Александр Дюма - Кавказ

• Название: Кавказ
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Мерани
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988

В 1858–59 годах А. Дюма путешествовал по России. Три месяца он провел на Кавказе. В апреле 1859 года в Париже вышли три тома его впечатлений от поездки на Кавказ. В 1861 году в сокращенном виде «Кавказ» был издан на русском языке.

Нынешнее издание, несмотря на незначительные купюры, — самое полное издание «Кавказа» в нашей стране.

Перевод с французского П. Н. Роборовского, литературная обработка, перевод недостающих частей, вступительная статья, послесловие, примечания и комментарии М. И. Буянова, редактор — доктор филологических наук, профессор Т. П. Буачидзе.

---

К несчастью, в результате какой-то ссоры русские купцы были перерезаны ее жителями. Это происшествие подало повод к войне между Россией и Персией.

Петр Великий двинулся на Шумаку, взял город, опустошил и превратил его со всеми окрестностями в развалины.

Потом следуют вторжения, театром коих была Персия, междоусобные войны, моровая язва, требующая своего права гражданства в распадающихся империях и разрушающихся городах — из-за всего этого в 1815 или 1816 годах древнее и прежде цветущее население Шумаки состояло только из двадцати пяти — тридцати тысяч человек.

Видя непрерывное ослабление населения, частые землетрясения и жестокую лихорадку, последний хан принудил всех жителей Шумаки бросить остатки города и следовать за ним в крепость Фитай, — род орлиного гнезда, где он надеялся, что ни один из упомянутых врагов не может на него напасть.

Город совершенно опустел; во время посещения его кавалером Гамба в 1817 году, в нем не оказалось ни одного потомка тех ста тысяч жителей, которые видели вступление Петра Первого в Шумаку — их заменили шакалы. Зато Гамба отведал барана, за которого заплатил четыре франка, да и того с трудом привели откуда-то за восемь верст.

В конце 1819 года хан, который с вершины своей скалы Фитая еще беспокоил Россию, был обвинен в интригах против нее и получил от генерала Ермолова приказание отправиться в Тифлис. Считая недостойным своего княжеского звания вступить в объяснения или действительно чувствуя, что совесть его нечиста, хан бежал в Персию, оставив русским свое ханство, свою крепость и своих подданных.

Тогда генерал Ермолов дозволил последним поселиться в покинутом городе. Караван эмигрантов вступил в его стены. Уцелевшие дома были заняты: остальные продолжали спокойно рушиться.

Но если город пострадал от всех этих треволнений, то еще больше пострадали окружавшие его плодоносные равнины, которые по словам очевидца, немца Гюльденштедта[193], были некогда покрыты виноградными садами и шелковичными деревьями. Не осталось дерева, на которое виноградная лоза могла бы опереться и питательные листы которого могли бы кормить драгоценных червей, составляющих ныне почти единственное богатство Шемахи.

Мы осмотрели базар: он занимает целую улицу. Там продают прекрасные ковры и шелковые ткани, хотя и первобытного вкуса.

Я забыл сказать, что утром, вступая в верхний город, мы встретили коменданта возле развалившегося фонтана, срисованного Муане. Узнав о нашем прибытии, он шел пригласить нас к себе.

Нас приняли его жена и сестра. Жена молодая и хорошенькая, сестра премилая особа, объясняющаяся очень хорошо по-французски. Не странно ли, в полутора тысячах миль от Парижа жить в доме, украшенном картинами, изображающими Монтеро, Яффу и Фонтенбло, и завтракать в кругу русского семейства, говорящего по-французски?

С нас взяли слово возвратиться к ним на обед, и мы, верные обещанию, явились в три часа.

Потом комендант, г-н Охицинский, превосходный человек, веселый и здоровый шестидесятилетний старик, водил нас по городу.

Во время прогулки по базару богатый шемахинский татарин Махмуд-бек позвал нас на персидский ужин и на вечер с баядерками. Шемахинские баядерки сохранили известность и славу не только в Ширване, но и во всех кавказских провинциях. Давно уже нам говорили об этих прекрасных жрицах отправляющих разом два служения.

— Не забудьте взглянуть на баядерок в Шемахе, — напомнил князь Дондуков-Корсаков.

— Не забудьте взглянуть на баядерок в Шемахе, — продолжил Багратион.

— Не забудьте взглянуть на баядерок в Шемахе, — повторяли в Баку.

Баядерки — остаток владычества ханов. Это придворные танцовщицы. К несчастью, подобно персам, в целой Шемахе остались лишь три баядерки: две женщины и один мальчик. Четвертая — красавица — оставила город после происшествия, наделавшего много шуму в Шемахе.

Ее звали Сона.

В ночь с 1 на 2 марта лезгины пробрались в дом прекрасной Соны с намерением обокрасть ее. Она очень любила свое искусство, поэтому и ночью вместо сна неутомимая танцовщица повторяла любимые па, которыми всегда производила большой фурор. Репетитором был ее двоюродный брат по имени Наджиф Исмаил оглы.

Оба они, несмотря на то, что были крайне заняты хореографией, услыхали громкий шум в соседней комнате. Храбрец Наджиф бросился туда с кинжалом в руке. Сона, услышав крик — один из тех криков, которые испускает душа, покидая тело, бросилась в комнату, споткнулась о труп Наджифа и была схвачена четырьмя лезгинами. Один из них был опасно ранен.

Они отняли все драгоценности и дорогие украшения, сорвали с прекрасной Соны одежду, оставив только рубашку с шароварами. Потом несчастную связали и, заткнув рот, бросили в постель.

На другой день дверь баядерки не отворялась. Соседи тоже слышали возню и крики у милой Соны, но соседи баядерки не обращают на это особого внимания.

В одиннадцать часов утра дверь, остававшаяся запертой, стала их тревожить. Они дали знать полиции: дверь взломали. В первой комнате нашли Наджифа, убитого тремя ударами кинжала, во второй на постели Сону, связанную и с заткнутым ртом.

По отрезанной правой руке Наджифа тотчас узнали, что убийство совершено лезгинами, которые имеют обыкновение отрубать не головы, как это делают чеченцы и черкесы, а только руки, которые удобнее класть в карман. Мы уже говорили об этом обычае лезгин и почти всех племен, живущих на южном склоне Кавказа, как, например, тушин — подданных России и притом христиан.

Пока полиция собирала у Соны показания о происшествии, на улице вдруг раздались крики «Лезгины! Лезгины!» В одно мгновенье татарская милиция была на ногах.

(Эта милиция и лезгины напоминают рассказанную уже историю о собаке и кошке, изображавших турок и русских, и которых русский офицер в свободное от занятий время натравливал друг на друга, чтобы насладиться их ожесточенной дракой.)

Татары вскочили на коней, схватив ружья, шашки и кинжалы, и пустились, как голодные борзые, преследовать своих смертельных врагов.

Они их обнаружили за версту от города в пещере горы Дашкесан. Лезгин же, тяжело раненный Наджифом, не мог добраться даже до пещеры и тем самым навел татар на следы своих товарищей. Разбойники отчаянно защищались, потом пошли в атаку и отразили нападающих но когда их оттеснили, они вынуждены были бежать в другую пещеру, называемую Кизе-кала в трех верстах от города.

Там началась методичная осада, продолжавшаяся шесть часов; десять или двенадцать милиционеров были убиты и ранены.

Наконец у лезгин кончились патроны, завязался рукопашный бой, и они были взяты. Все ими похищенное было найдено.

Популярность, которую доставило красавице Соне это происшествие, сильно повредила ее репутации. Она имела в городе многих учеников: каждый думал, что он один упражняется с ней. Но двоюродный брат, убитый у нее в столь поздний час ночи, не оставлял никакого сомнения насчет ее особенного к нему расположения, так дорого стоившему бедному Наджифу.

Прелестная Сона, обесславившая себя, вынуждена была оставить город. В одно прекрасное утро дверь ее дома так же долго не отворялась, как и в первый раз: полиция явилась освидетельствовать ее жилище, но в нем не оказалось ни души: никто не знал, что случилось с очаровательной Соной.

Так как после нее труппа оставалась в составе трех женщин, — а это число, особенно в персидских, танцах, считается кабалистическим и священным, — то восхитительная Сона была заменена мальчиком, переодетым в женское платье. Таким образом труппа баядерок была пополнена и, странное дело, эта реформа не только не повредила ее хореографическому искусству, но оживила и сделала его более привлекательным.

Какой смешной народ эти татары!

Вечер был назначен на восемь часов. Между тем, у г-на Охицинского с нас взяли слово, что в каком бы часу не кончился этот вечер, мы возвратимся в крепость, где нас ожидал бал не в персидском духе, а во французском.

Мы явились к Махмуд-беку.

Дом его одно из самых очаровательных персидских зданий, какие я видел от Дербента до Тифлиса, а я видел их много, не считая даже, в этом последнем городе, дома г-на Аршакуни, откупщика Каспийской рыбной ловли, который уже потратил на постройку два миллиона рублей, а дом все еще не завершен.

Мы вошли в залу, полностью убранную в восточном духе. Ее простые, но богатые украшения невозможно описать.

Все гости сидели на атласных подушках с золотыми цветами, покрытых тюлевыми наволочками, что придавало самым ярким краскам чрезвычайную приятность и нежность; в глубине, во всю длину огромного окна, сидели три танцовщицы и пять музыкантов. Понятно, что для местного танца нужна особая музыка.

Внешность одной из баядерок была малопривлекательной; другая же, по-видимому, когда-то славилась красотой, но красота ее могла сравниться лишь с чрезмерной красотой осенних цветов; она очень напоминала мадемуазель Жорж[194], с которой я познакомился в 1826 или 1827 году и которая соблазнила многих коронованных особ. Правда, мадемуазель Жорж много путешествовала, а прекрасная Ниса, напротив, постоянно оставалась в Шемахе.