Андрей Анисимов - Алый чиж (сборник)

• Название: Алый чиж (сборник)
• Автор: Андрей Анисимов
• Жанр: Русское современное

Андрей Анисимов открывает читателям новую грань своего таланта. Провинциальный городишко Хрюхрюпинск внезапно обращается из грязной дыры в истинно утопический рай – без пьянства, драк и казнокрадства… В чем секрет «Хрюхрюпинского чуда»?Судириус, бедный, но гордый поэт мышиного племени, заводит неожиданную дружбу с котом-уголовником Василием… Каков результат подобного альянса?!Нищий российский ученый Воропаев, посвятивший всю свою жизнь охоте за полулегендарным Алым Чижом, внезапно получает таинственную командировку во Францию… Мечта наяву – или кошмар наяву?! Читайте озорные, ироничные повести и рассказы, в которых реальность и воображение переплетаются в причудливую фантасмагорию!

---

Дыркина посадили в закрытый фургон местного завода со смешным названием «Хрюпа».

– Куда мы едем? – спросил Гаврила Михеич парней, плотно сидевших рядом.

– На конюшню номер три, – ответил тот, что сидел справа.

– Зачем? – поинтересовался Дыркин.

– Там вас выпорют, – ответил парень слева.

Фургон выехал из города с той самой стороны, откуда Дыркин начал знакомство с новым Хрюхрюпинском. Не доезжая бывшей Жопловки, машина свернула к длинному зданию без окон из аккуратного мелкого шведского кирпича. На воротах табличка сухо обозначала «Конюшня номер три». Ворота автоматически раскрылись, как двери аэропорта, и фургон «Хрюпа» медленно вкатил в конюшню. Дверцу открыл солидный господин в белоснежном халате. Вглядевшись в господина, Гаврила Михеич с трудом признал в нем своего давнего кореша и собутыльника по Кочкодрому, ветеринара Соменко.

– Сом, ты? – удивленно воскликнул Дыркин.

– Меня зовут Николай Петрович Соменко. Использование кличек в обращении к людям в Хрюхрюпинске не поощряется.

Парни, придерживающие Дыркина за локотки, выдали Соменко квиток, полученный Дыркиным в таможне по прилету, и еще одну гербовую хрюхрюпинскую бумагу. Соменко прочитал бумагу, расписался и, взглянув на Дыркина, пригласил:

– Прошу к столу.

Ребята схватили Гаврилу Меехича и поволокли в центр конюшни, к большому столу, смахивающему на пинг-понговый, но значительно ниже. Возле стола стояла высокая плетеная из прутьев корзина. Из нее, странным букетом, торчала пачка таких же прутьев.

Все остальное произошло очень быстро. Дыркину приспустили брюки, как цыпленка табака, распластали на столещнице, после чего что-то обожгло нижнюю часть спины Гаврилы Михеича. После каждого удара Соменко монотонно повторял вид проступка.

– Не мочись в банкомате. Не мочись в банкомате. – И так десять раз. Затем Соменко сменил прутья, вытер платком лоб и продолжил работу, приговаривая: – Не употребляй выражения, связанные с неуважением к своей матери и матерям знакомых и незнакомых тебе людей. – Потом, сменив прутья, снова вытер лоб платком. Следующая порция сопровождалась призывом не внедрять обозначения половых органов человека в жаргонной форме и в качестве дополнений и междометий. Десять ударов Гаврила Михеич получил за добавку слова «бля» в предложении, не имеющем отношения к продажной или развратной женщине. Еще десять за пьянство без повода и меры. Последние десять ударов Соменко произвел молча. Они предписывались в качестве еженедельной профилактической процедуры.

Странное чувство испытал Гаврила Михеич, натягивая портки. Все время порки он выл, закатывал глаза, с трудом понимая смысл произносимых Соменко наставлений. Теперь, морщась от боли, чувствовал не только облегчение от конца процедуры, но и внутреннюю необъяснимую радость. Что-то покойное и светлое вошло в душу и сделало его существование осмысленным и понятным. Расписываясь в листочке с обязательством лично и без конвоя являться раз в неделю на конюшню номер три для профилактической порки, он уже знал, что не будет отлынивать и прятаться. Соменко, почувствовав настроение друга, участливо сообщил, что и он прошел через «радость» порки и пригласил Дыркина на воскресный обед:

– Гаврила Михеич, вы не будете так любезны отобедать со мной в воскресенье, после верховой прогулки?

– С удовольствием, Николай Петрович. Только вы не уточнили форму одежды…

– Об этом мы сможем договориться. Мы с вами еще увидимся здесь во время профилактики.

– До встречи, Николай Петрович. Передайте поклон супруге.

– С удовольствием. А вы сестрице и ее мужу. Мне очень жаль вашего свояка Федора Степановича Мымрина. В Германии нет наших хрюхрюпинских конюшен. Иначе он сейчас был бы свободен и счастлив. Пройдя профилактику, наши люди перестали воровать, пить и ругаться. Результат, я надеюсь, вы сами могли для себя отметить.

– Результат фантастический, – подтвердил Гаврила Михеич и, подумав, добавил: – Что ни говорите, а хорошие манеры – это часть комфорта…

«Хрюпа» вырулила из ворот конюшни и повернула к городу.

– Сколько конюшен построено в окрестностях? – спросил Гаврила Михеич у сотрудников отдела культуры.

– Десять. Они принимают горожан по профессиональному и социальному признаку. Нельзя же пороть банкира в одной конюшне с ассенизатором…

– Да, система профилактики создана с большим тактом, – согласился Гаврила Михеич Дыркин, потирая нижнюю часть спины.

– Раньше у нас как было? Назначат начальство, оно проворуется. Одного снимут, другой такой же. Решили вместо мэра компьютер поставить. Поставили. Машина японская, умная. В истории России покопалась и рецепт выдала. С тех пор как городом управляет компьютер, все стало на свои места. Наш Хрюхрюпинск заделался свободной культурной зоной, – гордо заметил один из парней.

– Пора опыт Хрюхрюпинска внедрить и другим, – добавил второй.

– Вот, бля, началась бы житуха! – искренне вырвалось у Дыркина, и под его кожей негромко щелкнул вшитый аппаратик.

– Десять очков, – сухо заметил сотрудник отдела культуры. Фургон въехал в город, включил свет фар и сбросил скорость…

Кохила-Жуковский, 1997

Чердак с видом на звезды «Роман» из жизни животных

Глава 1. Знакомство с бедным поэтом и его неразделенной любовью

Отчего Судириус поселился на чердаке, у многих вызывало недоумение. Скажите на милость, почему бы не снять квартиру или, на худой конец, комнату внизу, в подпольном этаже? Денег у Судириуса не было. Не все ли равно, жить в долг в подполье или на чердаке? За квартиру Судириус не платил более полугода. Раньше он получал в кредит немного хлеба и крупы. Но в последнее время лавочники перестали доверять, и поэту приходилось туго. Судириус глубоко страдал от унизительного страха. Не от страха, присущего его народу: подлого, хитрого страха, когда при малейшем шорохе надо спрятаться, переждать, но потом все равно спереть то, что приглянулось. С этим страхом Судириус боролся с рождения и сильно в той борьбе преуспел. Жилье на чердаке отчасти тому доказательство. Сердце поэта сжималось от малейшего стука в дверь. Что может быть омерзительнее разговора с каким-нибудь сытым животным, будь то лавочник, бармен или просто домовой инспектор. Униженно просить, объясняя положение временными неудачами, клянчить, наступая на собственное достоинство. Со страхом подобного рода Судириус поделать ничего не мог. От этого на свете для гордого сердца не придумано ни лекарств, ни средств. Но не глядя на то, что в подполье легче спрятаться от навязчивых кредиторов, Судириус оставался на чердаке. Поэт любил звезды. Любил смотреть на крыши, освещенные солнцем и луной. Не против был понаблюдать за кошками, любовные игры которых, как известно, происходят именно на крышах. Долго сидел, свесив голову, рассматривая, как внизу по кривым улочным тропам мечутся зверушки, занятые каждодневными заботами. Главная из которых – забота о хлебе насущном. Ради нее одни виды поедают других, кочуют, перелетают с места на место, меняя север на юг, и наоборот. Судириус любил свой город, и ему претило даже подумать, что из-за корки, которая в конце концов отличается не так сильно одна от другой, можно колесить по земле.

Судириуса радовала его чердачная обитель. В крошечной груди имело место и горделивое чувство, связанное с этой привязанностью. Поэта окружала не полированная мебель, а драный топчан и письменный стол на трех ножках, одно старинное кресло в стиле «мышпир» с попорченной обивкой было вполне сносным. Это – единственная вещь, которую Судириус таскал за собой с места на место всю жизнь. Дело в том, что кресло было предметом, сохранившимся с детства в доме поэта. Своего истинного дома Судириус не знал, так как родился уже после. О доме Судириусу рассказывала старая тетка Сесилия. Она чудом уцелела после того, как крысы взяли в городе власть и заняли приличные дома других грызунов. Потом пришли хомяки. Власть хомяков длилась недолго. Хомяки мало что умели, главным их делом было класть за щеку запасы и сидеть, закрыв рот, чтобы запасы не растерять. Потом был кошачий переворот, потом собачье-кошачья война. Войну Судириус немного помнил, и еще три звериных региональных конфликта. Затем дожили до демократии. В городе стали избирать по животному от каждой породы для осуществления порядка. Все это Судириуса мало тревожило, так как для него лично ничего не менялось. Он писал стихи, не имея покровителей среди крупных хищников. Писал о вечных земных вещах, о чем всегда писали поэты, но его проблемы сильных влиятельных зверей не волновали. На Судириуса не обращали внимания. Любая другая мышь была бы довольна таким положением вещей. Когда не замечают, легче тащить в норку. Но Судириус – поэт! А какому поэту не хочется тронуть сердце соотечественников своим пламенным пером. Гордый Судириус не роптал и не терял чувства собственного равновесия до самого последнего времени… Раньше Судириус писал о любви скорее теоретически. Не подумайте, что ему не удалось познать физического влечения. Нравы у мышиного народа вольны. Это объясняется необходимостью каждый месяц приносить приплод для сохранения вида. Детская смертность, мышеловки, всевозможные отравы в виде каш и удобрений делают свое черное дело. Но физическая близость в мышином народе коротка, происходит деловито и на сердечную деятельность отпечатка не накладывает. Эротических наслаждений мышиный народ не придумал, видимо, это и объясняет живучесть и многочисленность данной популяции.