Александр Дюма - Кавказ

• Название: Кавказ
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Мерани
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

В 1858–59 годах А. Дюма путешествовал по России. Три месяца он провел на Кавказе. В апреле 1859 года в Париже вышли три тома его впечатлений от поездки на Кавказ. В 1861 году в сокращенном виде «Кавказ» был издан на русском языке.

Нынешнее издание, несмотря на незначительные купюры, — самое полное издание «Кавказа» в нашей стране.

Перевод с французского П. Н. Роборовского, литературная обработка, перевод недостающих частей, вступительная статья, послесловие, примечания и комментарии М. И. Буянова, редактор — доктор филологических наук, профессор Т. П. Буачидзе.

---

Через два часа она умерла.

Священник подтвердил под присягой, что Ольга Нестерцова объявила ему, будто пистолет выстрелил случайно в тот момент, когда она попыталась вырвать его из рук Бестужева. Умирая, она простила Бестужеву невольное убийство. Бестужева предали суду; но он был освобожден благодаря свидетельству священника[140].

Поэт поставил над могилой Ольги памятник, о котором мы говорили выше. Но с той минуты он совершенно переменился: впал в мрачную меланхолию, искал опасностей и смерти.

Он участвовал во всех походах и, что очень странно, будучи всегда первым и последним в огне, непременно возвращался невредимым. Наконец в 1841 году предприняли экспедицию против абадзехов и двинулись к деревне Адлер; перед самым вступлением в лес дано было знать, что лес занят горцами, которых было втрое больше, нежели русских. Позиция горцев была много выгоднее, ибо они прорыли в лесу траншеи.

Командир велел трубить отступление.

Вместе с другим офицером — капитаном Албрандом[141] Бестужев командовал стрелками. Вместо того, чтобы повиноваться сигналу, оба углубились в лес, преследуя горцев.

Капитан Албранд возвратился один, без Бестужева.

Князь Тарханов, который рассказывал мне эти подробности, снова послал г-на Албранда в сопровождении пятидесяти мингрельских стрелков разыскивать Бестужева.

Между тем генералу Эспехо[142] принесены были часы, принадлежавшие знаменитому романисту.

Вот все, что нашли, и все, что узнали о нем.

Я оставил Багратиону стихотворение с просьбой вырезать его на память о моем пребывании в Дербенте на нижней части надгробного камня несчастной Ольги Нестерцовой:

Двадцать лет ей было —
Она любила
И была прекрасна.
Но вот промчалась буря,
И в сумраке однажды
Она опала, подобно нежной розе.
О ты, Земля, приют умерших
Не мучай деву —
Ведь при жизни
Она так мало
Была всем в тягость.

Глава XX Великая Кавказская стена

Я хотел было писать о нашей поездке вдоль этой стены, как вспомнил, что Тарханов, у которого мы жили в Нухе, дал мне прочитать одно произведение Бестужева, содержащее в себе все подробности того же самого путешествия, совершенного им за двадцать лет до меня.

То, что я рассказал в предыдущей главе о поэте и романисте, должно было внушить читателям некоторое к нему любопытство. Поэтому я представлю его рассказ взамен моего.

Это рассказ человека, который вместо того, чтоб прожить на Кавказе три месяца, как сделал я, прожил там целых пять лет. Вот письмо отважного офицера[143].

«Сейчас из седла пишу к вам. Я ездил осматривать отрывок той славной стены, которая делила древний мир с миром неведомым, т. е. с Европою, которая построена была персами, а может быть, и медами, от набегов нас, варваров… Какое чудное превращение мыслей и событий!!

Если вы охотники чихать от пыли старинных рукописей и корпеть над грудами ненужных книг, то советую вам выучиться по-татарски и пробежать «Дербент-Наме»; вспомнить латынь и прочесть «De muro Caucaseo» Баера[144]; заглянуть в Гмелина; пожалеть, что Клапрот ничего не писал об этом, и вдвое пожалеть, что шевалье Гамба написал о том чепуху — наконец, сличить еще дюжину авторов, которых я забыл или не знаю, но которые знали и упоминали о Кавказской стене, и потом, основываясь на неоспоримых доказательствах, сознаться, что время построения этой стены неизвестно. Что ее выстроил, однако ж, Хозрев или Нуширван, или Исфендиар или Искендер, т.е. Александр Македонский… это ясно, как солнце в час затмения! — Наконец, что стена эта соединяла два моря (Каспий с Эвксином) и разделяла два мира, защищая Азию от набегов хазаров, как говорят европейцы — урусов, как толкуют фарсийские летописи. Дело в том, что благодаря разладице исторических показаний, достоверного про Кавказскую стену можно сказать одно: она существовала. Но строители, хранители, обновители, рушители ее — когда-то знаменитые, а теперь безымянные — спят давным-давно сном богатырским, не заботясь, что про них бредят. Я не потревожу ни их пепла, ни вашей лени; я не потащу вас сквозь туманную ночь древности отыскивать пустую кубышку… Нет! Я приглашаю вас только прогуляться со мной прекрасным утром сего июня, чтобы посмотреть почтенные или, если угодно, даже почтеннейшие развалины Кавказской стены. Опояшьте саблю, бросьте за спину ружье, крякните, опускаясь в седло, махните нагайкой — и марш в горы.

Железные ворота Дербентские распахнулись, едва заря бросила на барабан свои розовые перстики, и наш поезд загремел под древними сводами. Я прикомандировался для этого живописного путешествия к дербентскому коменданту майору Шнитникову. С нами был еще один капитан Куринского полка, и этим исчерпывалось число русских любопытных, и мудрено ли? Со времени Петра Великого, знаете ли, сколько раз русские осматривали Кавказскую стену? Только трижды! Первый был Петр Первый в 1722 году. Второй, полковник Верховский, тот самый, которого изменнически убил Аммалат-Бек[145] в 1819 году; третья очередь выпала нам. Может быть, вы подумаете, что путь до нее многотруден, далек, опасен? Ничуть не бывало: стоит взять с собой десяток вооруженных татар, сесть с левой стороны на коня и поехать, как сделали мы — вот и едем.

Утро было будто нарочно выдумано для пути. Туманы раскинули над нами дымку свою, и палящие лучи солнца, сквозь нее просеянные, лились на нас тихою теплотой и светом, не оскорбляющим глаз. Дорога вздымалась в гору и опять ныряла на дно ущелий. Поезд наш, огибая какой-нибудь дикий обрыв Кавказа, стоил кисти Сальватора. Выразительные физиономии татар под нахлобученными шапками, оружие, блестящее серебром, лихие кони их, и горы, и скалы, и море вдали, все было так ново, так дико, так живописно — хоть сейчас на картину. Комендант хотел сначала осмотреть все достойное замечания в окрестности, и мы начали розыски пещеры дивов, верстах в пяти от Дербента к югу, в ущелье, называемом по-старинному когекаф (каф — теснина, коге — духи).

Невдалеке от урочища Даш-Кессен (каменоломня), горные воды, пробив громады, вырыли себе уютную дорогу, по дну которой струится теперь скромный ручеек. В этом-то ущелье поселило предание дивов (татары выговаривают дев) для домашнего обихода дербентских сказочников. Дивы, как вы знаете, исполины, чада ангелов и людей — а не женщин, ибо теогония Востока предполагала самих ангелов женщинами (о блаженные времена!). Магомет очень вооружился против сего верования, но сам выдумал почти то же; населил рай свой вечно девственными гуриями зеленого, синего и розового цветов. Сколько волшебных замков построила индийская и фарсийская поэзия из туманов басни! В какие живые краски облекло, в какую радужную, очаровательную атмосферу погрузило восточное воображение этот исполинский, хоть мыльный, шар поэзии! Не сытая былью, подавленная существенностью, лишенная надежды на завтра, она кинулась в бездну невероятного, несбыточного, и создала из ничего мир небывалый, невозможный, но пышный и пленительный. Как Мильтонов[146] сатана, которого одно крыло просекло уже свод ада, а другое было еще в небе — она связала рай и ад на земле, населила ее существами дивными, изумляющими, коих лица и дела имеют одно земное лишь то, что они осуществились в уме человека. Этого мало: поэзия семитическая, скучая землей, как золотой клеткой, ударяла пятой в темя гор и дерзко ринулась в пространство; облетела поднебесье и занебесье, облекаясь то в синеву дали то в радугу дождей, веялась, как опахалом, облаками, освежала чело свое в лоне бурь, пила росу со звезд, рвала солнцы как ягоды, и снова, подобно райской птице, утомленная полетом, свивала крылья свои и отдыхала на земле, изукрашенной чудесами. Для нас непонятны красоты поэм арабских, где простота восходит до ребячества, страсти до бешенства, жестокость до бесчеловечия, и между тем все дышит высокой девственной природой!.. От чего это? Мы вылощены и округлены потоком веков, подобно валунам речным; но разве от того менее красив зубристый обломок гранита! Для нас, поклонников логики и арифметики, не существует и чудесного мира Гиндустана и Фарсистана; нибелунги и саги Севера, наши бабы-яги и богатыри-полканы нам кажутся только любопытными карикатурами; мы потеряли чувство, которое в старину оживляло народам образы их — у нас нет веры в чудесное! В волшебной поэзии мы видим лишь прекрасного мертвеца, и разбор красот ее для нас урок анатомии — ни больше, ни меньше. Искусственное удивление не заменит нам тех порывов восторга, когда у людей сердце и ум значило одно и то же, когда самая наука была плодом вдохновения, а не вдохновение плод науки. Творец даровал дитяти-человечеству какое-то предугадание всего, что истинно и прекрасно, дозволил ему, пользуясь всеми причудами младенчества, занимать в долг у будущего мужества, а нас лишил способности отпрядывать в минувшее и облекаться в верования по произволу.