Этель Лилиан Войнич - Все романы (сборник)

• Название: Все романы (сборник)
• Автор: Этель Лилиан Войнич
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-17-075343-7

В книгу вошли романы Этель Лилиан Войнич "Овод", "Джек Реймонд", "Оливия Лэтам", "Прерванная дружба" и "Сними обувь твою".

Содержание:

Овод (перевод Н. Волжиной)

Джек Реймонд (перевод Н. Галь)

Оливия Лэтам (перевод Р. Бобровой)

Прерванная дружба (перевод Р. Бобровой, Н. Высоцкой)

Сними обувь твою (перевод И. Гуровой, Р. Облонской)

---

— Ты, верно, опять его чем-нибудь взбесил?

— А, вечная история — почему я не уважаю епископа. Хоть бы этот епископ воскрес минут на пять, я бы его стукнул по башке!

Епископ, о котором шел разговор, — знаменитый и ученый дядюшка предыдущего поколения Реймондов, единственный в этом семействе, кто достиг высоких степеней, — был в доме викария своего рода идолом. С каждой мелочью, так или иначе напоминавшей о нем, обращались, как со святыней; а Джек то и дело нарушал это семейное табу и в наказание должен был в свободные часы переписывать сотни «штрафных строк», — не удивительно, что он терпеть не мог своего знаменитого предка.

— Помнишь ножик с зеленой рукояткой? Дядя вечно над ним трясется, потому что это подарок епископу от какого-то там герцога. Я только взял его сегодня, чтоб починить удочку, а тут вошел дядя и поймал меня, и уж до того разозлился! Я удрал с черного хода сказать тебе. Постараюсь отделаться поскорей. Прощай.

И он побежал прочь.

— Джек! — крикнул вдогонку Билли. — Когда отделаешься, приходи к нам за хлев, будет весело.

Джек остановился.

— А что такое?

— У нас Белоножка телится, и что-то с ней не так. Отец позвал ветеринара что-то ей лечить. В сарай он меня не пустит, но позади, где свалена зола, есть щель, и можно...

Джек вдруг вспылил.

— Билл Греггс, только попробуй полезь, куда не просят! Если я увижу, что ты подсматриваешь, ветеринару придется лечить тебя самого, гаденыш ты этакий.

Билл покорно замолчал, но про себя усмехнулся: ну, ясно, их строгий командир не понимает очень многих вещей, которые говорятся и делаются у него под носом.

— Ладно уж, — сказал он смиренно, — не рычи на меня. Слушай, хочешь певуна?

— Ручного?

— Ну, приручить можешь сам. Я вчера поймал одного в лощине, — и хорош же! Отдам за девять пенсов.

— А где я возьму девять пенсов?

— Да ведь у тебя на днях было полкроны?

Джек пожал плечами; у него в карманах деньги никогда не залеживались.

— Теперь у меня только два с половиной пенса.

— Ладно! Тогда отдам Гривзу, он у меня уже просил. Выколю сегодня глаза и отдам.

Ровные прямые брови Джека мрачно сдвинулись.

— Не тронь птицу! — сказал он с сердцем. — Для чего это выкалывать глаза? Она и без того будет хорошо петь.

Во второй раз услыхав из уст атамана такие чувствительные слова, Билли не удержался и хихикнул:

— Вот не ждал от тебя нежностей! Конечно, выколю глаза, так полагается. Подумаешь, велика беда; просто надо всадить в пробку иглу, раскалить ее докрасна и...

— Ты сперва покажи мне этого певуна, — не дослушав, приказал Джек. — Я к чаю отделаюсь.

Все еще хмурясь, он пошел прочь. Быть может, мадьярская кровь, унаследованная от матери, сделала его не в меру самолюбивым, но мысль, что кто-то над ним посмеется, нестерпимо жгла его гордую душу. Он злился на себя: охота была кипятиться, если кто-то там, хихикая, подглядывает за всякими непристойностями или выкалывает птицам глаза! Ему-то какое дело? Отчего ему невмоготу, когда другим наплевать?

И все-таки до самого вечера птица и раскаленная игла мешали Джеку сосредоточиться на латинских стихах, и он все больше мрачнел. Его воспитание, сама обстановка, в которой он рос, медленно, но упорно ожесточали его и уже почти уничтожили мягкость и отзывчивость, какими, быть может, наделила его природа,— и, безмерно гордый тем, что слывет первым головорезом во всей округе, он чуть ли не стыдился, когда что-нибудь задевало в нем чувствительные струнки, о которых никто, кроме него, не подозревал. К тому времени, как с латынью было покончено, ему уже не терпелось выкинуть какую-нибудь отчаянную штуку, чтобы разом отплатить дяде за испорченный день и вновь подняться в собственных глазах и в глазах Билли Греггса. Он вытер перепачканные чернилами пальцы чистой теткиной скатертью, запустил всю пятерню в свою спутанную черную гриву и стал напряженно думать.

***

В соседней комнате викарий готовил проповедь к воскресному утру. Перо его бегало по бумаге быстрее, чем всегда, губы по обыкновению были плотно сжаты. Он не намерен щадить дочь фермера Роско и ее неизвестного соблазнителя, пусть эта проповедь как громом поразит весь Порткэррик. Самой девушке и гордому беспомощному старику — ее отцу — наверно, придется все это выслушать: семья Роско аккуратно посещает церковь; но мистер Реймонд не из чувствительных. То, что он именовал ее преступлением, не вызывало у него жалости: в молодости и он знавал искушения, но Мэгги Роско не могла бы их понять.

***

— Эй! Билл!

Билли Греггс тыкал прутиком жирную улитку; он обернулся на крик: с холма, поросшего вереском, к нему бежал Джек Реймонд.

— Переписал свою латынь?

Джек растянулся среди вереска.

— Да, наконец-то.

Билли опять занялся улиткой. Джек с наслаждением повалялся немного, от нечего делать дрыгая ногами в воздухе, как беспечный дикарь; потом сел, достал из кармана ножик, открыл его грязным, обломанным ногтем и принялся строгать палку, весело напевая: «Будь хорошим, мальчик Томми, уступи местечко дяде...» Билли минуту-другую молча наблюдал.

— Слушай-1ка, — вдруг сказал он, — что это за нож?

— А тебе какое дело?

— Просто так. Дай поглядеть.

Разжав крепкие смуглые пальцы, Джек показал ему свое орудие. Нож, видно, был дорогой, с малахитовой рукояткой, на золотой пластинке выгравированы какие-то буквы.

— Джек, да ведь это... это нож епископа! Усмехнувшись, Джек сунул нож в карман.

— Как ты его раздобыл?

— Может, дядя мне его дал за то, что я такой паинька.

— Так я тебе и поверил!

— А может, я сам его взял.

Билли негромко свистнул.

— Ох, и влетит же тебе!

— Наверно, — коротко подтвердил Джек и каблуком вдавил в землю кустик вереска. И, помолчав, прибавил: — Послушай, Билл.

— Чего тебе?

— Давай меняться.

— Что на что?

— Отдай мне того певуна за ножик.

Билли, раскрыв рот, порывисто сел и уставился на Джека: «певуну» — обыкновенному певчему дрозду — цена от силы шиллинг; а этот ножик, если узнают, что Джек его украл, обойдется ему...

— Слушай, Джек, да ведь дядя всю шкуру с тебя спустит!

Джек пожал плечами.

— Ну, выдерет, эка невидаль. Я ведь не девчонка.

— Да, дела! — Билли повернулся, оперся на локти и с любопытством стал разглядывать приятеля. — Слушай, тебя лупят почем зря, а? Говорят, твой дядька просто зверь, палки из рук не выпускает.

— Он меня больше палкой бить не будет. В прошлый раз так и сказал. Говорит, когда я опять проштрафлюсь, он высечет меня хлыстом, — может, меня хоть хлыст исправит.

— А за что он тебя тогда бил? Ответы Джека становились все скупее.

— Уж не помню. Перед этим — за то, что стащил груши с чердака. Старая дева, сестра сквайра, пришла в гости в новом чепце, а я с крыши в нее грушами. Пропал ее чепец.

— От груш-то?

— От гнилых. Хорошие я съел — половину до взбучки, половину после, на закуску.

— С тебя, видно, как с гуся вода!

— А то нет! — презрительно отозвался Джек.

Билли призадумался. Если мальчишка и ухом не ведет, когда его так лупцуют, его поневоле уважаешь, хоть и смешно, что он такой наивный теленок, а подчас и просто слюнтяй.

— Ты и правда хочешь меняться?

— Ясно, хочу. Где птица?

— Дома. Только... знаешь, что...

— Ну?

— Ты, случаем, не...

— Чего еще?

— Не впутаешь меня...

Тяжелая рука Джека опустилась ему на шею, и он повалился в траву.

— Еще чего скажешь!

— Да я только... если твой дядя...

— Билл Греггс, уж если я меняюсь, так меняюсь. Ты получишь нож, а я дрозда и выволочку. Понятно? Ну, хватит болтать, иди тащи сюда птицу.

— Ладно, раз тебе своей шкуры не жалко, мне-то что.

И он побежал домой. А Джек опять растянулся на земле и, лениво постукивая каблуком о каблук, задумался. Последствия, которыми грозила эта сделка, были ему совсем не так безразличны, как он старался показать. Теперь, когда некому было на него смотреть, он снова нахмурился; в глубине души он боялся. Но славу «нечистого духа» надо поддерживать; и притом, рассуждал он, на этом свете без побоев не проживешь, это неизбежное зло, вроде стихийных бедствий, на которые в случае чего ссылаются железнодорожные компании. Мальчишку, пока он не вырос, непременно будут бить — по крайней мере сироту с дурными наклонностями, которому досталась двойная доля первородного греха и пагубное сходство с умершей матерью, осужденной на вечные муки; так не все ли равно, когда и за что побьют? А если бы выжгли глаза и пришлось всю жизнь петь, сидя в тесной деревянной клетке, и... Да и забавно будет посмотреть, как разъярится дядя. Кража епископского ножа будет, наверно, вписана в кондуит и помечена черным крестом; у дяди, видно, короткая память. Вот Джеку не нужны никакие записи и пометки: у него к дяде длинный счет, и он отлично помнит каждую обиду.