Виктор Шевелов - Те, кого мы любим – живут

• Название: Те, кого мы любим – живут
• Автор: Виктор Шевелов
• Издательство: Картя Молдовеняскэ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

Книга включает лучшее произведение автора — роман «Те, кого мы любим, — живут», написанный в последние годы жизни, а также ряд повестей, рассказы для детей и юношества.

---

— Оника, а может, пусть другие, а?

— Ни в жизнь не соглашусь! Молчи! Другие? Раз велено, ослушаться — грех на душу взять!

Молчание. Слышно, как кто-то звякнул котелком, передвинул оружие. Закурил. Со вздохом выпустил дым.

— А может, тяжельше грех на душу берем?

— Молчать! — уже кричит Оника. — Он и над вами уже, идол, власть заимел. Закон, он слов не любит, его выполнять надо, ежели тебе твоя шкура дорога.

И опять — только стук колес. Павел молча лежал на полке. Он и без этого разговора охраны знал, что для него все кончено. Но теперь сердце разболелось. Неужели злодейство должно свершиться до суда? Неужто нет предела подлости? На лбу выступила испарина. В какой-то миг перед ним предстала вся его жизнь. Раскаивается ли он?.. Павел улыбнулся и спросил самого себя: в чем? Если все надо было бы начать сначала, он бы начал и поступил бы точно так же, как поступал. За перегородкой сидят люди с добрым человеческим сердцем, но темные, как сама ночь. Он, Павел, их соотечественник, виноват, что не смог дать им просветления, не смог рассеять в них ночи. Но он счастлив, что нес им огонь. И ради этого стоило жить, стоило жить даже один час.

И опять стук колес. Пролетел какой-то полустанок. В забранном решеткой окне забрезжил рассвет. По-прежнему торопливо стучат колеса, За перегородкой слышится чей-то сладкий храп. И вдруг тишину резанул протяжный свист паровоза, вспугнул мирную дремоту раннего утра. За перегородкой кто-то крикнул:

— Вставай, Оника. Приехали!

— А?

— Приехали, говорю. Вистерничены.

— Вистерничены?

— Господина офицера буди.

Павла вывели из вагона. В предрассветных розовеющих сумерках вдали на возвышенности спал Кишинев. Липа, росшая у самого полотна железной дороги, еще не сбросила себе под ноги листья, но уже была охвачена горячим багрянцем осени.

Осень…

У Павла в глазах стояли слезы. Он глубоко, всей грудью вдохнул утренний воздух. Его родная земля! Из-за горизонта вставало солнце. Первые лучи его уже пробили молочные толщи рассветной мглы.

— Иди! — крикнул Оника Павлу, указав на тропинку, ведущую в сторону от насыпи по направлению к Кишиневу.

Павел оглядел четверых солдат — свою охрану, держащую винтовку наперевес, улыбнулся им. Покосился на заспанного и, видно, вчера изрядно хватившего офицера. Лицо — измятое, полинялое! В руке он держал, тоже наизготовку, пистолет, точно он, Павел, собирался бежать.

— Иди, иди, — недружелюбно повторил Оника свой приказ.

— Не сердитесь, отец, — ответил Павел и шагнул на росистую тропу. Позванивали на руках кандалы. Ступая босыми ногами по прохладной земле, Павел радовался: он испытывал то же ощущение, какое испытывал когда-то в детстве, бегая, закатав штаны, по утренней росе. Замедлив шаг, Павел еще раз оглянулся на липу. В лучах восходящего солнца листва ее вспыхнула еще ярче. И вдруг — грянул выстрел. Павла словно кто-то толкнул в спину, он едва удержался на ногах. Он все понял. Под рубашкой на спине потеплело от крови. Выстрелы прогремели еще. Павел через силу, — никогда ему не было так трудно, — повернулся к солдатам, сделал к ним навстречу два шага. В нежных, на этот раз синих при лазоревом рассвете глазах дрогнула росинка слезы, какое-то подобие доброй улыбки мелькнуло на красивом смуглом лице. Солдаты подались назад. Из стволов винтовок, как из курительных трубок, еще вился дымок. Павел едва приметно с укором качнул головой, сказал:

— Глупцы, я умираю за вас… — И упал.

Горел восход. Заря охватила полнеба. В тот день к вечеру разразилась гроза. Дождь лил трое суток кряду. Вода смыла кровь Павла. Но она не могла отмыть одряхлевший, злой старый мир. Его настоятельно требовалось обновить. И человек это понял.

Лебединая песнь

Погода испортилась. Дождь то утихал, то сыпал редкой дробью, то беспрестанно лил как из ведра. Низкие свинцовые облака цеплялись за крыши домов и оставляли на полуобнаженных ветвях деревьев свои грязно-серые клочья, застиранными простынями стелились в низинах. Размокшая земля источала острый запах прелых листьев. Улицы небольшого латвийского поселка, обычно нарядные, веселые и людные, теперь хмуро притихли, опустели. Только изредка появится и исчезнет спешащий куда-то человек.

Мы лишь накануне вернулись с учений, промокшие до костей, усталые и измученные. Отоспавшись за день, вечером собрались у майора Славина. Он жил на окраине поселка в особняке дачного типа.

Майор был холост, но в доме его царил тот исключительный уют, который способны придать жилью лишь вдохновенные женские руки. В особняке было несколько комнат: гостиная, столовая, кабинет с библиотекой, спальня. Мы обычно собирались в гостиной — просторной комнате с приземистым дубовым столом посредине; у стен и вокруг стола расставлены полумягкие стулья с высокими спинками; на стенах — в массивных золоченых рамах десятка два полотен. Майор питал страсть к живописи. Он собрал, правда небольшую, коллекцию редких картин, переписывался с видными художниками. Мы любили бывать у майора, коротать у него свободные от службы и других дел вечера.

Часть наша недавно прибыла из Германии, и на первых порах, когда еще не все было улажено с расквартированием, майор приглашал нас к себе для деловых разговоров. Обычно после этого завязывались непринужденные беседы на различные, часто далекие от военной жизни, темы.

Сегодня майор пригласил нас к себе, чтобы разобрать ход полевых учений и стрельб на полигоне. Многие наши действия не удовлетворяли его, и он решил вскрыть причины допущенных ошибок. Мы, офицеры, недавно окончившие военные училища и едва успевшие побывать в боях последних месяцев войны, к майору — закаленному в сражениях ветерану — относились с глубоким, каким-то особым уважением. Он представлялся нам человеком необыкновенным. Природа щедро одарила его лучшими человеческими качествами. Он был смел, скромен, требователен и в то же время добр; никогда не навязывал другим своего мнения, не любил давать советов, хотя мы часто обращались за ними к майору. Он обычно терпеливо и молча выслушивал нас, ставил встречный вопрос, и уже по тому, как он спрашивал, мы могли судить, как нам действовать.

Рассказывали, что в самом начале войны — Славин был тогда еще лейтенантом — с горсткой солдат он ночью ворвался в расположение наступающих немцев, поднял в их стане панику, захватил в плен фашистского генерала и возвратился в свою часть, не потеряв ни одного солдата. Славина наградили орденом и произвели в капитаны.

Майору еще не было и тридцати. Под аккуратным, ладно сшитым мундиром чувствовалось телосложение гимнаста. Он в меру высок, плечист. Жесты нерезкие, скупые; высокий, чистый, без морщин лоб, задумчивые, проницательные глаза говорили о характере человека смелого, но сдержанного.

Когда мы пришли к майору, он без долгих проволочек приступил к делу. На столе лежала топографическая карта, испещренная красными и синими линиями.

— Прошу садиться, — указал Славин на стулья. Он обвел нас взглядом, ожидая, покуда мы разместимся у стола. — Надеюсь, товарищи лейтенанты, вас тоже не удовлетворяют результаты прошедших учений, — сказал он, когда установилась тишина. — Упреки генерала в наш адрес, очевидно, понятны вам. В чем же причина серьезных неудач? — Майор, склонившись над картой и тыча в нее тупым концом карандаша, изложил, как развертывался ход учений. — Взвод лейтенанта Орлова подвел всех нас, что называется, под монастырь, — подчеркнул он, задержав на мгновение глаза на лейтенанте. — При выполнении задания — защищать высоту триста десять — лейтенант попытался схитрить: оставил свой рубеж и оврагом решил пробраться в расположение «неприятеля». Но хитрость оказалась копеечной.

Орлов, склонив голову, ногтем царапал стол. Лейтенант Катаев, сидевший рядом, незаметно толкнул приятеля в бок, шепнув: «Перестань, стол портишь».

— То, что вы, Орлов, проявили самостоятельность, делает вам честь, — продолжал Славин. — Однако принятое вами решение оказалось никудышным, и это свело на нет ценность проявленной инициативы. А в боевых условиях ваша ошибка могла привести к гибельным последствиям. На войне, товарищи офицеры, бывают невозвратимые мгновения. Одна секунда, миг могут иметь решающее значение. И, упустив эту секунду, мы уже не в силах изменить ход событий. — Славин оторвался от карты. — Наполеон проиграл битву под Ватерлоо из-за нерешительности бездарного человека, генерала Груши, который одной минутой колебаний поставил под удар судьбу Франции. Самостоятельность, быстрота ориентировки, мгновенный анализ развития боевых действий, железная логика — вот качества, которые должны воспитывать в себе наши офицеры. И эти качества проявили лейтенанты Собинов и Воздвижин, — взглянул на меня и Собинова майор. — Они помогли нам спастись от явного провала, уготованного Орловым. Что они предприняли, когда высота оказалась захваченной «противником»? Прошу, товарищи, поближе к карте.