Элайза Грэнвилл - Гретель и тьма

• Название: Гретель и тьма
• Автор: Элайза Грэнвилл
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-86471-698-4

Таинственный, завораживающий, почти колдовской роман двойного плетения, сказка, до ужаса похожая на действительность, наваждение понарошку и взаправду – вот что ожидает вас под этой обложкой. Вена, 1899 год. У знаменитого психоаналитика Йозефа Бройера – едва ли не самая странная пациентка за всю его практику. Девушку нашли возле дома помешанных, бритую наголо, нагую, безымянную, без чувств. Не девушка, а сломанный цветок. Йозеф назвал ее Лили – незнакомка напомнила ему любимый цветок. С этого дня Лили нашла убежище в доме доктора. Она уверяла, что у нее нет имени, что она ничего не чувствует, что она ничего не помнит и вообще, она, может, и не человек вовсе. Доктор Бройер не просто заинтригован – он зачарован. Германия, много лет спустя. У маленькой Кристы очень занятой папа: он работает в лазарете со «зверолюдьми», и Кристе приходится играть одной или слушать сказки няни – сказки странные, темные, страшные. И когда все вокруг постепенно делается столь же жутким, как ее любимые истории, и уж ни сморгнуть, ни проснуться, ни сбросить чары, – Криста учится повелевать этой кошмарной сказкой наяву. «Гретель и тьма» – удивительный роман о том, что порой мир причудливей самой изощренной сказки, но если в сказке зло всегда можно победить, то в реальной жизни все гораздо сложнее. Элайза Грэнвилл – увлеченный исследователь сказки, сказочного символизма и влияния немецкого романтизма и германской мифологии на историю Третьего Рейха.

---

– Здорово было, правда? Ну беги, поиграй на улице. Я хочу поговорить с твоим папой.

Я пообещала, что буду хорошая, чтобы папа взял меня с собой поесть со взрослыми внутри зоопарка. Проходим в большие ворота, и я всюду высматриваю зверей, которые как люди, но вокруг только собаки. Я спрашиваю папу, где же клетки, но он говорит, чтобы я вела себя тихо и села у окна. Дают чечевичный суп с кусочками бекона и омлет. На вид мне все это не нравится, и есть я это не буду. Папа разговаривает с друзьями, а я делаю семейку черепах из хлебного мякиша… но тут замечаю снаружи непослушного мальчика – он ковыряется пальцами в грязи. Он на что-то набрасывается, и я прижимаюсь к стеклу – вдруг он клад нашел. Червяк… грязный червяк. И он его берет и ест.

– Папа! Папа! – Я тяну его за рукав.

– Не сейчас, Криста. – Он продолжает беседовать и поворачивается ко мне, лишь когда закончил. – Ну?

Но поздно. Мальчик ушел. Я плотно сжимаю губы и отказываюсь разговаривать.

У Йоханны чистые руки. Сегодня ее никто не злил. Она оглаживает себе коленку и открывает новую книгу.

– Иди сюда, mein süßes kleines Mädchen[22], я тебе сказку припасла. Вынь палец изо рта. Вот ветер переменится, и он там останется насовсем.

Хочу сказать «нет», но она недавно сунула мне палец в банку с горчицей. Папа смеялся.

– «Der Rattenfanger von Hameln»19 — слышала такую? Тогда слушай внимательно. – От ее жакета пахнет ржавыми гвоздями. Пуговицы впиваются мне в спину. Она распахивает книгу и включает другой голос. – Давным-давно стоял на берегах реки Везер красивый город Хамельн. Люди там жили счастливые, работящие и благополучные, пока однажды ночью не стряслось в городе нашествие мерзких крыс. Большие черные крысы, жирные бурые крысы, сальные крысы, ленивые крысы, грязные крысы, блохастые, крысы с громадными носами, крысы с жуткими кривыми когтями. Крысы не трудятся, еду себе не выращивают. Они пожрали на гумнах всю пшеницу подчистую. Своровали всю еду из лавок и домов горожан. Даже хлеб забирали изо рта у детей. Кусали младенцев прямо в колыбельках и высасывали у них кровь. Смотри, тут картинка.

В конце концов отправились люди к бургомистру и потребовали избавить город от этой ужасной напасти,

от этих вредителей. Что он мог поделать? Ну поймал кого в мышеловку, ну убил несколько, но наутро мерзких крыс прибывало столько, что хоть ничего и не делай.

И вот однажды пришел в Хамельн чужак, одетый в красное, белое и черное. «Ввек вам не преуспеть, покуда город ваш наводнен крысами, – сказал он. – Я могу избавить город от грызунов. Моя музыка выведет их прочь всех до единой, да так, что не вернутся они больше никогда». И конечно же, бургомистр согласился.

Голос у нее то громче, то тише. Заходят и выходят люди. Говорят, едят, топают. Мерзкие крысы падают в волны Везера и тонут, и город вновь чист и светел.

– Видишь? – Она показывает на картинку, а там счастливые, улыбчивые люди, трудятся. – Так и будет, – говорит она. – Так и будет.

С работы возвращается папа. Кивает, наливает себе выпить. Йоханна продолжает читать. Она подглядывает за ним сквозь опущенные ресницы, а история тем временем меняется, голос у Йоханны делается торжественным.

– «Раз не держите слово, – говорит дудочник, – я забираю ваших детей». Приложил он дудку к губам, заиграла другая мелодия. И все дети к нему сбежались. И пошли за ним по улицам, а потом вдаль, в поля. – Йоханна умолкает. Смотрит на моего отца. – И родители ничего не могли с этим поделать.

Тут я сую палец обратно в рот. На картинке дети исчезли за волшебной дверью в боку горы. Осталось двое – мальчик, который заигрался, и девочка, которая за ним вернулась. Я принимаюсь плакать.

– Что такое? – спрашивает Йоханна. – Не по крысам же ты плачешь, надеюсь? Тебе грустно за бедных мам и пап?

Я качаю головой и плачу за детей, которые не смогли выбраться наружу.

Три

Хоть Беньямин и сделал вид, что знает, как вызнать про Лили, отчетливого представления у него не было. Стоял он перед домом на Брандштадте нерешительно и все еще маялся от колкостей Гудрун: дескать, его так называемые поиски – просто увертка от настоящей работы. Может, пойти ему на юг, к Грабену, найти себе там тихое местечко у Чумного столба и продумать следующий шаг – ив который уже раз полюбоваться вырезанным херувимом, который пронзает пламенеющим копьем чумную старую ведьму у подножья. Все еще не определившись, он глянул на восток, где Штефансплац. Громадный собор на площади, построенный в честь христианского мученика, чье имя, как говорит доктор, – хотя не всякий раз поймешь, не шутит ли старик, – может происходить от греческого «стефанос», корона, но скорее хитроумными путями произрастает от «стренуе станс», то есть «громогласно повелевающий старухами». Беньямин расправил плечи. Несомненно, это шутка, ловкая издевка над правящей кухонной тираншей, ибо в эти дни даже сам доктор оказался не защищен от острого языка Гудрун, но шутка эта хотя бы подтолкнула Беньямина к начальной точке: в Леопольдштадте имелась еще одна «старуха» – не старая и даже не женщина, однако получил этот человек свое прозвище за одержимость сплетнями. Хуго Бессер называл себя журналистом, прочие же именовали его кляузником… а то и хуже… но мало что ускользало от его ушей.

Беньямин уступил дорогу проезжавшей мимо коляске, а затем поспешно – пока Гудрун, у которой нюх был на такое, не возникла с ведром и лопатой и не заставила его собирать дымящийся конский навоз для смородиновых кустов, – направился к северу, на Бауэрмаркт. День клонился к концу, и рынок закрылся. Задержались лишь несколько цветочников – в надежде привлечь взгляды юных мужей, торопящихся домой. Одинокий уличный торговец, желавший допродать последнее, вертел в воздухе шестом с претцелями. Беньямин перебрал в кармане деньги Йозефа, но искушения не возникло. Ему хватило ума сначала поесть, а уж потом объявлять о своих планах.

Чем ближе к каналу, тем холоднее делалось. Туман подымался свернувшимся молоком и пожирал склоны берегов, заглатывая деревья целиком, облизывая столбы, пропитывая мост скользкой влагой. Беньямин глянул назад: центр города словно задернуло полупрозрачной завесой, туман висел над ним, словно призрак старых оборонительных стен. Свет меркнул, туман надвигался, откусывая землю здоровенными ломтями. С каждой минутой здания становились все бесплотнее, покуда не поплыли вне времени – город, воображенный не до конца, остров без корней, с громадным шпилем собора, прикованным к небу. В такую погоду собор, должно быть, выглядел как в далеком прошлом и так будет смотреться, что бы ни случилось. Беньямин поежился. Подышал на руки, а затем сунул их поглубже в карманы теплого пальто, что выдала ему фрау Бройер. Когда-то его носил Роберт, ее неразговорчивый старший сын, и оно лишь чуть отстало от моды, и потому, убеждал себя Беньямин, если не опускать взгляд на сапоги, его теперь можно принять за человека солидного.

Мысли о теплом душном кабаке торопили его, но, приближаясь к знакомым местам детства, Беньямин замедлил шаг. Он много месяцев не бывал на этом безобразном, уродливом островке именно потому, что Донау-канал как погружение обратно в былое. Города. Самого Беньямина. Лик Altstadt[23], может, и изыскан, а шелка и атласы украшены тончайшей вышивкой, но исподнее у него – старое гетто – затасканное, грязное, непотребное. Более того, оно трещало по швам – от вновь прибывших, набивавшихся по десять в одну комнату. Он слыхал, что здесь днем сдают внаем кровати – пока хозяева на работе. И это еще им повезло: остальным приходилось довольствоваться убогим укрытием в лабиринтах городской канализации.

Беньямин продвигался далее неохотно, срезая путь мимо занюханных уличных лотков, при которых торговцы выжимали все кроны до последней из строптивых покупателей – много позже того, как угас дневной свет. Здесь не то что на базаре Кармелитерплац, – торговали на медяки: гульден тут был редкостью, а женщины, только-только из ломбарда, умирали в муках над ценами на подозрительное мясо, нищие считали свои накопления, геллер к геллеру, в сумах, запрятанных под обноски. Затейливо одетые переселенцы бродили небольшими стайками, энергично, однако бесцельно, – но на одетых с головы до пят во все черное ортодоксов местные смотрели косо, сторонились и бормотали им в спину. Отводя глаза, Беньямин нырнул в проулки еще уже, но там наткнулся на древнее здание, покрытое коростой паршивых заплат, одна стена – из-за дырявого стока – осклизлая, зеленовато-черная. Кто-то процарапал на слизи: «Hinaus mit den Juden». Беньямин поморщился: «Долой евреев». И опять вонь новых завистей и старых ненавистей смешалась с духом переваренной капусты и недомытых тел.

На перекрестке двух переулков стайка малышни играла в какую-то малопонятную игру, крутя бутылку. Разгорелась пылкая ссора, компания, вмиг разделившись на две неравные части и взявшись за палки, камни и комья грязи, принялась забрасывать друг друга привычными дразнилками.