Эрика Косачевская - Ночь Патриарха

• Название: Ночь Патриарха
• Автор: Эрика Косачевская
• Издательство: Алетейя
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91419-455-7

В новую книгу Эрики Косачевской вошли «Ночь Патриарха» — роман-эссе, давший название книге, автобиографическая повесть «Осколки памяти» и рассказ «Мат», написанный в ироническом духе.

---

Остановила я свой выбор на комнате 16 метров на втором этаже трехкомнатной квартиры, где проживали ещё две одиноких старушки. Я хорошо знала этот дом, потому что когда-то, будучи студенткой, снимала там «угол» у одинокой женщины. Это был четырёхэтажный кирпичный дом довоенной постройки, в пяти минутах ходьбы от станции метро «Павелецкая-кольцевая». Кроме того, меня привлекло то, что эта комната, как и наша квартира в «Новых Черёмушках», располагались на территории Москворецкого района Москвы — не надо было согласовывать вопрос в двух разных районах, а только в одном. И это очень упрощало дело.

Я стала собирать необходимые бумаги. Никто из моих друзей, как и мой папа, не верил, что у меня что-то получится. Но я, несмотря на их скепсис, всё-таки упорно продолжала заниматься этим вопросом.

Нас в квартире площадью 22,6 квадратных метра было прописано 3 человека, в том числе я, как член Союза архитекторов, имеющая право на получение сверх нормы заселения 20 квадратных метров, и мой отец, перенёсший инфаркт и имеющий право на получение 10 квадратных метров сверх этой нормы. (Как «кандидат наук», я также имела право на получение дополнительно сверх нормы 10 квадратных метров, но по закону это не засчитывалось, поскольку перекрывалось моим правом члена Союза архитекторов.) Поэтому формально мы имели право на получение квартиры площадью 54 (24+30) квадратных метра, а имели только 22,6. Таким образом, формально мы могли претендовать на дополнительные 31,4 квадратных метра, а претендовали только на 16 квадратных метров. Но это действительно было только «формально» — получив право, его ещё надо было реализовать. Сколько семей, имеющих такое право, продолжали ютиться в тесных перенаселённых квартирах.

Кроме необходимых бумаг, я получила ходатайство от Первого заместителя председателя «Госгражданстроя», доктора архитектуры Змеула, который меня немного знал по работе.

Наконец, собрав все бумаги, я отправилась на приём к председателю Москворецкого райисполкома Валову — мы с ним как-то сталкивались на совещаниях. Он обещал рассмотреть мой вопрос.

Время шло, а ответа я всё не получала. До меня дошли слухи, что на «мою» комнату уже претендует кто-то из жильцов дома, также нуждающийся в улучшении жилищных условий. При этом его поддерживает домоуправление.

Я нервничала. Все сотрудники отдела были в курсе моей отчаянной авантюры и следили за её осуществлением. И тут ко мне подошла Танечка — сотрудница соседнего отдела и предложила помочь. Её отец Сева Воскресенский — руководитель Магистральной мастерской Москворецкого района, был хорошо знаком с Валовым, и, если я не возражаю, то Таня попросит отца посодействовать мне в решении вопроса. Сева был очень популярной фигурой в Союзе архитекторов, член Центрального правления, широко известный зодчий. Я была знакома с ним, но не настолько, чтобы просить его о помощи. Но, если мне предлагает помочь его дочь, то я, конечно, не стала отказываться.

Не прошло и недели, как я получила положительный ответ. В письме, подписанном самим Валовым, указывалось, что Москворецкий райисполком выделяет мне для улучшения жилищных условий указанную комнату из так называемого «вторичного» фонда. Я отнесла копию письма в домоуправление и стала искать варианты обмена.

Первое, что я сделала, это дала в газету объявление о том, что желаю обменять мою квартиру и комнату на квартиру равноценной площади. Из огромного количества предложений я посчитала, что самый подходящий для меня вариант — это обмен на большую квартиру из двух изолированных комнат 14 и 24 квадратных метров, с кухней 10 квадратных метров в кирпичном доме Первой категории, с паркетными полами, высококачественной отделкой, с большой лоджией. Располагалась она в районе Красной Пресни.

Конечно, двух комнат для нас троих — маловато, но я предполагала папу и Сашу поместить в одной комнате 14 метров, а самой расположиться в большой общей комнате. Площадь кухни давала возможность поставить телевизор, что решило бы вопросы вечернего времени препровождения. Хозяйкой квартиры была молодая симпатичная женщина-татарка Фаина, которая развелась с пьяницей-мужем и уходит от него с двумя дочерьми. Мы с ней созвонились и в её обеденный перерыв встретились прямо у подъезда дома.

Когда она показывала мне квартиру, то в одной из комнат валялся на полу её пьяный муж, почему-то в одних трусах, а на кушетке сидел какой-то бородатый неухоженный старик по виду, скорее всего, бомж. Я удивилась, поскольку считалось, что татары-мусульмане редко бывают алкоголиками.

— Ну, вот видите… Как с таким жить? — сказала Фаина. Как-то мимоходом в разговоре она мне призналась, что не просто так уходит от мужа, что у неё есть любимый мужчина, русский, что против её развода категорически возражали родители мужа, которые настроили против неё всю общину во главе с муллой.

Она посмотрела мою квартиру в Новых Черёмушках, и её всё устроило. Я показала комнату Фаининому мужу, она ему понравилась. И я даже дала ему 60 рублей на ремонт.

Мы стали оформлять обмен, получили разрешение, выписались из своих квартир и прописались в новых. Я перевела Сашу из английской школы в обычную школу на Красной Пресне — но зато недалеко от нового дома. Стали паковать вещи. На тридцатое августа договорились о совместном переезде, и я должна была заказать машину таким образом, чтобы она могла обслужить и нас, и семью Фаины. Двадцать девятого августа я позвонила ей, чтобы уточнить какие-то детали, и вдруг девочки сообщают мне, что маму накануне прямо с работы забрали в больницу.

Заказ машины я отменила и стала ждать выздоровления Фаины. Первого сентября Саша стал учиться в новой школе, до которой ему приходилось ездить из Черёмушек на Красную Пресню двумя троллейбусными маршрутами с пересадкой. На это уходило почти полтора часа.

Я навестила Фаину в больнице, она лежала бледная, у неё были какие-то непонятные боли в области печени. Фаина протянула мне заявление и попросила перевести подписку на газеты и журналы на её новый адрес. Я вышла, так и не поняв, чем она больна. На обратном пути я зашла к заведующему отделением — объяснила ему сложившуюся ситуацию и попросила честно сказать, какие перспективы у Фаины, чтобы знать, как действовать дальше. Он мне сказал, что Фаина в детстве перенесла тяжёлый гепатит, который дал сейчас рецидивы. Я могу не волноваться, поскольку её сейчас активно лечат, и он считает, что через пару недель она будет дома.

Каждые 2–3 дня я звонила к ней домой, и девочки мне отвечали, что маме не стало лучше. Переждав ещё неделю, я опять поехала в больницу. Меня сразу насторожило, что Фаина лежала в отдельной палате под капельницей, сквозь одеяло был виден её вздутый живот — как у женщины на последнем месяце беременности. Она была в полусознании и почти не могла говорить. Посидев рядом с ней какое-то время, я подошла опять к заведующему отделением, который на мой вопрос, что с Фаиной, стал мямлить что-то невнятное. Я поняла, что диагноз они так и не поставили. И тогда я ему сказала:

— Вы можете смеяться надо мной, считать меня тёмным человеком, обвинить в мракобесии, но я уверена, что здесь не обошлось без колдовства, без преднамеренного сглаза.

Я объяснила врачу сложившуюся ситуацию, отношение к разводу родителей мужа, о моей уверенности, что именно они виноваты в том, что Фаина так внезапно и непонятно заболела.

Следует напомнить читателю, что была середина семидесятых годов, когда ещё ни о Мессинге, ни о Ванге, ни о прочих экстрасенсах типа Глобы, Чумака, Кашпировского и других, мы ничего не знали, и тогда даже само понятие «экстрасенсорика» было под запретом, поскольку считалось чуть ли ни антисоветской псевдонаукой. Поэтому можно было предположить, что врач выгонит меня, обвинив в нематериалистическом мировоззрении, но он, молодой респектабельный мужчина, подавленно молчал.

На следующий день Фаина умерла.

Таким образом, ситуация сложилась так, что мы трое были прописаны в квартире покойной Фаины, а двое детей-сирот остались прописанными в моей квартире. И тогда проще всего было бы признать обмен несостоявшимся, и все действия начинать сначала. Но вся беда в том, что пьяница-отец не удосужился до сих пор прописаться, а на мою комнату не была ордера на вселение, поскольку она была выделена мне решением райисполкома для улучшений жилищных условий и менять её я не могла. Таким образом, в комнате до сих пор никто не был прописан, и её поэтому в любой момент могли отобрать.

Я встретилась с мужем Фаины, оказалось, его звали Леонидом, и пыталась объяснить ситуацию, но он тупо стоял на том, что прописываться не будет, а хочет въехать обратно в свою квартиру.

— Эта квартира уже не ваша, а моя, — пыталась я убедить его. — И вы не можете в ней прописаться. Я согласна на новый обмен, но для этого вы должны, как можно скорее прописаться в выделенной мне для обмена комнате. Если я по вашей вине потеряю эту комнату, то ни какой суд, защищающий права детей, не заставит меня отказаться от квартиры.