Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

• Название: Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
• Автор: Орхан Кемаль
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

Орхан Кемаль (1914–1970) не первый в турецкой прозе обратился к жизни рядового труженика. О ней писали в своих правдивых рассказах лучшие прозаики-реалисты 30-х годов прошлого века — Садри Эртем, Бекир Сыткы и прежде всего Сабахаттин Али. Но они изображали его жизнь со стороны, такой, какой она виделась деревенскому учителю, чиновнику, интеллигенту. И апеллировали главным образом к чувствам.

Внутреннюю жизнь человека из низов, во всем ее богатстве, динамизме, многосложности и своеобразии, впервые сделал предметом высокого искусства Орхан Кемаль. Это его главное художественное открытие. И потому без его книг нельзя теперь представить турецкую культуру, как нельзя без них по-настоящему понять и народ, которому писатель отдал все свои силы, весь свой талант.

В книгу вошли роман «Мошенник», повести «Муртаза» и «Семьдесят вторая камера» и рассказы.

---

— Ответил, что не знаю. А она говорит: тогда скажи ему, пусть вступает в нашу. Вообще-то она недолюбливает людей из других партий. Но ты ей, кажется, понравился… — Он улыбнулся грустно, но добродушно, сверкнув своими золотыми зубами.

Кудрет пользовался успехом у слабого пола, но ни за что не решился бы вот так сразу атаковать приглянувшуюся ему женщину. Да еще где — в жандармской приводной комнате!

Зять ее, видимо, задавшись целью выставить свояченицу в лучшем свете, болтал без умолку:

— У бедняжки был муж. Заядлый мотоциклист. С виду не такой шикарный, как ты. Но чем-то он был похож на тебя. Приехал он как-то в этот город и здорово набрался в ресторане. Может, знаешь, большой такой ресторан в самом центре? Вышел ночью и покатил на своем мотоцикле. Прохожие, видя, как он мчится, только охали: «Самоубийца!»

— Ну а дальше что? — спросил Кудрет, которого вдруг заинтересовала эта история.

— Дальше… Никому не приведи аллах такого! Дорога в нашу касабу проходит через горы. Пропасти — побольше минаретов. Вот он спьяна на повороте и…

Мужчина вздохнул, вынул пачку «Енидже» и протянул Кудрету. Они закурили и умолкли, словно молчанием хотели почтить память погибшего…

— Ну а потом? — немного погодя вновь спросил Кудрет.

— Потом свояченица словно обезумела и убежала куда-то в горы. Не приведи аллах такого! Не ела, не пила, стала что твой мертвец — кожа да кости. Но раньше времени смерть ведь не приберет… И в один прекрасный день свояченица вернулась. С утра до вечера плачет или грустные песни поет. Спрячется от глаз людских в укромное местечко и голосит. Люди, сведущие в таких делах, говорили: пусть выплачется, со слезами весь дурман выйдет. А не выйдет — беда! Так прошло несколько месяцев… Потом взяла ее к себе одна женщина, по имени Зарифе-хафиз[20], духовная наставница. Что-то там шептала, ворожила, снова шептала и спасла бедняжку. С тех пор свояченица целыми днями пропадала у этой Зарифе-хафиз. Потом узнали мы, что она вступила в ее секту. А почему, собственно, не вступить? Женщинам это не запрещено. Ей надо было заняться чем угодно — религией, аллахом, Кораном, — только бы забыть о своем горе. И она забыла. Даже стала интересоваться «демократией» и всякими там партиями. Кончилось тем, что она вместе с баджи[21] Зарифой вступила в женскую секцию нашей партии. Послушал бы, как она говорит! Уши развесишь…

В полдень всех, в наручниках, отправили в тюрьму. Для Кемаль-аги и «ревизора» вызвали такси. Помещик хоть и обвинялся в нелояльном отношении к властям, но в суд из прокуратуры и обратно ездил только на такси.

V

Автомобиль остановился у тюремных ворот.

Пока двое жандармов с винтовками выбирались из машины, Кемаль-ага рассчитывался с таксистом.

— Прошу вас, разрешите мне! — Кудрет деловито полез в задний карман брюк, словно у него и в самом деле были деньги.

— Погоди! — Кемаль-ага схватил его за руку. — Ты — гость. А я чуть не каждый день езжу сюда на такси.

Будь на месте Кудрета кто-нибудь другой, Кемаль-ага счел бы для себя оскорбительной попытку уплатить за него, даже полезть в карман за деньгами. Он ежегодно сдавал в аренду четыре с половиной тысячи денюмов[22] земли и слыл богачом. Но сейчас перед ним был не кто-нибудь, а истинный бей-эфенди, роскошно одетый, и помещик его простил.

— Прошу вас, — очень любезно обратился Кемаль-ага к новому знакомому.

— Нет уж, вы раньше, — ответил Кудрет.

— Прошу вас! — настаивал Кемаль.

Пришлось Кудрету выйти из машины первым. В сопровождении жандармов они вошли в проходную тюрьмы.

Дежурный принял шедшего впереди роскошно одетого господина за ревизора, он даже подумал, что это может быть председатель уголовного суда, генеральный прокурор или министр, и быстро вскочил на ноги. Но господин, вместо того чтобы смерить его взглядом и на ходу бросить несколько многозначительных слов, как и подобает важному чиновнику, скромно отошел в сторонку, а жандарм, наклонясь к дежурному, шепнул, что шикарный господин — арестованный.

— Выходит, и вас придется обыскивать?

— Разумеется, раз так положено! — ответил Кудрет и поднял руки.

Дежурный небрежно обыскал его и не удержался от вопроса:

— В чем же вас обвиняют?

— Меня оклеветали, — коротко бросил Кудрет.

— Э, бывает. Да поможет вам аллах!

Тюремный двор гудел, как потревоженный улей. Они прошли через него и стали подниматься по крутой лестнице. Ступеньки ее жалобно поскрипывали, и скрип этот напомнил Кудрету здание вилайетского управления, давно отслужившее свой век, в котором он побывал в свой прошлый приезд.

— Эфендим, — обратился он к Кемаль-аге, — по-моему, мы — люди конченые. Вы только взгляните на эту лестницу. Она уже стонет, а не скрипит. Позор!

Кемаль-ага покачал головой.

— Жалуется на свою судьбу, бедняга.

— На что же именно?

— Известно на что. Старики рассказывают, будто один паша, губернатор вилайета при султане Хамиде[23], выстроил это здание для своей драгоценной особы и всячески его разукрасил. Эх, жизнь! Одни трудятся, другие живут…

Миновав коридор с таким же ветхим, скрипучим полом, они вошли в комнату, где, склонившись над регистрационной книгой, сидел тюремный писарь — долговязый и с виду нервный молодой человек. Он даже не соблаговолил взглянуть на вошедших и, не меняя позы, зло рявкнул:

— Что нужно?

Ответа не последовало. Тогда писарь нехотя поднял голову и тут же вскочил: он узнал одного из вошедших, который как-то в вилайетском управлении поразил его великолепием своего костюма.

И вдруг газеты сообщают, что этот солидный господин пойман с поличным в одном из стамбульских отелей на Босфоре и очень скоро его доставят на место преступления. Писаря будто кипятком ошпарили.

За что же задержали такого солидного человека? Но тут по городу разнесся слух, будто «ревизор» задержан лишь для виду и в тюрьму направлен со специальным поручением. Кстати, у писаря с самого начала не возникало на сей счет никаких сомнений. Сразу видно, что важная персона, стоит лишь обратить внимание на его рост, усы, фигуру, манеру держаться, костюм.

В сильном смятении писарь предложил «ревизору» стул:

— Пожалуйте, бей-эфенди! Сюда пожалуйте!

Но тот счел неразумным сесть раньше Кемаль-аги и оглянулся на него. При других обстоятельствах Кудрету было бы наплевать, что подумает о нем этот помещик, но сейчас, когда он имел виды на его свояченицу, дело менялось. Тем более что женщина сама его обнадежила. Нет, судьба положительно ему улыбается. Такая удача ему и не снилась. Ведь муж этой женщины, надо думать, оставил ей неплохое наследство. Как же упустить такой случай?

Писарь заметил его взгляд и пододвинул помещику другой стул:

— Прошу, аби, садитесь!

Как только они сели, писарь угодливо спросил:

— Чай? Кофе?

Помещику не нравилось, что совсем новому человеку уделяют столько внимания, но Кудрет сделал вид, будто не замечает этого, и с важностью ответил:

— Э, кофейку лучше, усталость снимает…

От волнения писаря пот прошиб.

— С сахаром, эфендим?

— Чуть сладкий.

— А вам, кажется, без сахара?

Помещик рассмеялся:

— Пора бы уже знать.

Писарь решил сам подать кофе и выскочил из комнаты.

Кемаль-ага украдкой поглядывал на Кудрета и думал: «Он просто рожден повелевать».

— Да покарает аллах тех, кто бросил тебя в тюрьму! — с гневом произнес он.

Кудрет вынул из кармана сигареты и заметил:

— Намык Кемаль и тот был за решеткой. Абдул-Хамид его туда упрятал…

Кемаль-ага на всякий случай промолчал, лишь сокрушенно покачал головой. О Намыке Кемале он что-то слышал, но кто он и за что сидел в тюрьме, не имел ни малейшего понятия. Одно ему было ясно: Намыка Кемаля засадил в тюрьму султан, а их обоих — власти. Султан и власти — одно и то же. Выходит, сам Кемаль-ага вроде бы Намык Кемаль и этот важный господин тоже. Придя к такому выводу, помещик наконец сказал:

— Власть султана не удержалась в этом мире, их власть — тоже не удержится.

Удержится, не удержится… Не все ли равно! Для Кудрета сейчас важнее всего была свояченица Кемаль-аги. И, думая о своем, он пробормотал:

— Совершенно верно.

Получив поддержку, Кемаль-ага пустился в рассуждения:

— Настанет день, и к власти придет наша партия. Тогда мы очистим все тюрьмы. Послушали бы вы нашего председателя вилайетского комитета партии! Пожалуй, он не уступит вам. Но вы совсем другой человек. Знайте: моя свояченица на кого попало не обратит внимания.

Кудрет сделал вид, будто пропустил слова Кемаль-аги мимо ушей. В таких делах не следует торопиться. «Шувей, шувей», — как говорят арабы, что значит: «поспешай медленно». Но до чего же хороши ее глаза! Черные, жгучие, умные! Два ртутных шарика: так и играют, так и искрятся! Он мысленно сравнил ее с женой паскудой и поморщился, словно от дурного запаха.