Александр Хьелланн - Гарман и Ворше

• Название: Гарман и Ворше
• Автор: Александр Хьелланн
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Роман
• Год: 1958

Талантливый норвежский писатель и драматург Александр Хьелланн (1849–1906) является ярким представителем реалистического направления в литературе Норвегии. Вслед за Ибсеном, который своей социальной драмой обновил европейский театр, Хьелланн своим социальным романом во многом определил не только лицо норвежской реалистической литературы, но и то ведущее место, которое она занимает среди других западноевропейских литератур второй половины XIX века.

---

Когда гроб, покрытый цветами и белыми шелковыми лентами, несли по лестнице, внизу стояла йомфру Кордсен, а позади — вся женская прислуга. Старушка приложила руку к сердцу и низко поклонилась, когда консула проносили мимо. Затем она ушла наверх в свою комнату и заперла дверь.

В закрытой коляске ехали дамы и дядюшка Рикард, чтобы присутствовать на церемонии в церкви; Мортен и Габриель ехали в открытой коляске. Все служащие фирмы и многие горожане, которые не хотели ограничиться проводами покойника из церкви до кладбища, последовали за катафалком пешком, когда процессия тронулась. Весеннее солнце играло на серебряных гирляндах и ангельских головках и на черных блестящих крупах вороных, которые торжественно, шаг за шагом, совершали свой последний печальный выезд.

Очень неудачно было то, что в тот же день хоронили и Марианну. Мартин попытался не допустить этого, но в церковной конторе ему отказали, разъяснив, что для него не будут делать никаких исключений и что, напротив, все складывается чрезвычайно удачно: пастор уж заодно будет на кладбище. Ведь он должен прочитать над ней только молитву, а не речь?

О нет, нет! Никакой речи!

Около хижины старика Андерса собралось несколько молодых матросов из «West End», знавших Марианну, несколько дальних родственников из города, Том Робсон, Торпандер и Клоп.

Старика Андерса не было. Как его ни уговаривали, он настоял на своем: он должен был проводить главу фирмы.

Среди провожавших Марианну не было распорядителя похорон, и молодые матросы шли быстро, неся гроб на плечах. Поэтому они подошли к городу как раз в тот момент, когда тело консула вносили в церковь.

Не могло быть и речи о том, чтобы они прошли первыми по городу и по улицам, ведущим к кладбищу, которые в честь консула Гармана были украшены зелеными листьями, сиренью и ракитником. Им пришлось подождать, пока закончится отпевание консула в церкви.

Во дворе гроб сняли с плеч и поставили на каменную лестницу. Нести покойницу в праздничных костюмах было жарко, и некоторые сняли пиджаки, чтобы прохладиться.

На другой стороне улицы находилась распивочная «Продажа эля и вин»; многим из провожающих очень хотелось выпить кружечку эля, и мелкой монеты на это дело хватило бы; но, пожалуй, это было неприлично при таких обстоятельствах.

Провожавшие Марианну стояли и перешептывались, пожевывая табак; в горле у них пересохло, а церемония все никак не кончалась. Дверь в распивочную была открыта; кружки стояли на прилавке; там казалось так прохладно и уютно; улица была пуста, все находились в церкви или церковном дворе. Один из принесших гроб перебежал улицу и шмыгнул в распивочную; двое последовали за ним.

Похоже было на то, что все провожавшие покойницу не прочь присоединиться к своим товарищам. Но Том Робсон подошел к группе и сказал, держа в руках ассигнацию в пять крон: «Мы можем выпить на всю эту сумму, но с условием, что уходить должны только по двое!»

Это условие было принято безропотно, и очередь соблюдалась очень аккуратно; но много кружек эля выпито было на пять крон!

Мартин и Том Робсон не поддались искушению; Клоп держался дольше всех, но в конце концов не устоял.

Карл Юхан Торпандер сидел в уголку во дворе и пристально смотрел на гроб. Фуляровый платок по его упорному настоянию остался на покойнице, а на крышке, над ее сердцем, лежал букет, за который он заплатил три кроны; иначе гроб был бы уж слишком убогим. Большинство цветов, какие нашлись в «West End», были куплены горожанами для младшего консула, иначе у Марианны было бы больше цветов.

Наконец народ хлынул из церкви. Провожавшие Марианну должны были подождать, пока большая процессия не войдет на кладбище. Тогда матросы поплевали на ладони и принялись за дело с новыми силами. От ассигнации в пять крон не осталось и следа.

Никто не мог припомнить такой длинной процессии, как на похоронах младшего консула. Она растянулась почти от церкви до кладбища, находившегося за чертой города. Процессия, медленно двигавшаяся по дороге, представляла собою целый лес шляп самых разнообразных фасонов: тут была и новая парижская шляпа Мортена и широкополая шляпа пробста Спарре, были старые шляпы, похожие на трубы, но почти без полей, были поля, нависавшие как швейцарские крыши; некоторые на солнце имели красноватый оттенок, другие были гладкие, как замша. Здесь были представлены и смешаны двадцать лет самых разнообразных мод и фасонов одежды. Только один старый Андерс шел в своей старой шапке, похожей на ком смолы.

Множество ребятишек и подростков двигались с двух сторон процессии, и даже окрестности кладбища, расположенного на склоне холма, были запружены зрителями гармановских похорон.

У входа на кладбище были укреплены два высоких флагштока, увитых зелеными гирляндами; флаги, прикрепленные на половине высоты столбов, свешивались почти до земли и тихо колыхались, колеблемые слабым ветром. Музыканты городского оркестра умолкли; они без передышки, от церкви до самого кладбища, играли что-то неудобопонятное; только уже после, вечером, прочитав в газетах программу торжества, публика узнала, что это, оказывается, был траурный марш Шопена.

Регент со своими мальчиками — «чертовыми служками», как он называл их, когда бывал сердит, — запел псалом. Самые первые коммерсанты города сняли гроб с катафалка и понесли его.

Это было замечательное зрелище, когда большое траурное шествие, в котором мелькали и мундиры, торжественно двигалось со множеством увитых флером знамен среди толпы женщин и детей, стоявших плотной стеной между могилами и даже на могилах по обе стороны дороги.

Провожающие столпились около глубокой ямы, куда должны были опустить гроб с телом покойника. Коммерсанты, которые несли его, казалось, почувствовали облегчение, когда его опустили вниз, на вечный покой: он был для них тяжеловат и при жизни и после смерти. Пение прекратилось, стало тихо. Пастор взошел на холмик земли над могилой.

Последний раз обдумывая свою предстоящую речь над могилой покойного, капеллан почувствовал, насколько затруднительно стало его положение по отношению к усопшему после помолвки с Мадлен.

Нужно было держаться строго и беспристрастно; ни в коем случае не увлекаться излишними похвалами, ибо это будет плохо звучать в его устах, поскольку теперь он уже почти член семьи Гарманов; притом пробст Спарре еще в церкви достаточно много сказал по поводу заслуг покойного, как члена общества, как крупного предпринимателя, «который, как отец, обеспечивал сотни трудящихся хлебом насущным и распространял вокруг себя счастье и благосостояние». Поэтому пастор Мартенс начал свою речь так:

— Печальное собрание! Когда мы глядим вниз, в эту могилу шести футов длиной и шести футов глубиной, мы видим черный гроб и думаем об этом теле, которому предстоит разложение. Дорогие друзья! И когда мы говорим себе: вот перед нами лежит богатый человек, очень богатый человек, — тогда каждый из нас должен испытать сильнейшее душевное волнение. Ибо к чему теперь блеск богатства, который бросается в глаза столь многим, где теперь те преимущества, которые для нас, недальновидных, представляются сопутствующими земным богам? Здесь, в этой темной яме шести футов длиной и шести футов глубиной, заключено все.

О друзья! Прислушаемся же к этому молчаливому красноречию кладбища! Здесь грань, здесь конец всякому неравенству, которое в жизни есть следствие греха; здесь, в священном мире кладбища, все почивают бок о бок; и богатые и бедные, и знатные и простолюдины! Все равны перед могуществом смерти, и вся суета и тщета земная спадает здесь, как изношенное платье. Шесть футов — это все, и этого достаточно всем!

Легкий весенний ветер колебал шелковое знамя торговой корпорации, приподнимал тяжелые кисти, висевшие вдоль шеста, и весело забавлялся этими шелковыми игрушками. Этот же ветер доносил слова проповеди до старух, сидевших на надгробных камнях, до девиц и дам, стоявших на склоне холма. Да, ветер доносил эту длинную торжественную речь до самого дальнего края кладбища, ее слышали и у могилы Марианны. А ведь в речи как раз и были слова, предназначенные и для бедных и для богатых, — слова о равенстве и слова о непрочности земных благ.

Но те, кто стоял у могилы Марианны, почти не слушали этой речи, даже Торпандер, который стоял молча и не отрываясь глядел на свой одинокий букет на ее убогом гробе.

Клоп не слушал потому, что не мог слышать. Но вместо этого он занимался сопоставлениями и философическими размышлениями, что было в его обычае.

На куче мелкого гравия, выброшенного из могилы, лежало несколько костей — целых костей и обломков — и два черепа. Эта часть кладбища, где принято было хоронить бедноту, была кладбищем уже давным-давно. Могилы, за которые не уплачивались взносы в продолжение двадцати лет, снова продавались, согласно обычаю и предписаниям церкви. Поэтому часто при погребении могильщики натыкались на гробы, которые рассыпались в прах под ударами лопаты; мертвецы лежали тесно и порой по нескольку человек в одной могиле.