Михаил Пыляев - Стародавние старчики, пустосвяты и юродцы

• Название: Стародавние старчики, пустосвяты и юродцы
• Автор: Михаил Пыляев
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-26293-9

«В самом начале появления юродивых уже являлись люди, которые для своих корыстных целей пользовались легковерием народа. Иоанн Грозный во втором послании к собору жалуется, что «лживые пророки, мужики и женки, и девки, и старые бабы бегают из села в село, нагие и босые, с распущенными волосами, трясутся и бьются, и кричат, св. Анастасия и св. Пятница велят им» и проч. …»

---

XXIII

Блаженный Антонушка

В Задонске жил до 50-х годов блаженный старец Антоний Алексеевич; родом он происходил из села Клинова, принадлежавшего некогда помещице Разумовой. Будучи семи лет, он раз во время сильной бури, пронесшейся по селу Клинову, скрылся из родительского дома и через три недели отыскан был в поле у ручья, близ которого рос горох, служивший для него пищею. На вопросы о причинах его скрывательства он или не отвечал, или отвечал невпопад.[23] Так, по преданию, началась блаженно-юродивая жизнь Антония Алексеевича, продолжавшаяся более ста лет.

Когда он возмужал, отчим заставил его обрабатывать землю. Но не спорилась у него работа, и нередко он подвергался бесчеловечным побоям. Когда мать Антония умерла, жестокий отчим выгнал своего пасынка из дома. С этого времени Антоний и стал проводить дни в лесу, чтобы не стеснять никого своим присутствием. Ходил он в кафтане из толстого белого сукна, подпоясанный красным кушаком или ремнем, а обувался в суконные онучи и кожаные, особого покроя, коты. Он не разувался и не раздевался ни днем, ни ночью и ходил всегда с наполненною чем ни попало пазухою, из которой иногда давал встречавшимся с ним кому огурец, кому хлеб, а иному камень или стекло. И все это имело у него особенное значение. К деньгам он был вполне равнодушен, да и не знал им цены. В одно время отправился он купить рукавицы и, отдав за них 28 руб., с детским восторгом показывал, что купил – «за серебряные-то»! Не заботился он нисколько и о чистоплотности. Люди, помнившие его, рассказывали, что он был необыкновенно кроток, послушен, со всеми обходителен, приветлив и с детской улыбкой на устах, которою невольно привлекал к себе сердце каждого, нередко он со свойственной ему лаской говаривал нуждающемуся в его ободрении и утешении человеку: «Сударик ты мой! я ничего: так Бог дал; знать, так мать тебя обрекла!» В другую же пору представлялся он как бы тревожным, озабоченным, иногда дерзким и подчас грозным; в такую пору он целые ночи проводил без сна, а иногда целую неделю не принимал ни пищи, ни питья. В те дни он беспощадно обличал некоторых не только за пороки, а за малейшие слабости, несмотря ни на звание лиц обличаемых, ни на положение их в обществе. Взяв длинную палку, ходил он и бегал ночью по монастырю и выгонял кого-то с криком: «Урю! урю! Урю! эк их нашло сколько!» Или, схватив кочергу, выгонял кого-то из-под дивана, либо из печки, приговаривая: «Зачем ты сюда зашел? пошел вон в лес!» А на вопрос – кого он выгоняет, отвечал: «Бирюков», – т. е. волков. Иной раз вскрикнет: «Ах, как стонут-то, как горько там!..» – «Где, батюшка?» – спросят его. – «Ах, не слышишь, как бедненькие стонут-то там, под землею?»

Из числа многих предсказаний этого юродивого биограф его, епископ Герасим, описывает следующие случаи: однажды, встретившись с настоятелем монастыря, Антоний Алексеевич поцеловал у него на груди крест и сказал:

– Князь! Мы с Афонькой большие воры, уведем у тебя лошадей. Только бы завести нам их за угол, а там поминай как звали!

Архимандрит-настоятель принял слова эти за предсказание об обыкновенном конокрадстве, усилил караул, сделал новые запоры; однако ж не уберег лошадей, к которым был пристрастен: две из них, особенно любимые им, скоро пали.

К тому архимандриту в обитель пришел раз юродивый, лег против царских врат на амвон и скатился на пол. Потом, подойдя к панихидному столику, взял с него крест и, подавая архимандриту, сказал: «На, целуй его!» На слова же архимандрита, что он с ним делает, отвечал: «Не моя воля, так Бог велит!»

Ровно через год последовал указ об увольнении настоятеля на покой.

За несколько лет до открытия мощей святителя Тихона, беседуя раз с келейным казначея, Антоний Алексеевич вдруг изменился в лице и, как вдохновенный, воскликнул: «Сколько народу-то идет! видимо-невидимо!.. А денег-то, денег сколько несут! Один только Господь знает, да моя душенька!» На вопрос же келейного: «Куда это, батюшка, народ-то идет?» – «К Оське в яму!» – сказал Антоний Алексеевич. Под ямою разумел он гробовую пещеру, где покоились тогда под спудом мощи угодника Божия Тихона, а Оською называл иеромонаха Иренея, служившего при мощах святителя Тихона около 20 лет.

В другой раз, сидя на крылечке с келейником казначея и указывая ему рукой на пустое место – это было в 1837 году – Антоний Алексеевич сказал: «Смотри-ка, какая большая церква стоит, да хорошая, новая!» Когда же послушник казначея отвечал, что не видит там никакой церкви, юродивый настойчиво утверждал, что стоит там церковь. Через 8 лет действительно на том самом месте был построен в обители храм.

В 1841 году в Задонске был большой пожар. За месяц перед этим пожаром блаженный заходил в те самые дома, которые после сгорели, и говорит: «Палки жарко горят! палки жарко горят! Воды надо, воды!»

Другой раз, остановившись близ одного дома в Задонске, он начал запруживать дождевую лужу и на вопрос, для чего это делает, отвечал, что вода будет нужна, потому что сюда прилетит красный петух. Согласно предсказанию, дом этот сгорел дотла.

Раз зашел он к квартальному надзирателю города Задонска; последний вывел к нему восьмилетнего своего сына и стал просить у юродивого благословения отдать его в училище. Но Антоний Алексеевич, посмотрев на ребенка, сказал: «Я возьму его на поляну». Через несколько недель после того сын квартального умер…

Зайдя раз к одному задонскому мещанину, юродивый спросил у него: можно ли на такой-то улице выстроить двенадцать домов? Тот отвечал, что все места уже застроены… «Нужды нет… – сказал юродивый. – Я-таки выстрою…» Через десять лет на этой улице действительно сгорело двенадцать домов, которые и были выстроены заново.

Обратившись однажды к дочери того же мещанина, он говорит: «У тебя мать Анна, люби ее!» Девушка отвечает, что мать у ней – Екатерина, а не Анна. Но Антоний Алексеевич продолжал утверждать, что Анна, несмотря даже на личное присутствие матери, которой он как бы и не замечал. Спустя год мать ее Екатерина умерла, и отец девицы женился на другой жене, которую действительно звали Анной.

По смерти архимандрита Илария один брат спросил блаженного: «Кто будет у нас князем?» – «Князь у вас будет, – отвечал юродивый, – из дьяконов». И действительно заступивший место покойного архимандрита был из вдовых дьяконов.

Не раз Антония Алексеевича видели, как он в сильном беспокойстве ходил по двору около подэконома Задонского монастыря и, махая около него голиком, приговаривал: «Поди прочь! кто вас звал сюда?» Однажды вечером он в сильном беспокойстве пришел к одному брату в келью, где были еще двое из братии, и прилег, было, на постель; но, пролежав немного, вдруг вскочил и, сколько есть мочи, прокричал три раза: «Карпушка! Карпушка! Карпушка!» (так он обыкновенно звал этого послушника), – затем, понизив голос, сказал как бы про себя: «Ну, так и быть: схватил волк овечку!» Назавтра нашли этого послушника повесившимся в то самое время, как блаженный кричал: «Карпушка!»

Раз, придя к другому послушнику, потребовал он бумаги, чернил, сургуча и печать. Послушник подал ему все это. Юродивый написал что-то и запечатал: «На, возьми! это тебе подорожная!» Через неделю совсем неожиданно послушник этот отправился в Москву.

Одному послушнику при каждой почти встрече старец постоянно твердил, что уйдет он к отцу – пахать землю; послушник и слушать не хотел, но через семь лет действительно покинул монастырь.

В 1847 году, придя раз в келью к знакомому монаху, старец спросил его: «Чей это в сенях гроб, большой, пестрый?» – потом, немного помолчав, продолжал: «Дома бы и умирал: зачем приезжать опять в монастырь?» Через месяц монах, заболев, пожелал съездить на родину для поправления здоровья, но, пробыв там около месяца, возвратился в Воронеж, где вскоре от свирепствовавшей в то время холеры и умер.

Во время холеры Антоний Алексеевич заходил во многие дома обывателей Воронежа без всякого со стороны их приглашения, и где ставил он столы посреди комнаты и пел «вечную память», там почти все жильцы вымерли от холеры.

Проходя раз мимо одного каменного дома, двор которого обнесен был дощатым забором, Антоний Алексеевич остановился перед канавкой, по которой стекали со двора нечистоты и, немного подумав, пополз боком по этой канавке по двору и, пощупав у кладовых замки, тем же путем выполз на улицу, сопровождаемый дружным хохотом со стороны столпившихся свидетелей этой сцены. По прошествии нескольких дней эта загадка объяснилась: чрез ту самую канавку проникли во двор ночью воры, обобрали все кладовые и были таковы.

За год до своей кончины пришел Антоний Алексеевич к одной помещице, которая купила дом в Задонске, и говорит ей: «Вот и к вам, так Бог велел!» Потом, разболевшись, говорит хозяйке: «Мама (так он называл ее), пора мне умирать; похорони меня во спасение души твоей в монастыре и заплати за меня пять рублей …» А когда та подумала, что едва ли можно будет похоронить его за такую сумму, Антоний Алексеевич, отвечая на ее мысли, присовокупил: «Ну, 500 рублей отдай вперед. Хотя у тебя и был нынче недород хлеба, да зато у меня его много. Вот, даст Бог, я перейду, тогда и тебя возьму к себе, да сшей мне новый белый кафтан с нижним бельем и купи новый кушак». Духовника своего, к которому всегда сам прихаживал, когда нужно было исповедаться или приобщиться, просил он сшить себе новые коты. А недели за две до Покрова говорит хозяйке дома: «Мама! Пеки блины в субботу, под Покров». Наступила эта суббота, и юродивый скончался на 120-м году жизни.