Дава Собел - Долгота

• Название: Долгота
• Автор: Дава Собел
• Издательство: Астрель
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-42800-5

Из-за проблемы в определении географических координат дальние плавания на протяжении веков оставались крайне рискованным предприятием. Лучшие умы всего мира бились над этой задачей.

Наконец в 1714 году Британский парламент посулил ученому, который сумеет решить проблему определения долготы, фантастическую по тем временам награду в 20 000 фунтов.

Как ни странно, верное решение нашел часовщик-самоучка Джон Гаррисон - человек, который потратил на это сорок лет своей жизни…

Как ему это удалось?..

---

Его взгляды изменило случайное стечение обстоятельств (если вы верите в случайность). В ходе работы над хронометрами Гаррисон познакомился с многими лондонскими ремесленниками, у которых заказывал отдельные детали. Один из них, Джон Джефрис, член гильдии часовщиков, в 1753 году изготовил Гаррисону карманные часы для личного пользования. Он явно следовал указаниям заказчика, ибо снабдил их тонкой биметаллической полоской для компенсации температурных перепадов. Другие часы того времени замедлялись или ускорялись с коэффициентом десять секунд на один градус Фаренгейта. Кроме того, они останавливались или шли назад при заводе, эти же сохраняли ход за счёт двойного храпового механизма.

Многие учёные называют изделие Джефриса первыми точными карманными часами. Всё в них говорит о Гаррисоне, хотя на крышке стоит одно имя — «Джефрис». (То, что они существуют по сей день и хранятся в Музее часовщиков, воистину чудо: часы десять дней пролежали под развалинами ювелирного магазина, разрушенного немецкой бомбой во время Битвы за Британию.)

Часы оказались на удивление надёжными. Потомки Гаррисона вспоминали, что он всегда носил их в кармане. Видимо, он постоянно носил их и в мыслях. В июне 1755 года, объясняя комиссии очередную задержку с H-3, Гаррисон упомянул часы Джефриса. Протокол заседания так излагает его слова: «Мистер Гаррисон имеет основания полагать... на основании часов, изготовленных к настоящему времени по его указаниям... что таковые миниатюрные механизмы... могут быть весьма полезны».

Хронометр H-4, законченный Гаррисоном в 1759 году — тот самый, что принёс ему долгожданную награду, — куда больше походит на часы Джефриса, чем на своих законных предков — H-1, H-2 и H-3.

В их череде он является неожиданно, как кролик из шляпы фокусников. В карман не засунешь — всё-таки пять дюймов в диаметре, но по сравнению с громоздкими предшественниками — настоящая кроха и весит только три фунта. Он заключен в двойной серебряный корпус, на изящной белой эмали циферблата четырежды повторён чёрный графический мотив из плодов и листьев. Орнамент обрамляет цифры — римские для часов, арабские для секунд; три стрелки воронёной стали безукоризненно указывают точное время. Эти часы (и даже Часы с большой буквы, как их вскоре стали называть) воплощают в себе элегантность и пунктуальность.

Свои чувства к ним Гаррисон выразил яснее, чем какую-либо другую мысль в жизни: «Думаю, что возьму на себя смелость сказать: нет ни одного механического или математического предмета, более красивого и более замечательного по устройству, чем мои часы для определения долготы... и от всей души благодарю Всемогущего Бога, что дожил до того, чтобы их в какой-то степени завершить».

Детали внутри этого чуда ещё поразительнее внешнего вида. Сразу за серебряным корпусом находится резная пластина, скрывающая механизм за густым лесом резных и гравированных завитушек. Снизу вдоль её периметра идёт надпись: «Джон Гаррисон и сын, A.D.1759». А под пластиной, среди вращающихся шестерён, алмазы и рубины борются с трением. Эти искусно обработанные драгоценные камни берут на себя работу, которую в предыдущих часах Гаррисона выполняли антифрикционные шестерни и механические кузнечики.

Как и почему он ввёл в механизм драгоценные камни — одна из самых волнующих загадок H-4. В его описании часов сказано просто: «палеты алмазные». Никаких объяснений, почему он выбрал именно этот материал и как придал камням нужную форму. Даже в отчётах бесчисленных комиссий часовщиков, препарировавших часы по требованию комиссии, не зафиксировано вопросов или обсуждений касательно алмазных деталей.

Сейчас H-4 покоится в витрине Национального морского музея и привлекает миллионы посетителей в год. Обычно туристы подходят к номеру четвёртому после того, как уже осмотрели H-1, H-2 и H-3. Большие морские часы равно завораживают детей и взрослых.

Экскурсанты качают головой в такт балансам H-1 и H-2, движущимся, как метроном. Дышат в ритме тиканья, ахают, когда внезапно поворачивается лопасть в основании H-2.

Однако перед витриной с H-4 все замирают. Вот логическое завершение многолетних трудов и раздумий — но какое неожиданное! Более того, хронометр стоит, являя разительный контраст трём своим предшественникам. Механизм полностью скрыт корпусом, стрелки застыли во времени: не движется даже секундная. H-4 не идёт.

Он мог бы идти, если бы разрешили сотрудники музея, однако они не разрешают: H-4, как священная реликвия или бесценное произведение искусства, должен сохраниться для будущих поколений. Заставить хронометр идти — значит его уничтожить.

После завода H-4 идёт тридцать часов. Другими словами, его надо заводить ежедневно, как H-1, H-2 и H-3, но если им это не вредит, то H-4, справедливо называемый самым важным хронометром в истории, молча, но красноречиво свидетельствует о том уроне, который нанесло ему человеческое вмешательство. Ещё пятьдесят лет назад он лежал на подушке в своём собственном футляре, вместе с ключом для заводки. И футляр, и ключ утрачены из-за того, что H-4 перевозили с места на место, выставляли в различных музеях, заводили, чистили, перевозили снова. Даже урок с утраченным футляром никого ничему не научил: в 1763 году H-4 отправили за океан на выставку в Военно-морской обсерватории Вашингтона.

Первым трём механизмам Гаррисона, как и его башенным часам в Броксли-парке, ежедневный завод не страшен благодаря тому, что в них практически отсутствует трение. Гаррисон сумел устранить его за счёт выбора материалов и пионерской конструкции деталей. Но даже Гаррисон не мог уменьшить антифрикционные шестерни и роликовые подшипники настолько, чтобы втиснуть их в H-4. И поэтому номер четвёртый требует смазки.

Смазку в часах надо регулярно менять (и здесь со дней Гаррисона ничто не изменилось). Она постепенно густеет и впитывается, становясь помехой движению и грозя испортить механизм. Чтобы хронометр H-4 шёл, музейные хранители должны были бы чистить его каждые три года, а для этого часы надо полностью разобрать — с неизбежным риском попортить миниатюрные детали.

И это не единственная причина. Трущиеся детали, даже если их смазывать, постепенно стачиваются, и тогда их надо заменять. Музейные работники прикинули, что в таком случае лет через триста — четыреста в H-4 мало бы что осталось от оригинальной работы Гаррисона. В нынешнем замороженном состоянии он может прожить века, если не тысячелетия — достойное будущее для хронометра, который называют «Моной Лизой» и «Ночным дозором» часового искусства.

11. Испытание огнем и водой

Смотрите-ка, с недавних пор

Семь ловкачей во весь опор

Несутся, не жалея сил,

А финиш — Гринвич, Флемстид-Хилл...

Но, Маскелайн, хоть говорят,

Тебе в науке чёрт не брат —

Не для тебя такой заклад...

Его держащая рука,

Как небо в звёздах, высока.

С.П. На Гринвич! или Состязание астрономов

Книга, восхваляющая героя, должна с тем же жаром клеймить его врага — в нашем случае преподобного Невила Маскелайна, человека, который вошёл в учебники как «астроном мореходов».

По правде сказать, Маскелайн не столько злодей, сколько антигерой, и заслужил скорее обвинения в твердолобости, нежели в жестокосердии. Однако Гаррисон ненавидел его лютой ненавистью, и не без причины. Разногласия между этими двумя людьми превратили последний этап состязания за награду в ожесточённую схватку.

Маскелайн так сроднился с методом лунных расстояний, что стал его персонификацией. Человек и метод подходили друг другу как нельзя лучше: Маскелайн, откладывавший женитьбу до пятидесяти двух лет, целиком отдал себя точным наблюдениям и тщательным расчётам. Он с равным бесстрастием записывал всё, от координат небесных тел до событий личной жизни (включая все траты, большие и малые, на протяжении восьмидесяти лет). Даже его автобиография составлена в третьем лице. «Доктор М., — начинается дошедший до наших времён рукописный том, — последний член древнего рода, давно обосновавшегося в Пертоне в графстве Уилте». На следующих страницах Маскелайн поочередно называет себя «он» и «наш астроном», даже до назначения героя королевским астрономом в 1765 году.

Четвёртый в длинной цепочке Невилов, Маскелайн родился 5 октября 1732 года, на сорок лет позже Джона Гаррисона, однако его невозможно представить молодым. «Зубрила» и «педант» — так отозвался о нём биограф. Маскелайн прилежно изучал оптику и астрономию с намерением прославиться в науке. В семейной переписке его старшие братья, Уильям и Эдмунд, фигурируют как «Билли» и «Мун», младшая сестра Маргарет — как «Пегги», и только Невил всегда остаётся Невилом.

В отличие от Джона Гаррисона, не получившего формального образования, Невил Маскелайн окончил Вестминстерскую школу и Кембриджский университет. Денег у семьи было мало, так что он учился на правах «бедного студента»: убирался и выполнял другую чёрную работу за право слушать лекции. Позже, уже став профессором Тринити-колледжа, Маскелайн принял сан и некоторое время служил младшим священником в Чиппинг-Барнете, милях в десяти к северу от Лондона. Ещё студентом он полюбил астрономию и через кембриджских друзей познакомился с Джеймсом Брадлеем, третьим королевским астрономом. Два истинно методических ума нашли друг друга. До конца жизни они вместе бились над решением проблемы долготы.