Александр Дюма - Кавказ

• Название: Кавказ
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Мерани
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

В 1858–59 годах А. Дюма путешествовал по России. Три месяца он провел на Кавказе. В апреле 1859 года в Париже вышли три тома его впечатлений от поездки на Кавказ. В 1861 году в сокращенном виде «Кавказ» был издан на русском языке.

Нынешнее издание, несмотря на незначительные купюры, — самое полное издание «Кавказа» в нашей стране.

Перевод с французского П. Н. Роборовского, литературная обработка, перевод недостающих частей, вступительная статья, послесловие, примечания и комментарии М. И. Буянова, редактор — доктор филологических наук, профессор Т. П. Буачидзе.

---

Мы отправились.

Чай был только предлогом.

Он угостил нас в прекрасной комнате, убранной так, что она могла служить для нас вместо спальни, превосходным татарским ужином, составленным из плова, шашлыка, груш, винограда и арбузов. Мы задержались у него до одиннадцати часов. Мне очень хотелось остаться до следующего утра, но неловко было отпустить г-на Пигулевского одного в Баку.

Мы возвратились с ним через эту Solfaterra[171], которая имеет то важное преимущество перед неаполитанской Solfaterra, что никогда не гаснет.

Глава XXIII Город, базары, мечеть, воды, огни

На другой день после нашей поездки к парсам, в девять часов утра нас известили о приезде князя Хасара Уцмиева — с аккуратностью, более чем европейской, он явился сделать нам визит и предложил свои услуги.

Говорить парижанам о каком-нибудь татарском князе, значит говорить им о дикаре, наполовину закутанном в овчину или, лучше сказать, в две овчины, из коих одна составляет папаху, а другая бурку, о дикаре, объясняющемся на языке суровом, гортанном и непонятном, не имеющем понятия о нашей политике, литературе и цивилизации, и вооруженном саблями, кинжалами, шашками и пистолетами.

На деле все совсем не так: татарский князь Хасар Уцмиев совершенно не имеет ничего общего с вышеизложенным.

О наружности князя я уже говорил. Князь очень красивый мужчина тридцати пяти лет, с правильными чертами лица, с живыми и умными глазами, в глубине которых блестит почти незаметный луч беспокойства и тревоги, с белыми прекрасными зубами, с черно-красноватой бородой от хинной краски, которой татары и персы имеют обыкновение красить бороду.

Он носит легкий и изящный колпак из смушек, остроконечной формы, на грузинский лад; длинную черную черкеску с простой тесемкой вместо всякого украшения; на груди украшенные золотым позументом газыри с серебряными патронами, пояс из золотого галуна. Такой пояс делается только на Востоке, ибо нигде так хорошо не прядут его, как в этой части света, — пояс, на котором висит изящный кинжал со слоновой рукояткой и с золотой насечкой на ножнах и на клинке.

На князе черные панталоны из персидского сукна, стянутые пониже колена горскими штиблетами, из-под которых виднеются узкие и тонкие сапоги, — заключающие в себе те кавалерийские ноги, на которые земля не имела никакого влияния, ибо она почти никогда не касалась их, и которые можно принять за детские ноги, — дополняют этот костюм или, лучше сказать, эту форму.

Князь Уцмиев[172], как и все жители Востока, большой любитель оружия, не только местного оружия с блестящими рукоятками и почерневшими клинками, но и нашего европейского, простого, прочного и верного в своем ударе.

Он осмотрел мои четыре или пять ружей, отличил ружья Девима от тех, которые случайно попали в их компанию, и наконец обратился ко мне с просьбой выслать ему в Баку, если возможно, револьвер фабрики нашего оружейного мастера.

Накануне моего отъезда из Парижа Девим принес мне, как я уже говорил, штуцерный карабин и револьвер — разумеется, его собственного изготовления. Карабин я подарил князю Багратиону, а теперь нашел удобный случай отдать в добрые руки и револьвер, — я предложил его князю Хасару Уцмиев. Час спустя я получил от него безупречно написанную по-французски записку следующего содержания.

«Вы владеете, милостивый государь, слишком хорошим оружием, чтобы позволить себе прибавить что-нибудь к вашей коллекции; но вот один кошелек и два архалука, которые княгиня просит вас принять. Кошелек вышит ее руками.

Князь Хасар Уцмиев»

Я получил этот прелестный подарок в ту минуту, как собирался идти к г-же Фрейганг.

Во время пиров, данных в мою честь князем Тюменем в его степном дворце, я отправился, между прочим, на пароходе адмирала Машина из Астрахани на дачу князя Тюменя, с двумя премиленькими дамами, по фамилии Петреенкова[173] и Давыдова, и с молоденькой барышней Врубель.

Бедная девушка была в трауре, несмотря на празднества: ее отец, казачий атаман, умер за восемь месяцев до того. Г-жа Петреенкова, жена морского офицера, жила два года в Астрабаде, что в Персии, и около полугода в Баку, ныне русском городе, но оставшемся совершенно персидским, похожим на Астрабад.

В Баку она познакомилась с г-жой Фрейганг и наговорила мне много хорошего о ней; поэтому накануне, когда я встретил у г-жи Пигулевской г-жу Фрейганг, которая удивительно хорошо говорила по-французски, то вступил с ней в разговор, как со старой знакомой.

Узнав от г-жи Пигулевской о моем прибытии, она воспользовалась случаем увидеться со мной и пришла к ней со своим мужем — начальником порта. Мы условились, что на другой день г-н Фрейганг[174] приедет за мной в экипаже, чтобы вместе отправиться на базар.

Население Баку состоит преимущественно из персов, армян и татар.

Да будет нам позволено несколькими словами охарактеризовать эти три типа настолько, насколько один тип может представлять целый народ, один человек — несколько личностей.

А так как мы прежде всего упомянули о персах, то и начнем с них.

Но да будет известно, что мы имеем в виду не коренного уроженца Персии, которого знаем только по одному из самых блистательных образов, какие только можно встретить, — я говорю о персидском консуле в Тифлисе[175], — а персов, покоренных русскими провинций.

Перс — имеет смуглый цвет лица, роста более высокого, нежели низкого, с довольно стройной талией; лицо его продолговатое и кажущееся еще более длинным сверху от остроконечного и кудрявого колпака, а снизу от бороды, постоянно выкрашенной черной краской, какого бы цвета ни создала ее природа; походка более развязная, нежели живая; он ходит иногда скоро и в случае нужды даже бегает, чего я никогда не замечал за турками.

Уже более столетия кавказский перс, привыкший видеть свою страну, покоряемую по очереди туркменами, татарами и русскими, проникнутый идеями предопределения, которому учит мусульманская религия, стал смотреть на себя, как на жертву, оказавшуюся в неволе и угнетении. Древние воспоминания за неимением исторических книг изгладились; новые воспоминания тяжелы и постыдны; сопротивление кажется ему неблагоразумным и бесполезным, потому что оно всякий раз, сколько ему помнится, было наказываемо: он видел, как были разграблены его города, имущество уничтожено, соотечественники перерезаны.

Для спасения жизни и сохранения имущества он вынужден был употреблять все средства и не гнушался ничем. Из этого следует, что первые слова, которые вам говорят при въезде в Дербент, — авангард персидских городов, наход ящихся на пути от Астрахани до Баку: «Не вверяйтесь персу, не верьте ни его слову, ни клятве; слово, которое он всегда готов взять назад, зависит от степени личного интереса; клятва, которой он всегда готов изменить, может быть прочной, если только она способствует какой-нибудь его собственной выгоде в политическом или торговом отношении; клятва станет легче соломы, если ему для ее исполнения придется перепрыгнуть через ров или перескочить через барьер; униженный перед сильным, он жесток и суров перед слабым. В делах с персом будьте неизменно осторожны; одна его подпись не даст гарантий, она говорит лишь о возможном, вероятном ее исполнении».

Армянин почти такого же телосложения, как и перс, но он быстро толстеет, чего никогда не случается с персом. Черты лица его, как и у перса, удивительно правильны: глаза чудные, взгляд, свойственный только ему, заключает в себе в одно и то же время смышленость, важность, печаль или покорность — иногда и то и другое вместе.

Он сохранил нравы патриархов. Для него Авраам умер вчера, а Яков все еще жив. Отец — неограниченный глава семейства; за ним власть принадлежит старшему сыну, младшие братья его служители, сестры его приятельницы. Все безоговорочно покоряются неоспоримой и неумолимой воле отца. Они редко садятся при нем; для этого им нужно не приглашение отца, а приказание.

Если придет рекомендованный или достойный уважения гость (это для армянина все равно), тогда в доме наступает празднество; режут не теленка — эта живность в Армении сейчас редкость — а барана, топят баню и приглашают всех друзей на пир; с помощью небольшого воображения можно представить, что Яков и Рахиль сейчас же сядут за стол и будут праздновать свою помолвку.

Такова внешняя сторона армянского быта — при строгой экономии, удивительной склонности к порядку и огромной смышлености в торговых делах.

Другая же сторона, остающаяся в тени, требующая наглядного изучения, сближает армянскую нацию с иудейской, с которой она связана — согласно преданиям — историческими воспоминаниями, восходящими к началу мира. Как предполагают, в Армении находился земной рай. В Армении брали свое начало четыре первобытные реки, орошавшие землю. На высочайшей горе Армении остановился ковчег. В Армении началось обновление разрушенного мира. Наконец, в Армении Ной посадил виноградник и впервые испытал могущество вина. Подобно иудеям, армяне были рассеяны, но не по всему свету, а лишь по всей Азии. Там они находились под всякого рода владычеством, но неизменно деспотическим, всегда иноверным и варварским, всегда руководившимся прихотью вместо правил, произволом вместо законов.