Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

• Название: Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
• Автор: Орхан Кемаль
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

Орхан Кемаль (1914–1970) не первый в турецкой прозе обратился к жизни рядового труженика. О ней писали в своих правдивых рассказах лучшие прозаики-реалисты 30-х годов прошлого века — Садри Эртем, Бекир Сыткы и прежде всего Сабахаттин Али. Но они изображали его жизнь со стороны, такой, какой она виделась деревенскому учителю, чиновнику, интеллигенту. И апеллировали главным образом к чувствам.

Внутреннюю жизнь человека из низов, во всем ее богатстве, динамизме, многосложности и своеобразии, впервые сделал предметом высокого искусства Орхан Кемаль. Это его главное художественное открытие. И потому без его книг нельзя теперь представить турецкую культуру, как нельзя без них по-настоящему понять и народ, которому писатель отдал все свои силы, весь свой талант.

В книгу вошли роман «Мошенник», повести «Муртаза» и «Семьдесят вторая камера» и рассказы.

---

Ну а он разве не сойдет за жертву?

Тем более что он из рода паши. Одного этого уже достаточно, чтобы прослыть жертвой властей.

Кудрет пришел в сильное возбуждение и продолжал строить различные планы.

Ему мстят те, кто в свое время, прикрываясь «революцией», отнял у таких, как он, все, что им осталось от дедов-пашей. Мстят за то, что он не пожелал вступить в их партию, а хотел остаться в своей партии, пусть малочисленной, но своей… Все это будет звучать вполне правдоподобно. Не мог же он, в конце концов, вступить в партию, которая оскорбляет детище, выпестованное его предками, — Великую Османскую империю. Нет, он не пошел на сделку с совестью и отказался от предложения мерзавцев. Он даже может заявить: «Перестала существовать Османская империя — религии сказали „баста“, каленым железом выжгли свободы, которыми пользовался народ. Не каждый способен примириться с такой поистине вопиющей несправедливостью. Я, например, не смог, ибо денно и нощно думал о муках и страданиях предков наших, покоящихся в могилах, об указующей нам путь святой религии. Да покарает всемогущий аллах всех наших недругов! Отныне и вовеки — с народом!»

Довольный собой и этой импровизированной речью, Кудрет подошел к окну и, рассеянно глядя на улицу, стал потирать свои большие пухлые руки. По улице сновали торговцы бубликами, мусульмане, торопившиеся кто в мечеть, кто из мечети. С каким наслаждением, будь у него деньги, съел бы он сейчас пару хрустящих бубликов, посыпанных сезамовыми семенами, и попил бы крепкого чайку. Даже без сыра обошелся бы… Но у дверей стоит этот проклятый часовой.

«Запрещено!» — со злостью вспомнил Кудрет.

Он проходил службу при нынешних властях, одолеваемых оппозиционерами из экстремистов, но на посту ни разу не стоял. Стараниями матери, знакомых и родных его назначили вначале ротным, затем батальонным писарем в одном из крупных городов, а позже откомандировали в штаб полка. Поэтому представление о караульной службе у него было весьма смутное. В роте, правда, его чему-то там учили, но за ненадобностью он все это позабыл…

Вскоре началась смена караула: чеканя шаг, по коридору шли жандармы в кованых ботинках. Раздалась команда:

— Отделение, стой!

Кудрет прислушался и, когда шаги затихли, постучал. Дверь приоткрылась, появился сержант.

— Мне бы в туалет.

Взгляд сержанта смягчился, как только он увидел арестованного, настоящего господина — при галстуке, в желтых туфлях на толстой подошве. Представительный мужчина, что и говорить! Только не брит, что, впрочем, нисколько не портит его внешности, напротив, делает его еще солиднее и вызывает уважение.

— Посыльный!

— Да, сержант!

— Отведи-ка бея-эфенди в туалет!

— Слушаюсь, сержант!

Умывшись, Кудрет вытер руки и лицо носовым платком не первой свежести и негромким голосом спросил посыльного:

— Не найдется ли у тебя покурить, сынок?

Посыльный вынул из кармана пачку «Аскера», дал ему сигарету и чиркнул спичкой. Сделав несколько затяжек, Кудрет почувствовал себя бодрее и, попыхивая сигаретой, сказал:

— Вечером не попросил, чтобы купили, вот и промаялся всю ночь.

— Хотите, сбегаю куплю?

Кудрет охотно заказал бы сейчас несколько пачек, но денег не было, и он не моргнув заявил:

— Спасибо. Куплю по дороге в прокуратуру.

Новый часовой, внимательно прислушивавшийся к их разговору, прикрыл за ним дверь и щелкнул замком. Теперь Кудрет покурил, и ему казалось, что голова у него заработала лучше…

Итак, он «неистовый борец за родину», преследуемый за свою приверженность религии и нации. «Неистовый борец за родину» — эти слова Кудрет слышал еще в детстве. Так называли Намыка Кемаля[17]. Но даже Намык Кемаль не мог соперничать с ним, Кудретом Янардагом, решившим стать ярым защитником Османской империи.

«Впрочем, кому все это нужно?» — вздохнул он. Нет, свой корабль он поведет по волнам обстоятельств, чтобы в этом бренном мире его «ангельской душе» не пришлось познать и толики страданий.

С религиозными фанатиками он будет трижды фанатиком. С монархистами — трижды монархистом. С оппозиционерами? Ничего, он сумеет быть и оппозиционером. Если же его махинациями заинтересуются правящая партия или какие-нибудь чиновники, он не растеряется. Не унесли же с собой в могилу его отец и дед весь свой арсенал лжи! Оставили немного и на его долю. Он заявит, к примеру, что действует так умышленно, дабы лучше узнать истинные замыслы фанатиков, оппозиционеров и монархистов. Как-нибудь выкрутится…

Размышления Кудрета были прерваны грохотом колес. Это подъехал Плешивый Мыстык.

Надо разузнать, зачем пожаловал Плешивый, и действовать сообразно с ситуацией. А размышления можно на потом оставить. Плешивый чем-то нравился Кудрету. В искренней привязанности извозчика он сомневался. Разумеется, Плешивый преследует какие-то свои цели, иначе чем объяснить столь трогательную заботу?

«В прошлый раз ему хоть кое-что перепало. Ну а теперь… Ума не приложу, ведь я задержан на месте преступления, да еще какого! Ладно, все это чепуха! А может, он привез мне сигареты?..»

Кудрет снова подошел к окну. Плешивый, спрыгнув с козел, заметил его и показал три пачки сигарет «Енидже». Завтраку он не обрадовался бы так, как этим сигаретам. Знаками он объяснил Мыстыку, что надо передать сигареты через часового. Дважды объяснять не пришлось.

Плешивый ворвался в участок и сцепился с часовым. Ко всем просьбам Мыстыка часовой оставался глух. Немного погодя прибежал уже знакомый Кудрету посыльный, который принял в споре сторону Мыстыка. В конце концов они решили подождать начальника.

Вскоре в комнате, где сидел под стражей «ревизор», появился лейтенант, передал ему три пачки сигарет и спички, поинтересовался, завтракал ли он. Кудрет решил немного поломаться, но лейтенант дал денег посыльному и велел принести чаю, сыра, хлеба или бубликов. Затем очень мягко спросил:

— Ну, как вам здесь живется? Довольны?

Легкая улыбка тронула небритое лицо «ревизора», которое борода могла бы только украсить.

— Спалось отлично, но…

— Что «но»? — насторожился лейтенант.

— Не примите слова мои за жалобу, но, представьте, ночью меня не выпустили в туалет. Беспокойство, сами понимаете, немалое. Но что поделаешь: служба! Караульная служба — это вам не фунт изюма. Но виноват я сам. Не обратился к сержанту, когда сменяли караул… К тому же сигареты кончились. А это пострашнее всего прочего. Если приспичило в туалет, можно все-таки вытерпеть. Другое дело — без сигарет, верно?

— Вы правы. Кстати, вчера вечером, после того, как мы расстались, я встретил прокурора. Он возвращался с какого-то приема. Мы перекинулись на ходу несколькими словами касательно вас.

— Меня?

— Ну да. Я поинтересовался вашим делом. Прокурор ответил, что о вас ходят слухи самые противоречивые. Оказывается, решение о вашем аресте было принято при предыдущем прокуроре по доносу. Вот вас и задержали…

— Вы полагаете, что мне грозит тюрьма?

— Не знаю. Через некоторое время мы направим вас в прокуратуру, там все и решится.

— Я понимаю.

— А что, собственно, у вас за дело? Клевета?

Кудрета вдруг осенило:

— Совершенно верно. Обо мне позаботился один фанатик-реакционер.

— Так я и думал. А чем вы занимались?

— Возглавлял редакцию в одном из крупных деловых домов в Джагалоглу[18], издавал две газеты, возможно, вы их знаете: «Вестник рабочих» и «Голос кустарей и лавочников».

Лейтенант впервые слышал о таких газетах, однако уточнять не стал, а лишь спросил:

— Ясно. Что же дальше?

— Наши кустари и лавочники в большинстве своем настроены реакционно. Вы заметили, разумеется, что с появлением моды на демократию оппозиционные партии быстро разрослись, главным образом за счет торгашей и кустарей ну и какого-то количества рабочих. Видно, все они запамятовали злополучную историю с Либерально-республиканской партией. А между тем убийцы Кубилая[19] вновь зашевелились.

Кудрету показалось, что он нащупал слабое место лейтенанта.

— А какова их цель? — продолжал он наступать. — Это яснее ясного: при благоприятных обстоятельствах они постараются возродить поверженную и стертую с лица земли Османскую империю. Для всего народа это будет истинным бедствием.

Кудрет на мгновение осекся: ведь не известно, каких взглядов придерживается лейтенант. Он, правда, представитель армии, но лучше быть осторожным, пока не выяснишь всего до конца.

— Мой враг как раз из людишек такого сорта. И знаете, в чем суть дела? В том, что во имя защиты интересов народа я с редакционными сотрудниками совершал рейды на учреждения, где не все было благополучно, а потом публиковал в своих газетах разоблачительные статьи. Допустим, я клеветал. Тогда надо было подать в суд и вывести меня на чистую воду! Верно, эфендим? Но разве осмелятся они предстать перед правосудием? Да они как огня его боятся!