Александр Дюма - Кавказ

• Название: Кавказ
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Мерани
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

В 1858–59 годах А. Дюма путешествовал по России. Три месяца он провел на Кавказе. В апреле 1859 года в Париже вышли три тома его впечатлений от поездки на Кавказ. В 1861 году в сокращенном виде «Кавказ» был издан на русском языке.

Нынешнее издание, несмотря на незначительные купюры, — самое полное издание «Кавказа» в нашей стране.

Перевод с французского П. Н. Роборовского, литературная обработка, перевод недостающих частей, вступительная статья, послесловие, примечания и комментарии М. И. Буянова, редактор — доктор филологических наук, профессор Т. П. Буачидзе.

---

— Как ничего?

— Одну легенду.

— Легенду! О ком?

— О знаменитом разбойнике.

— Как! Легенду о знаменитом разбойнике, и вы называете это ничем?

— Да здесь их множество и без того.

— Легенд?

— Нет, разбойников.

— Так вот, друг мой, собственно потому, что здесь много разбойников и мало легенд, я и отыскиваю легенды. Что же касается разбойников, то о них я не так забочусь, ибо я всегда уверен, что встречу их. Как же называется эта легенда?

— «Снег горы Шах-дага».

— Что же это за снег горы Шах-дага?

— Сначала вы должны были спросить меня, что такое гора Шах-даг?

— Вы правы. Так что же это такое?

— Это небольшая гора, немного выше Монблана, на которую даже не обращают внимания, потому что она составляет часть Кавказа. Мы увидим ее на пути в Кубу.

(Она незаметно выросла в одно прекрасное утро между источниками Кусара и Кудьют-чая; высота ее 13 950 футов).

— Ну, а снег, которым она покрыта?

— Это совершенно другое дело: татары придают ему большое значение. Когда лето слишком сухое, когда долго не бывает дождя, выбирают татарина, который слывет за самого храброго во всей округе, и, несмотря на пропасти и разбойников, посылают его с медным кувшином за фунтом или двумя этого снега. Он приносит снег в Дербент, находит в мечети мулл, и оттуда они торжественно, с молитвами идут к морю и бросают в него снег.

— А дальше что?

— Дальше начинает идти дождь.

— Идиоты, — сказал Муане, — это такая же чепуха, как и мощи Святой Женевьевы.

— Нет, это все истина. Но вы читаете историю горы, или историю снега?

— Нет, повесть о молодом человеке, отправившемся за снегом, и об опасностях, которым он подвергался[154].

— Кто же вам дал эту книгу?

— Разумеется, князь. Он даже сказал: «Вы переведите это для Дюма: уверен, он найдет здесь кое-что интересное».

— Милый князь! Он не ограничился заботами о пропитании тела, но еще заботится о пище для ума. Калино, читайте и переводите скорей. Если Багратион сказал, что это хорошая книга, значит, она действительно хороша.

— Да, недурна.

— Вы довольны?

— Очень.

— Это-то и нужно. Ну, ямщик, айда, айда! (айда татарское слово и значит: «скорей-скорей»)

Нашему ямщику тем более было непростительно засыпать, так как дорога, слева от которой была степь, а справа подножье гор, была великолепна.

Огромная стая пеликанов играла на море, с грацией, свойственной этой породе птиц. Вдруг что-то сильно встревожило этих почтенных крылатых: поведение, прежде солидное, сделалось беспорядочным; вместо того, чтобы лететь над самой водой, они с громким криком устремились в поднебесье. Этот маневр привлек мое внимание. Я пристально следил за ними и, как охотник, обнаружил почти незаметные две или три черные точки: они-то и были причиной всего шума.

То были соколы, вдвоем или втроем преследовавшие целую сотню пеликанов, возымевших дурную мысль направиться на восток. Вскоре черные точки исчезли, и между двойной лазурью неба и моря опять виднелись только белые пятна. Еще некоторое время они летели, уменьшаясь, как клочья падавшего снега, и наконец исчезли в воздухе.

Наш конвой сделал почти то же самое, что и пеликаны.

При выезде из Дербента с нами было пятьдесят милиционеров и шесть линейных казаков. Некоторые из милиционеров оделись не в форменное, а в какое-то фантастическое платье, и выглядели в высшей степени живописно. У татар же вся пышность заключается в оружии: некоторые из нашего конвоя были в рубище, но имели на себе пояс ценой в пятьдесят рублей, кинжал и шашку по четыреста рублей и патронташ стоимостью двадцать пять рублей.

На второй станции, т. е. в Кулазе, наш конвой состоял уже из пятнадцати милиционеров и трех казаков. Впрочем, первый конвой был ничем иным, как почетным эскортом. От Дербента до Баку дорога пролегает вдоль всей лезгинской линии, но никакой опасности тут нет. Однако это не мешает местным жителям путешествовать в полном вооружении, а не местным, если они не снабжены конвоем, выжидать так называемой оказии.

Выехав с третьей станции, мы скоро прибыли на берег Самура. Этот опасный ручей, — мы не хотим возвышать его, называя рекой, — обильно разливается в мае и покрывает на 8–10 футов глубины пространство в полверсты. Сейчас он был не шире обыкновенного ручья, что, впрочем, не мешало ему шуметь и создавать препятствия путникам.

Мы дерзко перерезали его тарантасом и телегой.

Он кипел, выл, пытался взять приступом наши экипажи, но тщетно. Троекратно подкрепляя коней ударами кнута, мы во весь дух выскочили на противоположный берег, который представлял собой почти отвесный скат на двадцать или двадцать пять футов.

Мы уже обращали внимание читателей, что только на Кавказе умеют побеждать местные препятствия. Если бы лошади споткнулись, спускаясь, то можно было бы убиться; если бы они попятились, поднимаясь, тоже, разумеется, было б не лучше. Но лошади не спотыкаются и не пятятся, и седоки остаются целы и невредимы. Да если бы это и случилось, человеческая жизнь на Востоке так мало ценится. В Константинополе мне говорили, что человек это самый дешевый товар.

Вечером мы прибыли в Кубу. Уже было темно, когда мы въехали в еврейскую слободу, служащую предместьем города. Евреи здесь, что очень примечательно, занимаются больше земледелием, чем торговлей. Они происходят, как и воинственные евреи Лазистана, от пленников Сеннахериба.

Предместье ведет к мосту, перекинутому через ручей Кудьют-чай, над которым город возвышается более чем на сто футов. Этот подъем без парапета был одним из самых страшных, да и ночь придавала ему фантастический вид.

Мы проехали через узкие ворота и оказались в Кубе. Подумалось, что мы вступили в озеро, в котором дома уподобились островам; улицы немного походили на каналы Венеции.

Наш тарантас погрузился в воду по самый кузов. Я предпочел бы оказаться лучше в Самуре со всем его гневом и шумом: по крайней мере, сквозь чистую как хрусталь воду Самура виднелись катившиеся голыши.

Начальник конвоя повел нас прямо в квартиру, где уже приготовили ужин.

Кубинское ханство когда-то было одним из самых значительных в Дагестане. Оно включает в себя примерно десять тысяч семейств, составляющих шестьдесят пять тысяч человек. В самом городе насчитывается до одной тысячи семейств, т. е. около пяти тысяч жителей.

Климат Кубы имеет самую дурную репутацию. Это нечто вроде Террачино[155] Каспийского моря. Русские солдаты считают осуждением на смерть трехлетнее пребывание в кубинском гарнизоне: на вскрытиях почти всех трупов обнаруживаются печенки и легкие, зараженные гангреной: это доказывает что несчастные умирают от ядовитых болотных испарений[156].

Есть одно странное явление, не укладывающееся в выводы ученых. Это евреи, живущие на равнине и, следовательно, дышащие более вредным воздухом, нежели жители города Кубы, живущие на горе: первые не знают лихорадок, от которых умирают соседи на правом берегу Кудьют-чая[157].

В Кубе торгуют главным образом коврами, изготовляемыми женщинами, и кинжалами, приготовляемыми тамошними искусными оружейными мастерами. Я хотел купить один или два кинжала, но щедрость князя Багратиона и князя Али Султана настолько избаловала меня, что я стал довольно привередлив и уже не находил достаточно красивых или интересных в историческом отношении кинжалов, способных достойно пополнить мою коллекцию.

Из Кубы виднеются многие кавказские вершины, в том числе и вершина Шах-дага, этого снежного великана[158], известного по легендам и рекомендованного князем Багратионом.

В восемь часов утра лошади были запряжены, конвой готов: уездный начальник г-н Коциевский[159] отвел нам превосходное помещение и не переставал оказывать особое внимание до тех пор, пока не усадил нас в тарантас.

Некая маленькая девочка, которая, подобно Галатее Вергилия, пряталась только для того, чтобы быть больше на виду, сопровождала нас более чем на пятьдесят шагов, перебегая с кровли на кровлю. Кубинские кровли заменяют улицы других городов; только на кровлях можно ходить, не замочив ноги. Выезжая из Кубы, мы снова встретили ряд русских гор[160], по которым надлежало спускаться и подыматься под аккомпанемент криков и хлопанья кнутом.

Среди этих подъемов и спусков были три реки: Карачай (Черная река), Ак-чай (Белая река) и третья — Вельвеле (Шумная река).

По мере того, как мы подвигались вперед, огромный Апшеронский мыс уходил вправо от нас; с каждой верстой мы надеялись увидеть его оконечность, но мыс все вытягивался дальше и дальше. Впрочем, мы наслаждались великолепной, чисто летней атмосферой. С каждым шагом вперед деревья словно распускались.

Ночью мы прибыли на станцию Сумгаит. В пятистах шагах от нас слышался жалобный стон Каспийского моря. Я взобрался на песчаный бугор, чтобы при свете звезд полюбоваться им. С моря — спокойного и гладкого, как зеркало — взоры мои перенеслись на степь, простиравшуюся между нами и оконечностью Апшеронского мыса. Огни, видневшиеся в нескольких местах в двух или трех верстах от станции, обозначали татарское кочевье.