Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма

• Название: Гретель и тьма
• Автор: Элайза Грэнвилл
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-86471-698-4

Таинственный, завораживающий, почти колдовской роман двойного плетения, сказка, до ужаса похожая на действительность, наваждение понарошку и взаправду – вот что ожидает вас под этой обложкой. Вена, 1899 год. У знаменитого психоаналитика Йозефа Бройера – едва ли не самая странная пациентка за всю его практику. Девушку нашли возле дома помешанных, бритую наголо, нагую, безымянную, без чувств. Не девушка, а сломанный цветок. Йозеф назвал ее Лили – незнакомка напомнила ему любимый цветок. С этого дня Лили нашла убежище в доме доктора. Она уверяла, что у нее нет имени, что она ничего не чувствует, что она ничего не помнит и вообще, она, может, и не человек вовсе. Доктор Бройер не просто заинтригован – он зачарован. Германия, много лет спустя. У маленькой Кристы очень занятой папа: он работает в лазарете со «зверолюдьми», и Кристе приходится играть одной или слушать сказки няни – сказки странные, темные, страшные. И когда все вокруг постепенно делается столь же жутким, как ее любимые истории, и уж ни сморгнуть, ни проснуться, ни сбросить чары, – Криста учится повелевать этой кошмарной сказкой наяву. «Гретель и тьма» – удивительный роман о том, что порой мир причудливей самой изощренной сказки, но если в сказке зло всегда можно победить, то в реальной жизни все гораздо сложнее. Элайза Грэнвилл – увлеченный исследователь сказки, сказочного символизма и влияния немецкого романтизма и германской мифологии на историю Третьего Рейха.

---

Лица у людей здесь в основном строгие, но дядя Храбен13 вечно улыбается. Он улыбался, даже когда пнул котенка прочь с дороги. Йоханна говорит, он очень красивый, но и близко не такой, как папа. На мой день рождения дядя Храбен дарит мне Negerkuss[12]. Я ем его очень медленно: сначала шоколадную корочку, затем начинку из зефира, а потом – бисквитное основание. А следом разглаживаю обертку ногтем, пока она не заблестит, как серебро, и он мне делает из нее колечко.

– А куда отец тебя поведет сегодня, красотка Криста? – спрашивает дядя Храбен, гладя меня по загривку. Я отстраняюсь.

– Говорит, что это секретный сюрприз.

– А. Ясно. Но ты сама куда надеешься попасть?

Я бегу к окну и показываю на высокую стену.

– В зоопарк. Дядя моей Грет – он моряк, он ходил в такой в Америке. Видел полярного медведя и жирафа и… – Я умолкаю, меня охватывает восторг и предвкушение, а потом продолжаю, но тише: – …и ему дали покататься на слоне.

Дядя Храбен громко хохочет. Приходит кто-то из его друзей, и он им повторяет то, что я сказала. Друзья тоже смеются. Наконец он вытирает глаза и говорит, что за стеной нету ни слонов, ни медведей, ни жирафов, ни мартышек.

Я снимаю его кольцо и сую большой палец в рот. Плохая примета – плакать в день рождения.

– Это не такой зоопарк, Mädchen [13].

– Этот – для совсем других зверей, – объясняет мужчина с соломенными волосами и с глазами цвета зимнего дождя. Они опять смеются.

– Для каких? – Я топаю, но от этого они смеются еще сильнее.

– Для зверолюдей.

И впрямь есть звери, похожие на людей. Старушка, живущая рядом с нашим настоящим домом, держит шнауцера – самую толстую собаку на свете. Грет говорила, что за много лет они стали похожи: теперь у обеих волосы как соль с перцем, обе суют носы не в свое дело, у обеих скверный характер и визгливые голоса, обе похожи на винные бочонки. А еще я слышала однажды, как Грет кричит: «Manner sind Schweine!»[14] — на дядьку, принесшего дрова. А еще у одного папиного друга были здоровенные желтые зубы, поэтому он смахивал на крысу.

– Я все равно хочу на них посмотреть.

– Слишком опасно, – говорит дядя Храбен. – Они едят приличных маленьких девочек, особенно хорошеньких. Щелк-щелк, один укус – и нет тебя.

Когда папа вернулся домой из лазарета, он все равно взялся мыть руки, хотя обещал, что мы сразу пойдем. Пока он скреб ногти щеточкой, я спросила, не в зоопарк ли мы идем, вдруг дядя Храбен пошутил.

– Нет.

Я хмурюсь.

– Ты сказал, мне можно выбрать.

Папа вытирает руки и внимательно рассматривает пальцы.

– Может, лучше пойдем со мной в лавку игрушек? Оттуда наверняка что-нибудь можно будет взять домой.

А потом поедим мороженого в кафе. – Он включает воду и берется за мыло.

– Erdbeereis?[15]

– Клубника, шоколад – с каким хочешь вкусом.

Город ярок, на окнах цветы и много красных флагов с крестами, у которых палки загнуты, – они слегка плещут на ветерке. Люди сидят у кафе и улыбаются нам, кто-то встает помахать рукой, а когда мы заходим в лавку игрушек, хозяин оставляет всех своих покупателей и обслуживает папу.

– А, так это фройляйн, у которой день рождения. A lies Gute zum Geburtstag![16] — Он достает из-за стойки две коробки. В каждой – по красивой кукле. У одной волосы темнокаштановые и вьются, платьице красное, а вторая – блондинка и вся в голубом. – Да, долгих лет жизни – от всех нас. Ну вот. Твой папа не знал, какая тебе больше понравится.

Я гляжу на папу. Он кивает.

– Какую ты хочешь?

– А обе нельзя?

Папа качает головой.

– Нет.

– Хочу обе. – Я пинаю медную подножку, приделанную внизу стойки. Пытаюсь выжать слезы, но никак. – Так нечестно. Почему мне нельзя обе?

– Можно одну, – говорит он устало. – Не можешь выбрать – придем в другой день. Так хочешь? Нет. Тогда выбирай скорее, пока все мороженое не растаяло.

– Нечестно, – повторяю я, но уже знаю, какую куклу заберу домой.

Хозяин почти незаметно подталкивает ко мне темноволосую куклу. Она немножко похожа на Грет, только глаза не того цвета, а вот желтоволосая кукла – как сказочная принцесса.

– Вот эту. – Я тыкаю пальцем, и хозяин лавки тихо вздыхает и убирает темноволосую. – Как ее зовут?

– Выбрала светленькую. Славно. – Рассматривая этикетку, папа, кажется, очень доволен. – Тут написано Шарлотта, но можешь назвать ее как захочешь.

– Я буду звать ее Лотти – пока хорошо себя ведет, – говорю я, вспоминая, как папа заменял «Грет» на «Маргарета», если она его злила. – Иначе будет Шарлоттой.

В кафе я достаю Лотти из коробки – посмотреть, какие у нее трусики. Капелька клубничного мороженого падает ей на голубое платье, и остается пятно, но я прикрываю его пальцем, чтобы папа не заметил.

Перед сном Херта приносит мне подарок – книжку под названием «Der Struwwelpeter»[17].14 Говорит, что все истории в ней – про непослушных детей. Картинки мне не нравятся, Лотти – тоже, но папа напоминает мне, что надо сказать спасибо. А потом мне приходится сидеть вместе с Хертой – а она жесткая и неуклюжая, – пока та читает мне историю про мальчика, который сосал большой палец. Читает она голосом, как сапожищи.

– Никаких пальчиков, – говорит она, вытаскивая мой палец у меня же изо рта, крепко берет меня за запястье. – Слушай внимательно. Это история про ребенка вроде тебя. – Я корчу ей рожу, но Херта не замечает.

Konrad, sprach die Frau Mama,
Ich geh’ aus und du bleibst da[18].

Херта умолкает. Похлопывает меня по ноге. – Сиди смирно, дитя. Читаем дальше?

А ты, дружок, мне обещай,
Пока приду домой, быть пай,
Как доброе дитя играть,
Отнюдь же пальцев не сосать!
А то как раз придет портной
С большими ножницами, злой,
И пальчики тебе он вдруг
Отрежет от обеих рук.

Дурацкая история. И все-таки, когда она добирается до портного, я с тревогой поглядываю на папу. Но папа сидит с закрытыми глазами. Крутит пальцами, будто они друг друга моют без воды.

– Вуп! – говорит Херта, но никакого вуп голосом не делает. – Крик-крак, вдруг отворилась дверь, портной влетел, как лютый зверь.

Зная наперед, что сейчас случится, я быстро прячу руки, сажусь на них. Бедная Лотти падает на пол. Херта смеется.

Приходит маменька домой;
Ах, Боже! Стыд и срам какой!
Стоит сосулька весь в слезах,
Больших нет пальцев на руках.

Тут она вытаскивает мою правую руку у меня из-под попы, держит мой специальный сосательный большой палец между двух своих толстых квадратных и изображает ими ножницы. Чик-чик.

– Ты бросай давай свои детские замашки, а то с тобой такое приключится. Тебе уже пора быть большой девочкой.

– Папа не даст портному отрезать мне пальцы.

– Если его рядом не будет, он тебе не поможет. – Херта переворачивает страницу. – Хочешь еще историю? Смотри, какая тут. Одна очень непослушная девочка играет с мамиными спичками, а через минуту…

Сгорела бедная она,
Зола осталася одна,
Да башмачки еще стоят,
Печально на золу глядят.

– Видишь? Все сгорело. Ничегошеньки не осталось от глупой Паулинхен, одна зола. Можешь себе представить, какой ужас?

– Грет говорила, что она меня выпорет, если я еще хоть раз трону спички. – Я перелистываю страницу и гляжу на картинку: черный мальчик с большим зеленым зонтом. А еще там волшебник в длинной красной мантии и трое мальчишек, которых он делает черными, как первого, макнув всех троих в громадную чернильницу. – Вот эту прочитаешь?

Херта хмурится, просматривая текст. Цокает языком.

– Пожалуйста, – добавляю я на всякий случай, вдруг папа слушает.

– Нет, – говорит она, – это неподобающая история. – И с этими словами вырывает из книги страницу.

Дома всегда находилось чем заняться – за этим следила Грет. Бывало, усаживала меня за кухонный стол лущить горох и наказывала мне громко считать вслух, сколько было горошин в каждом здоровенном толстом стручке, который я вскрывала: «Eins, zwo, drei…»[19] Если случалось больше восьми, мне позволялось съесть самую маленькую. Когда дело было сделано, рассказывалась история, обычно «Принцесса на горошине», которая мне нравилась, пока не выяснилось, что она неправильная. Даже десять горошин у меня под матрасом не действовали. Или же я сортировала перья, когда она ощипывала курицу или гуся: большие – в ведро, пух – в корзину, а потом – «Матушка Холле», если я все сделала как надо, или «Матушка Труди»15, если была нерадива.