Иван Шутов - Апрель

• Название: Апрель
• Автор: Иван Шутов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1952

Повесть о жизни Вены после освобождения ее от немцев, во время нахождения там советских войск.

---

Во двор выходит застекленная веранда квартиры Лазаревских. На потускневшей дверной табличке выгравировано имя оставившего Вену «доктора» евгеники, проповедника расовой неполноценности всех племен земного шара, кроме нордического.

В этом дворе понедельничным утром произошло никем не отмеченное событие, дальнейшее развитие которого коснулось и Лазаревских.

Вчера на имя Лаубе прибыла телеграмма, которую передал хозяину дома глухой хаусмейстер[2] Иоганн. Телеграмма была лаконична: «Выезжаю Вену Катчинский». Прочитав ее, Лаубе потер пухлые руки, усмехнулся и приказал Иоганну привести в порядок бывшую квартиру Катчинского.

Старик с полудня до вечера добросовестно выколачивал пыль из ковров и дорожек, натирал мастикой пол. Он был искренне рад возвращению старого жильца.

До войны Лаубе был крупным домовладельцем. В различных районах города ему принадлежало пятнадцать доходных домов. Кроме того, Лаубе владел десятком кабаре и варьете, среди которых «Мулен руж», «Кривой фонарь» и «Триумф» были наиболее популярны в городе. В подчинении Лаубе находился штат директоров, управляющих, доверенных. Они были посредниками между шефом и жителями его домов, съемщиками складов и магазинов, танцовщицами, акробатами и фокусниками.

Все, кто в какой-то мере зависел от Лаубе, знали, что шеф не допускает просрочки расчетов хотя бы на день. Деньги за квартиры, выручки из касс в определенное время приносили в кабинет Лаубе. Шеф лично пересчитывал все до последнего гроша и складывал в сейф, занимавший почетное место в кабинете. Затем деньги переправлялись в банк.

Лаубе был честолюбив и жаден к жизни. Он мечтал стать некоронованным королем Вены — человеком, который мог бы с полным основанием назвать себя хозяином города. К этой цели он стремился, скупая дома; жил он широко, часто устраивая у себя вечера и обеды. Неизменными их участницами были молодые актрисы из варьете и кабаре, которые не считали возможным отказать шефу в его любезной просьбе «поскучать с ним вечер».

За благосклонность Лаубе благодарил женщин. Его избранницы рекламировались и оплачивались несравненно лучше тех, на кого не падало внимание шефа.

Стены квартиры Лаубе были увешаны фотографиями молодых женщин в балетных пачках, в костюмах испанских гитан, в бальных платьях и полуобнаженных.

Десять лет назад в одном из концертных залов города выступил молодой пианист Лео Катчинский. Музыкальные авторитеты Вены прочили ему большую будущность. Однако пианист, живший в одном из домов Лаубе, заинтересовал шефа вовсе не блестящим исполнением Моцарта.

В Лео Катчинского влюбилась дочь известного венского ювелира Винклера. Отец ее, крупный богач, и слышать не хотел о браке дочери с каким-то голышом-поляком. По его мнению, красавица Фанни была достойна лучшего жениха. Того же мнения придерживался и Лаубе. Но так как Винклер был заклятым его врагом, то он решил использовать любовь Фанни к музыканту для мести. Он предложил Фанни крупную сумму под солидные проценты. Не видя иного выхода, Фанни согласилась ее принять. Винклер позднее, боясь огласки, выплатил долг дочери и проценты.

Желая покруче насолить Винклеру, Лаубе застраховал руки Катчинского в обществе «Колумбия» в двести тысяч долларов, взяв с пианиста письменное обязательство, что в случае, если тот получит когда-нибудь страховую премию, он, Лаубе, имеет право на ее половину. Это создало Катчинскому рекламу. Слушать пианиста, руки которого стоят так дорого, пожелала Америка.

Фанни и Катчинский отправились в свадебное путешествие, сопровождаемые проклятиями разгневанного Винклера. Лаубе торжествовал.

Катчинского не было в Вене десять лет. За это время многое изменилось. После аншлюсса Лаубе продал почти все свои дома и вложил капитал в акции одного предприятия, которое должно было работать на войну. Фюрер бросал вызов миру, и Лаубе жил в предвкушении огромных прибылей. Он восторгался успехами германской армии на Западе. Затем война перебросилась на Восток, долго бушевала далеко от Вены: на Украине, в донских и кубанских степях, у гор Кавказа, на берегу Волги. Лаубе казалось, что мечты его на грани осуществления. Но Сталинград сломил армию фюрера. Она стала откатываться на запад. Вена узнала, что такое затемнение, как рвутся фугаски. Кукование, доносившееся из репродуктора, — сигнал о воздушной опасности, — как вихрь, сметало все живое с улиц, заставляло укрываться в подвалы и бомбоубежища.

Гроза пробушевала здесь коротко, но ожесточенно. Лаубе остался без капитала, с единственным пригодным для эксплуатации домом на Грюнанкергассе. Внешне смиренно и почтительно он встретил победителей. Но упоминания о Сталинграде было достаточно, чтобы привести его в ярость. Он не мог слышать имени этого города. С деланным радушием он предоставил квартиру Лазаревскому и притворился, что советский офицер его больше не интересует.

Сидя за столиком у подвала, Лаубе уставился на погасший еще при Франце-Иосифе фонарь. Он ждал, когда хаусмейстер Иоганн принесет из подвала вино. Утром, в полдень и вечером Лаубе выпивал по бутылке вина, раздумывая о своих делах.

Последнее время он стал зарабатывать неплохо. Каждая неделя давала пять-шесть тысяч шиллингов дохода на спекуляциях вином. Для такой спекуляции в Вене сложилась благоприятная обстановка. В провинции дешевого вина хоть залейся, а доставить его в Вену не на чем: весь частный транспорт был в свое время изъят на военные нужды. Капитан Стивен Хоуелл успешно сочетал должность помощника коменданта американской зоны с бурной спекулятивной деятельностью. Лаубе снюхался с капитаном. Хоуелл доставлял в подвал Лаубе вино, добытое в провинции за сигареты. Лаубе продавал его содержателям многочисленных ресторанчиков и кабаре по тридцати — сорока шиллингов за литр.

Этой весной в Вене пили очень много. В город прибыла масса англичан, американцев, французов в солдатских и офицерских мундирах. Каждый вечер они до отказа заполняли увеселительные заведения. Вино было самым ходким товаром.

Доходами Лаубе делился с Хоуеллом. Тот поставил целью заработать в апреле миллион шиллингов. Сорок тысяч литров вина уже хранилось во вместительном подвале Лаубе. Для продажи такого количества вина нужно было время, а обстоятельства вдруг стали меняться.

Постройка моста на Шведен-канале грозила многими неприятностями. Соединив два городских района, мост наносил удар по спекуляциям Лаубе и Хоуелла: на той стороне канала работали более сильные конкуренты. Они накопили огромный запас вина и собирались, как только мост будет построен, снизить цену до десяти шиллингов за литр, чтобы привлечь посетителей района за каналом в свои кабаки. Конечно, Лаубе и Хоуелл не остались бы в убытке, продавая вино и дешевле десяти шиллингов, но в таком случае осуществление мечты о миллионе отойдет в далекое будущее, а спекулянты чувствовали, что скоро им придется считаться со многими другими неблагоприятными обстоятельствами. Словом, они не намерены были ждать и хотели получить свой миллион, пока позволяла ситуация.

Лазаревский неожиданно стал на пути Лаубе и Хоуелла к быстрому обогащению.

Кроме того, Лаубе и многим другим «хозяевам» города не по душе было еще одно обстоятельство: русские строители приурочивали окончание моста к первому мая. Ясно, что прежде всего пройдут через мост и направятся к центру демонстранты с красными флагами. Мост соединит два крупных, пока что разобщенных района, содействуя объединению красных сил, а Лаубе очень хотелось, чтобы в этот наиболее ненавистный ему день город был разъединен на части не только каналами, но и колючей проволокой, как настоящий концлагерь. Лаубе слишком хорошо помнил дни восстания «марксистов», когда правительственные войска лишь благодаря разобщенности районов смогли удушить «красную Вену». Таким образом, восстановление моста на Шведен-канале было вдвойне невыгодно одному из бывших хозяев города — Эрнсту Лаубе.

Раздумывая над всем этим и вслушиваясь в звучание автомобильных клаксонов на улице, Лаубе взял из рук старого Иоганна бутылку холодного вина, налил в стакан, посмотрел на свет: вино было густое и красное. Лаубе поднес к губам стакан, но поморщился и не стал пить.

Из своего угла вышел бывший литейщик, теперь трубочист, Фридрих Гельм. С восточного фронта он вернулся без левой руки. В его отсутствие умерли жена и ребенок. Гельм был одинок и, как казалось Лаубе, очень обозлен. Завод не работал, да и работай он, однорукого Гельма все равно не взяли бы. Он стал подрабатывать на чистке труб, ухитряясь делать одной рукой то, что другие делали двумя.

Лаубе не переваривал этого бывшего солдата. Почему он возвратился с войны и мозолит глаза своим пустым рукавом? Ведь он один из тех, на кого надеялся фюрер и кто не оправдал этих надежд. Все они, эти военные калеки, — микробы красной болезни. Им лучше всего было бы навеки остаться далеко от Вены, в суровых снегах Подмосковья или в дымных развалинах Сталинграда. А теперь они напоминают тем, кто надеялся на войну, о развеянных русскими пушками иллюзиях.