Вениамин Каверин - Литератор

• Название: Литератор
• Автор: Вениамин Каверин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5-265-00375-4

В новой книге В. Каверин рассказывает о своих встречах с М. Горьким и другими известными писателями (В. Шкловским, Е. Шварцем, К. Симоновым, В. Быковым), с историками литературы (Б. Н. Эйхенбаумом, Ю. Г. Оксманом), с режиссерами (А. Я. Таировым, Вс. Мейерхольдом). Его дневники и переписка охватывают время от 20-х до 80-х годов, воспроизводя не только литературно-художественную атмосферу, но и отражая основные события жизни нашей страны. В книгу вошли статьи последних лет о современной прозе, размышления о роли литературы и месте писателя сегодня.

---

Я перечел Ваше письмо, в котором Вы задаете мне сложный вопрос: как удалось мне оградить свое сердце от зла. Конечно, Крачковский научил меня многому, но далеко не только мой дорогой. Игнатий Юлианович, с его рыцарской вежливостью, но и Тынянов, и мой старший брат, и многие другие. Но вообще говоря, никто бы, конечно, не научил, если бы природа не одарила меня чувством отвращения к подлости и предательству. «Обман доверия» всегда внушал мне ненависть и презрение. Впрочем, если судить по «Освещенным окнам», пожалуй, можно сказать, что я сам в этой композиции личности принимал немалое участие. В заключение мне хочется сказать, что и я глубоко ценю нашу переписку. Иногда мне представляется, что Вы живете где-нибудь в Тарту, где, кстати сказать, находится один из наших лучших филологических центров.

Всегда Ваш

6/Х—81

<1981>

Я рад, что Вы в моих книгах угадываете то, на что я по необходимости или потому, что эпистолярная литература, в сущности, для нас забытый жанр, или опускаю, или лишь намечаю… Наша переписка представляет собою счастливое исключение. Мы-то действительно не можем обойти литературу, без которой жизнь бессмысленна и ничтожна. Меня очень интересует Ваша работа над «Пиковой дамой», повестью, в которой, сколько я ее ни перечитываю, остается для меня множество неразрешимых загадок. Очень интересно, какие Вам удалось разгадать.

Спасибо, что Вы так сердечно написали о Ю. Н. Тынянове. По-прежнему значительную часть моей жизни занимают хлопоты о его наследии. Готовится и, я надеюсь, в будущем году выйдет большой сборник воспоминаний о нем[182] — его учеников и друзей, среди которых и Эйзенштейн, и Козинцев, и, разумеется, Шкловский. Вы правы, говоря, что каждая черта в его жизни приобретает с годами все большую весомость. Это чувствуется в многочисленных упоминаниях о нем в наших журналах. Но значительность Ю. Н. Тынянова как явления заставляет подчас скрещивать клинки.

Пока еще трудно сказать, какими характерными чертами отмечено в нашей литературе начало 80-х годов. Наиболее значительная — безусловное признание Пастернака, произведения которого, наконец, начинают печататься в возрастающей мере. Кажется, будет издана его проза. Но это в конечном счете все-таки единичный, хотя и глубоко характерный факт. Есть и другие, давно не печатавшиеся произведения (первоклассная пьеса Эрдмана «Самоубийца» после пятидесятилетнего перерыва, вероятно, войдет в театральный репертуар). Но заметны не только единичные, но и существенные в самом общем смысле новые явления. Я имею в виду вторжение в нашу прозу фантастического и даже надидеологического течения. Мне кажется, что оно открылось с появления «Мастера и Маргариты» Булгакова. Мне кажется, что именно оно теснейшим образом связывает дореволюционную и послереволюционную литературу. Читали ли Вы книгу, названную строкой из Пастернака «И дольше века длится день»? Ее написал Чингиз Айтматов, до сих пор не казавшийся мне писателем, заслуживающим внимания. Книгу «Альтист Данилов» В. Орлова считают «Булгаковым для бедных». Это хлестко, но неверно. Несмотря на многочисленные ее недостатки, в ней чувствуется новизна. А это означает, что наша литература на месте не стоит.

Я тоже не склонен переоценивать влияние Запада на русские умы. Во всяком случае, «вызревание мудрости», о котором Вы пишете, едва ли связано с этим влиянием. Нельзя, однако, не отметить, что это вызревание идет медленным и мучительным путем. Читая Ваше письмо, я позавидовал Вашей молодости. Мне уже не под силу с такой остротой воспринимать новые впечатления. Приглашение в Париж лежит нетронутым уже довольно долго. Послать ли Вам первый том моего восьмитомного Собрания сочинений? Он дорог мне тем чувством беспечности, которое я уже давно потерял. Передайте сердечный привет всем Вашим близким. Очень жалею, что я едва ли когда-нибудь увижу их. Впрочем, кто знает!

Я только что вернулся из Ялты, где три недели (это для меня очень много) решительно ничего не делал. Теперь, после сдачи в набор второго издания моей книги «Вечерний день» и пятого тома собрания сочинений, собираюсь вернуться к сказочной повести «Верлиока». Думаю, что она прибавит кое-что новое к той фантастико-психологической прозе, которая понемногу занимает свое место в нашей литературе.

Извините, что отвечаю Вам с опозданием — так много работы, что до переписки, даже дорогой для меня, трудно дорваться. Я рад, что Вас радуют мои письма, — все-таки в какой-то мере они представляются мне эхом, которое, хотя и невнятно, доносится до Вас с родины, которую Вы не можете не любить. Слова Пушкина тут едва ли подходят, а Толстой бьет в самую точку. Непременно пришлите мне стихи Марины. Я разбираюсь в поэзии хуже, чем в прозе, но, может быть, смогу сказать о них несколько дельных слов. Я в свою новую повесть[183], которая пойдет в № 1 «Нового мира», вкатил стихи моей внучки, хотя она вовсе не поэтесса, а студентка 2 курса биологического факультета.

Меня очень интересует Ваша интерпретация «Пиковой дамы». Я считаю ее одним из самых загадочных произведений Пушкина. Читаю и не перестаю поражаться. Завидую Вам, встречающему много русистов. И вообще завидую Вашим поездкам, которые для меня уже, к сожалению, кончились. С моим отвратительным сном лучше не покидать домика в Переделкине, в лесу, который в этом году необычайно красив. После оттепели он замерз, и причудливые картины, смело нарисованные самой природой, открываются за каждым поворотом. Да, у Вас была очень интересная поездка, но я не могу согласиться с тем, что русские, вопреки своему уму, слишком индивидуалистичны. Самые талантливые из них как раз умеют шагать через собственную индивидуалистичность. Может быть, то, что Вы пишете, относится к русским, вынужденным быть индивидуалистичными, поскольку им больше ничего не остается. Мысль о международной конференции (на темы, связанные с русской литературой?) мне кажется значительной и интересной. В Париже в конце ноября прошел коллоквиум под коротким названием «Тынянов». От нас ездила Мариэтта Чудакова и говорит, что коллоквиум удался. А в мае мы устраиваем коллоквиум под таким же названием на родине Юрия Николаевича, в городе Резекне. Кстати, это близко от Вашего любимого Тарту.

Ваша интерпретация «Пиковой дамы» кажется мне очень остроумной, но многое угадано лишь приблизительно и обязано более воображению, чем доказательствам. Впрочем, это, вероятно, результат именно краткости. В частности, мне кажется, что Лиза не похожа на Гретхен. Да, в рассказе много намеренных загадок, но к ним, мне думается, надо искать простой ключ.

22.12.81

Ю. Глазову <1982>

Я давно прочел Ваши статьи, но ответить немедленно помешала болезнь. Статьи читаются с глубоким интересом. Хотя слишком острое сопоставление исторических периодов кажется мне неубедительным как у Бердяева, так и у Вас. Подобные сопоставления, с моей точки зрения, не продвигают вперед изучение Достоевского в историко-литературном значении. Многое ново и, даже больше, поражает своей новизной. Многое заставляет вновь вернуться к тысячу раз прочитанному Достоевскому для того, чтобы убедиться, в чем Вы правы, а в чем нет. Короче говоря, Ваши статьи настоятельно требуют спора, такого спора, который обострил отношения между Тыняновым и Шкловским в начале 30-х годов. Впрочем, я совсем забыл, что письма, отражающие этот спор, не опубликованы, и следовательно, мое замечание не имеет для Вас никакого значения. Жаль, что многие работы, на которые Вы ссылаетесь, незнакомы нашим литературоведам. Я к ним принадлежу. Мне изучение Достоевского и толкование его казалось непостижимо сложной задачей, на которую я не решался, боясь напрасно потерять время и не достигнуть даже призрачного результата. Одновременно с этим письмом я посылаю Вам свою новую книгу, в которой две или три страницы посвящены Достоевскому[184]. Едва ли они покажутся Вам значительными. В сравнении с той глубиной, в которую заглянули Вы, это — беглые профессиональные впечатления…

Комментарий:

Я никогда не видел Юрия Глазова и, до получения писем от него, не знал ничего о его существовании. Но интерес к нашей литературе и очень сочувственное отношение к деятельности Ю. Н. Тынянова послужили основой для нашей переписки. Перечитывая теперь эти письма, я думаю, что автор их все же плохо представляет нашу жизнь, нашу культуру и развитие нашей литературы. Так, например, вопрос: «Как удалось Вам оградить свое сердце от зла?» — теперь кажется мне наивным.

Можно ли научить писать?

Этим вопросом я занялся уже в зрелые годы, когда ко мне стали приносить свои произведения начинающие писатели. Я знал, что Флобер долго не позволял печататься Мопассану, так долго, что чуть ли не через десять лет Мопассан напечатал «Пышку», сразу поставившую его в ряд видных французских писателей. Но я не знал, каким образом Флоберу удавалось удерживать Мопассана от публикации его произведений. Как он учил его? Может быть, мне удалось бы найти ответ на этот вопрос лишь от самого Мопассана. Что делать с рукописью, написанной неопытной рукой человека, любящего литературу, но далекого от постижения тех особенностей, которые делают ее подлинным искусством?