Джамшид Амиров - Береговая операция

• Название: Береговая операция
• Автор: Джамшид Амиров
• Издательство: Азербайджанское издательство детской и юношеской литературы
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 1962

Автор «Береговой операции» Джамшид Джаббарович Амиров родился в 1919 году в г. Нахичевани.

В 1941 году после окончания Азербайджанского индустриального института им. М. Азизбекова ушел в Действующую армию. Сражался на разных фронтах, прошел боевой путь от рядового до гвардии майора — командира отдельного стрелкового батальона.

После демобилизации Д. Д. Амиров работает в печати. В газетах и журналах публикуются его повести, рассказы и очерки.

«Береговая операция» — увлекательная повесть о работе сотрудников госбезопасности, которые успешно борются с агентами иностранной разведки, мешающими мирному труду советских людей.

Повесть была впервые выпущена Детюниздатом на азербайджанском языке в 1958 году и в переводе на русский язык в 1961 году.

---

— От своей матери этот славный малый, — дополнил рассказ Кинг и ласково потрепал по плечу Боба, — унаследовал отличный русский язык и целый ворох воспоминаний о Советабаде. Она была дочерью адвоката и доверенного лица крупного нефтепромышленника. От отца Боб, к счастью, не унаследовал ничего, если не считать пая в бензоколонках. Не обижайся, Боб, — обратился к Кембеллу Кинг, — твой отец Гарольд совсем неплохой парень, но он неважный бизнесмен и очень сентиментален, судя по истории его брака. И, кроме того, он слишком англичанин, ему до сих пор не хватает хорошего нью-йоркского произношения.

— Я не спорю с тобой, ты прав, Арчи, — ответил Боб. — Можно мне стаканчик виски?

— Да, пожалуйста, налей сам.

— Я люблю без соды, — заметил Боб и, налив себе полный стакан, стал пить маленькими глоточками.

— Так вот, друзья, наша беседа затянулась, — сказал Кинг, — а я привык рано ложиться спать, да и вам лучше вовремя добраться до места. Я думаю, что все ясно. Вы, Ренау, захватите сейчас Боба с собой и, предупреждаю вас, головой всех своих агентов вы мне должны поручиться за его безопасность. Иди, Боб, мальчик мой, собирайся, пора в дорогу. Когда Боб ушел, Кинг спросил у Ренау:

— Вам сейчас деньги нужны?

— Нет, я сумею обеспечить агентов всем необходимым.

— Отлично, — заметил Кинг. — С вами у нас встречи впереди. Послезавтра вы еще застанете меня здесь, а отсюда мы уедем вместе. Я не продумал пока деталей, но мне кажется, что вам будет лучше всего стать гражданином Соединенных Штатов Америки. Это вам развяжет руки для всей вашей дальнейшей деятельности. Мне почему-то кажется, господин Ренау, что вас ждет большое будущее. А я довольно редко ошибаюсь в людях.

Ренау, польщенный комплиментом Кинга и обрадованный предстоящей перспективой, встал и, по-офицерски щелкнув каблуками, заверил, что он постарается оправдать доверие мистера Арчибальда.

— Охотно верю, только отвыкайте от этих солдатских манер, — поморщился Кинг. — Немцы почему-то их страшно любят, а мы ведь с вами глубоко штатские люди, и эти мундиры и побрякушки нам ни к чему. Доллары, Ренау, доллары, зеленые скромные доллары — вот что нам с вами нужно иметь, и мы их будем иметь. Не задерживаю вас больше. До скорого свидания…

Через десять минут черный «Линкольн» вновь зашуршал шинами по гравию дорожки, увозя с мирной виллы «Эдельвейс» Людвига фон Ренау и Боба Кембелла.

«Майн либер Августин»

Военный госпиталь № 45, предназначенный для легко раненных бойцов Советской Армии, разместился в трехэтажном доме, случайно уцелевшем от бомбежек, в живописном местечке неподалеку от Одера. В госпиталь ежедневно прибывали десятки раненых бойцов, но, переступая порог госпитальной палаты, они мечтали только об одном — скорее вернуться в строй. Война близилась к концу, и каждый стремился принять личное участие в решающих боях за Берлин. Но госпитальное начальство действовало строго по правилам, которые предписывали им в соответствии со специальным приказом командования: бойцов старшего возраста, также тех, ранения которых требуют более длительного лечения, отправлять в тыловые госпитали или в долгосрочные отпуска.

По установившейся традиции, выздоравливающих солдат и офицеров, отбывавших на родину, провожали в торжественной обстановке, напутствуя их пожеланиями хорошо отдохнуть и славно потрудиться на мирном фронте. Кончалась война, и люди думали уже о том, как поднимать из руин разрушенные города и села, восстанавливать народное хозяйство, что делать для того, чтобы снова расцвела наша Родина.

В самый разгар репетиции солдатской художественной самодеятельности в госпитальный двор въехал грузовик с очередной партией раненых. Среди них был и раненный в левую руку солдат Петр Афанасьевич Никезин, который оберегал от толчков не столько свою забинтованную и висевшую на перевязи руку, сколько новенький аккордеон. «Ишь какой трофей! — откровенно восхищались солдаты блестящим инструментом. — А играть-то на нем можешь, руку-то не очень повредило?» — участливо спрашивали они бойца.

— А вот слезем с машины, хлебнем госпитального бульончика и сыграем, — добродушно басил Никезин.

Бойцов приняли, как положено, расписали по палатам и после осмотра и перевязки дали им возможность оглядеться, завести короткую солдатскую дружбу со «старожилами», проведшими в госпитале уже неделю-другую. Справился со своей перевязкой и Никезин, примостился на скамеечке под деревьями неподалеку от площадки, где солдаты репетировали новую песню, и тут же стал подбирать ее по слуху на своем аккордеоне, внимательно всматриваясь в окружающих. Обратил он внимание на одного старшину с медалями «За отвагу» и «За оборону Сталинграда» на груди. Был он по своим внешним приметам как раз таким, какие требовались Людвигу фон Ренау. Звали этого старшину Владимиром Соловьевым. Никезин спросил о нем у кого-то из солдат, и тот ответил, что золотой парень старшина Соловьев, шутник, весельчак, рассказчик замечательный, да вот не в духе сегодня что-то, видать, с госпитальным начальством не поладил или уезжать жаль, — выписывается он завтра.

Действительно, всегда улыбчивый старшина Соловьев был сегодня задумчив и угрюм. И не без причины. Уже пять дней он чувствовал себя хорошо, но из госпиталя его не выписывали из-за привязавшейся болезни желудка. Утром, при очередном обходе, терапевт прослушал его, помял ему живот и спросил:

— Как самочувствие, старшина?

— Отличное, — ответил Соловьев, но ему стоило немалых усилий улыбаться и сохранять бодрый тон, так как острые боли в желудке давали себя знать.

— А желудок? — спросил терапевт.

— Да чуть-чуть ноет. Пока до своих доберусь, пройдет.

— Нет, старшина, так скоро не пройдет. Будем считать, что война для вас окончена. На родину вас решили отправить. Подлечитесь основательно в родных краях, к гражданской работе вернетесь. Вы свое отслужили.

— Нет, доктор, — решительно возразил Соловьев. — Я в часть поеду, меня Берлин ждет.

— Так-таки и ждет! — усмехнулся врач. — А вот возьмет он, этот самый Берлин, и не дождется вас. Он будет взят нашими сегодня или завтра. Все равно опоздаете, старшина, не успеете.

— Успею! Не для того от Сталинграда топал, чтобы до Берлина не дойти!

— Ну вот что, старшина, сие ни от меня, ни от вас не зависит. Считаете нужным настаивать — обращайтесь к начальнику госпиталя.

Начальник госпиталя уважительно принял боевого старшину, выслушал его внимательно, не перебивая, а потом заявил:

— Товарищ Соловьев, вы уже комиссованы, вам подготовлены документы и проездной билет, и отменять решение комиссии мы не будем.

Старшина вытянулся, будто по команде «смирно», и заявил:

— Товарищ, майор, докладываю, домой не поеду, а вернусь в часть. Уверен, что командование части меня поймет и разрешит принять участие в завершающих боях.

— А где сейчас находится ваша часть?

— Дружки передали, что недалеко, где-то в районе Ситтау. Найду.

— Ну что ж, старшина, — сказал начальник госпиталя. — Из госпиталя вы уже выписаны, документы вам выдадут на руки, а дальше поступайте, как хотите. Как врач, я вам все сказал, что был обязан сказать, ну, а как офицер, — дай-ка, старшина, я тебя как офицер поцелую.

Никезин не слышал разговора старшины Соловьева с начальником госпиталя, но ему довелось услышать разговор старшины с младшим лейтенантом медслужбы Кравцовой, ведавшей учетом личного состава находившихся на излечении бойцов. Старшина Соловьев вбежал к ней радостный и возбужденный.

— Товарищ младший лейтенант! Разрешите получить документы.

— Пожалуйста, распишитесь вот здесь и получайте, — ответила Кравцова. — Веселый вы сегодня, домой собираетесь?

— Почти что, — усмехнулся Соловьев. — В самый что ни на есть родной дом, в часть свою.

— Но у вас направление в тыл выписано.

— А я туда и собираюсь, — невозмутимо заявил старшина. — Возьмем Берлин, окончим войну, и станет этот Берлин самым глубоким тылом. Куда уж глубже!

— А вы хоть начальнику госпиталя об этом доложили? — спросила Кравцова.

— Был промеж нами вполне гвардейский разговор, — ответил Соловьев и вкратце передал Кравцовой содержание своего разговора с начальником госпиталя.

— Поймите вы, душа милая, ну что мне в этом самом тылу делать? В семье у меня никого, один я на всем свете остался, не считая боевых товарищей. Значит, где они, там и я, вот и вся моя семья.

Концерт солдатской самодеятельности удался на славу: много было спето чудесных песен, танцевали огневые пляски. Тепло провожали воины своих товарищей. Нашлась горячая работа и Петру Никезину. Несмотря на раненую руку, он играл на своем аккордеоне неутомимо, а когда окончился концерт, уселся поодаль на завалинке, и его окружили немецкие ребятишки.