Михаил Шушарин - Фотькина любовь

• Название: Фотькина любовь
• Автор: Михаил Шушарин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Автор, участник Великой Отечественной войны, бывший комсорг десантной роты, рассказывает о судьбах людей того «безусого» поколения, которое с оружием в руках сражалось за Родину.

---

…Нет! Наташка ни на кого из Переверзевых не в обиде. Какая обида!? Она и представить себе не может, как будет расставаться с ними, как уедет в город от Миньки и Олега, от мамы Сони и папы Прокопия, от бабушки Анны… Они — родные… ее родные! И фамилия у Наташки — Переверзева… Наташка сердилась и ревела, если кто называл маму Соню «мачехой»! Какая же она «мачеха», мама Соня!? А в сердце все-таки жил вопрос: «Кто же у меня мать и отец? Хотя бы поглядеть на них или узнать, где могилы».

Провожали их (Вовку — в сельхозинститут, а Наташу — в медицинское училище) в конце лета, накануне, как уточнила бабушка, Семена-летопровода, когда молодые петухи поют еще неумело и прескверно. Прокопий инструктировал больше Вовку, но внимательно слушала отца и Наташка.

— Если общежития в разных местах дадут, проведывайте друг дружку. Ты мужик, Владимир, имей совесть, помогай ей во всем, — кивал на Наташку. — Деньги аккуратнее держите… К Октябрьской мы к вам приедем оба с матерью!

Подошел к автобусной остановке председатель колхоза Сергей Петрович Яковлев:

— Ну, молодая гвардия, счастливо вам… Ждем в колхозе и агронома и фельдшера!

— Спасибо, дядя Сережа, — улыбался и краснел Вовка. А Наташка смотрела на председателя и думала: «Худой-то какой, господи. Подлечился бы, что ли? В чем только душа держится?»

Когда автобус ушел, Прокопий поругался с бабушкой Анной.

— Выпихали ребятишек из дому и рады. Что, думаете, робить они там научатся? — ворчала бабушка. — Ничему не научатся… Бела рука чужой труд любит!

— Тьфу, — плюнул Прокопий. — И когда только ты свои законы выдвигать перестанешь?! Ну, честное слово, надоело! Все не так, все не по ее. Никак не уноровишь!

Соня вытирала слезы и улыбалась:

— Хоть сейчас-то не спорьте.

— Айда, баба Анна, скорее домой, — просили двойняшки. — Там Шарик на кого-то с приступью лает!

* * *

Елизавета Яковлева не понимала своего мужа. Когда во время войны Сергей Петрович вернулся по ранению домой, ему предложили работу в райзо, работу с хорошей зарплатой, персональной машиной. Он разозлился, побежал в райком партии и настоял на своем: уехал в деревню рядовым агрономом. В год, когда они поженились, Елизавета поступила на заочное отделение ветеринарного института, сидела ночами, штудируя учебники. Он сказал: «Пока шесть лет учишься, сколько скота передохнет в колхозе». Елизавета устроила ему сцену, хотела бросить и уйти навсегда, но не успела сказать всех злых и обидных слов: за мужем пришла эмтээсовская легковушка. Сергей Петрович уехал в колхоз к Терентию Мальцеву на три дня.

Его избрали председателем колхоза, ее утвердили главным ветеринарным врачом. Радостная, счастливая сказала:

— Ну, вот! Сейчас поживем полегче.

А он взглянул удивленно и спросил совсем невпопад:

— Газеты сегодняшние где? Не знаешь?

Он был непонятен Елизавете, но ее самою понимал легко. Понимал, для чего она бьется за диплом и шумит на собраниях, для чего выучилась управлять легковой автомашиной «ветеринарная помощь» и ездит без шофера, для чего надевает по утрам кирзовые сапоги, фуфайку, шапку и долго любуется собой в зеркало. Не любит она колхоз и деревню! «Ужасная» занятость ее — фальшь. Ни одного дельного совета не слышал он из ее уст. Все было за штемпелем, по указке. Многое не выполнялось, а потом совсем забывалось.

Елизавета была красивая женщина, и Сергей после нескольких лет семейной жизни сделал неверный вывод, будто красота и глупость живут рядом. Елизавета была вовсе не глупа. Но она строила свою жизнь по другой схеме, противоположной Сергеевой. А за свое добро постоять умела и дралась нещадно.

Был такой случай. Дом, в котором они жили, стоял у большака. Дни и ночи, натруженно покряхтывая, проходили перед окнами грузовики. Однажды ночью, разбуженная ревом моторов, Елизавета вышла во двор и не обнаружила выращенного на мясо породистого теленка-годовика. Накинув полушубок, схватив со стены переломку, бросилась к газику, постоянно стоявшему во дворе, рванула вслед за грузовиками. Она быстро обогнала колонну и, поставив газик поперек дороги, выстрелила в воздух. Грузовики остановились.

— В чем дело? — спросили ее.

— Отдайте теленка. Вы его с собой прихватили!

— Какого теленка? Бог с вами! Обыщите!

Елизавета проверила все машины, заглянула в каждый кузов и, не найдя пропажи, укатила назад. А, заезжая во двор, увидела своего питомца мирно дремавшим в лопухах.

Наутро позвонил председатель соседнего колхоза:

— Слушай, Петрович, что там за баба на твоей территории шизует? Остановила вчера наших шоферов. Сама с ружьем, в полушубке, без юбки. Обыск сделала, вроде как они теленка украли… Так нельзя! Мы обидеться можем… Колонна эта — все ударники… Теленок тут ни при чем.

— Ладно, — краснея, проговорил Сергей Петрович, — разберусь.

…Когда Яковлев слег, Елизавета почти каждый день стала приезжать домой пьяной. Валехнется на кровать, поищет его глазами и начинает говорить:

— Значит, болеешь, товарищ Яковлев? Итожишь жизнь? Кому, к черту, нужна наша с тобой жизнь, кроме нас самих? Ты, поди, думаешь память о себе оставить… Вот, мол, бился, горел человек. Ни хрена, никакой памяти не будет… Все люди черствые и злые, и воры… Каждый себе прет! Это только ты, дурачок, святой… Ох-хо-хо…

Она засыпала, широко открывая рот, храпела взахлеб, по-страшному. Чужая. Ничем, кроме свидетельства о браке, не связанная с Сергеем Петровичем. Ни другом, ни единомышленником, ни матерью его детей не стала Елизавета… Красивая женщина, молчаливо согласившаяся терпеть его, извлекавшая из этого союза житейское благополучие.

Сергей Петрович раздражался от таких мыслей. Ругал себя, осуждал. А когда она молча уходила, забывал все. Перед глазами проходили видения прошлого.

…В тот первый бой Сергей, кажется, был на грани безумия. Фашисты истребили весь батальон. Он остался один. Видел, как лежавший на бруствере второй номер истекал кровью… Она бежала маленьким, замирающим ручейком, впитывалась в песок… Солдат умер быстро. Сергей хлестал длинными очередями, кричал и ругался:

— Получай! Получай! Гад!

Взрывом его отбросило от пулемета. Очнувшись в лагере военнопленных, увидел кровоточащие руки, ноги, живот. Значит, его били, оглушенного взрывом. Сидевший рядом солдат рассказал, что от ворот Сергея тащили двое фрицев, накинув на шею алюминиевый провод. Лагерь — обнесенная колючей изгородью солончаковая площадка без единого строения, кустика. Грязное болото, кишащее измученными людьми. По ночам часто шли дожди, спавшие на измочаленной соломе пленные жались друг к другу. Каждое утро к воротам подтаскивали мертвых, укладывали в штабеля. Грузовик с решетчатым кузовом отвозил трупы к оврагу.

— Ауфштейн! Встать! — еще до свету прожектор вырывал из темноты копошащиеся человеческие фигуры.

Кормили черной похлебкой из неочищенного картофеля, гоняли на работу к железнодорожной ветке. И били. Били постоянно. Сергей начал терять силы и с каждым днем все более ожесточался.

— Гад буду, уйду, — шептал он.

В последнем ряду колонны ходил на работу низенький, широкоплечий, тоже скрывавший свое звание лейтенант. Он предупреждал Сергея: «Не рыпайся раньше времени. Подожди». Вскоре Сергей заметил, что лейтенант разговаривает с русским полицаем, вертким, чернявым парнем. Увидев начальника колонны, полицай заорал на лейтенанта, замахиваясь дубинкой: «А ну, работать, сволочь!» В этот же вечер, укладываясь в солому, лейтенант сказал Сергею: «Тут поблизости партизаны гуляют… Скоро ночью загорится немецкий фуражный склад. Это — сигнал. Весь лагерь должен уйти в леса. Скажи об этом, кому веришь».

Пожар вспыхнул на следующую ночь. Зарево обняло полнеба, лагерь зашевелился. Однако автоматная очередь с вышки прижала всех к земле. И тут, как приказ, прозвучал голос лейтенанта: «Вперед, товарищи!» Он вытащил из соломы немецкий парабеллум и ударил по вышке. Со скрежетом рухнули ворота. Толпы военнопленных ринулись к выходу. Несколько фашистов из охраны разрезали вырвавшуюся за пределы лагеря толпу на две группы и огнем погнали к оврагу.

Сергей понял: загонят в овраг, перестреляют, а завтра, тех, кто остался в лагере, заставят закапывать убитых.

Лучше смерть сейчас! Бросился вперед, упал: автоматная очередь взрыла землю совсем рядом. Сергей рванулся в сторону, побежал в темноту. Немцы били из автоматов вслепую, и Сергея охватило чувство дикой злобы и какого-то необъяснимого ухарства: «Стреляйте, гады! Стреляйте, ироды проклятые! Шакалы!» У сухого кочкарника свалился. Как зверь, на четвереньках, запрыгал между кочками, все дальше и дальше от лагеря.

Его нашли разведчики из партизанского соединения капитана Михайлова. Притащили в штаб. Увидев капитана, Сергей попытался козырнуть и доложил: