохраняла в своем монастыре распорядок ордена, которым и был он возведен, и руководила им, согласно строгим правилам С., новый Коадьютор Парижа, явившийся невесть откуда благодаря неизвестно чьей протекции, на излете своей сомнительной карьеры, искал с нею ссоры властью, данной ему его должностью, не замечая, что свидетельствовало о плохом зрении, как крепко София-Виктория держала в руках свою собственную власть, полученную напрямую в незапамятные времена от самого Бога. Он понапрасну суетился, напоминая ей о почтении, какое другие проявляли по отношению к ней и какое, как ему хотелось бы, она должна была проявлять к нему. Это был образчик упрямства мужчины, ждущего подчинения от женщины, которая с ним не считается вовсе, одна из досадных мелочей, будничных неприятностей, от которых можно было бы без труда избавиться, соблаговоли она хотя бы заметить их и взмахнуть веером, как если бы прогоняла назойливую муху.