Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

• Название: Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
• Автор: Орхан Кемаль
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

Орхан Кемаль (1914–1970) не первый в турецкой прозе обратился к жизни рядового труженика. О ней писали в своих правдивых рассказах лучшие прозаики-реалисты 30-х годов прошлого века — Садри Эртем, Бекир Сыткы и прежде всего Сабахаттин Али. Но они изображали его жизнь со стороны, такой, какой она виделась деревенскому учителю, чиновнику, интеллигенту. И апеллировали главным образом к чувствам.

Внутреннюю жизнь человека из низов, во всем ее богатстве, динамизме, многосложности и своеобразии, впервые сделал предметом высокого искусства Орхан Кемаль. Это его главное художественное открытие. И потому без его книг нельзя теперь представить турецкую культуру, как нельзя без них по-настоящему понять и народ, которому писатель отдал все свои силы, весь свой талант.

В книгу вошли роман «Мошенник», повести «Муртаза» и «Семьдесят вторая камера» и рассказы.

---

Этот свет — любовь к женщине. Предшественники да и современники Орхана Кемаля часто изображали любовь как напасть, которая в дополнение ко всем бедам навлекает на «маленького человека» новые тяготы и несчастья. У Орхана Кемаля женщина, в особенности трудящаяся, едва ли не единственная опора «маленького человека». Она верна ему, разделяет его горе и его скудные радости, не позволяет опустить руки, спиться, предаться отчаянию.

И наконец — книги, они несут свет знания, рисуют иную, неведомую «маленькому человеку» жизнь. Но «маленький человек» подобен рыбе, живущей в море, ничего не ведая о море. И в книгах он ищет не познания жизни, а забвения ее. Такие книги всегда к его услугам. Лишь изредка в его руки попадают иные.

«… „Мои университеты“… Ах, что это за книга!.. В нем самом есть что-то от Горького. А может, ему так кажется оттого, что ему самому жилось так же тяжело, как Горькому?..»

Кто это говорит? Только ли герой рассказа «О продаже книг»? Или вместе с ним сам Орхан Кемаль?

Именно книги, в особенности Горького и Толстого, впервые зародили в Орхане Кемале сомнения в его собственных представлениях о действительности, послужили толчком к освобождению от иллюзий. Книги же и привели его в тюрьму.

Из произведений турецкой литературы самое сильное впечатление на будущего писателя произвели стихи и поэмы Назыма Хикмета. Они были так необычны, так непохожи на все другие, словно были написаны человеком иных масштабов, иных миров, посвятившим свою жизнь и свое искусство очевидно благородным, но весьма смутным для «маленького человека» целям.

Орхан Кемаль вспоминал: «Как все, я заочно восхищался им и, как все, неизвестно за что был на него зол. И подобно всем, хоть сам того и не понимал, любил его. Огромный, великий поэт…»

Призванный в армию простым солдатом, Орхан Кемаль узнал, что Назым Хикмет осужден на двадцать восемь лет тюрьмы по обвинению в подстрекательстве военных к мятежу. Единственным основанием для такого обвинения послужили книги его стихов, обнаруженные у курсантов и военных моряков, хотя эти книги свободно продавались в любой книжной лавке. Орхан Кемаль возмутился беззаконием, жертвой которого стал великий поэт, и осмелился высказать свое возмущение вслух.

Результат оказался мгновенным и ошеломляющим. Военный трибунал приговорил Орхана Кемаля к пяти годам заключения «за прокоммунистическую пропаганду».

В тюрьме города Бурсы он начал писать стихи и посылать их в стамбульский журнал «Еди гюн». Ничего не зная об авторе, их стали печатать. И когда в конце года редакция объявила анкету среди читателей, то большинством голосов его стихи, печатавшиеся под псевдонимом Рашид Кемали, были признаны лучшими.

«Зимним днем 1940 года, — вспоминал писатель, — я сидел в тюремной канцелярии и корпел над бумагами. Мой начальник, тюремный писарь, просматривал служебную почту.

— Ого, поздравляю! Прибывает твой учитель!

— Какой еще учитель?! Не было у меня никаких учителей.

— Не ломайся, голубчик! Разве Назым Хикмет не может считаться твоим учителем?

Я не поверил. Он протянул мне бумагу.

Мне показалось, что растаял снег, лежавший на листьях лилий в тюремном саду, что я получил амнистию и нет больше предстоящих мне долгих лет заключения.

Я тихо вышел из канцелярии. В тюрьме нас было трое заключенных, писавших стихи и считавших себя поэтами. Но первенство было за мной: я как-никак печатался.

С трудом сдерживая себя, чтобы не побежать, я направился в камеру Неджати. Тот был знаком с Назымом Хикметом по стамбульской тюрьме, рассказывал про него легенды. Говорил, стоит Назыму взять на руки плачущего ребенка, тот моментально затихает. Рассказывал и такое. Заходит, мол, Назым в кофейню в бедном квартале. Подсаживается к первому попавшемуся бродяге, вынимает из кармана деньги — известно, у него денег куры не клюют, — и говорит: „А ну выкладывай все, что у тебя есть!“ Тот ошалело вытаскивает несколько монет. „Отчего так мало?“ — спрашивает Назым. Бедолага молчит, повесил голову. „Давай, — говорит Назым, — свои деньги сюда!“ Перемешает все, свои и его, и делит пополам. „На, держи!..“ Неджати столько раз повторял эту историю, что я как-то раз, не утерпев, спросил Назыма, правда ли это. Назым рассердился, а затем серьезно ответил: „Клянусь, никогда в жизни таких глупостей не выкидывал!“ Легенда, однако, примечательна: так мы представляли себе социалистов».

Назыма Хикмета и Орхана Кемаля поместили в одной камере. Кто-то проговорился, что Орхан пишет стихи, и поэт попросил их прочесть.

«Откровенно говоря, я был в восторге от своих стихов, — рассказывал Орхан Кемаль. — Писал я, подражая модным поэтам, традиционным размером, в высоком, утонченном стиле, и получалось у меня нисколько не хуже, по крайней мере так мне казалось самому.

Назым закурил трубку и, пуская клубы дыма, проговорил:

— Я вас слушаю.

Не успел я прочесть первое четверостишие, как он меня прервал:

— Ясно, братишка, достаточно. Пожалуйста, следующее.

Я полагался на первое стихотворение больше всего. Но нечего делать, стал читать другое. Прочел первую строфу.

— Скверно!

Кровь бросилась мне в голову. Еще одно стихотворение.

— Отвратительно!

Дальше я читать уже не мог.

— Зачем, брат, все эти словесные выкрутасы, это, простите меня, словоблудие? Вы пишете о том, чего не чувствуете и не знаете. Неужели вы не понимаете, что клевещете на себя, выставляя себя в комическом виде?

Назым продолжал говорить. В его речи мелькали выражения „реализм“, „социальный реализм“, „искусство и действительность“. Но я уже ничего не соображал».

Назым Хикмет разглядел в стихах Орхана Кемаля задатки истинного таланта. Но все, о чем он писал, было написано до него тысячу раз — и лучше него. Поэзия служила ему парусом, который уносил его подальше от земли, наркотиком, помогавшим забыться среди грязи, боли и голода, а не средством познания жизни и переустройства ее.

Назым Хикмет предложил заниматься под его руководством сперва французским языком, потом философией и политэкономией.

«В ответ я только и мог, что мотнуть головой, — вспоминал Орхан Кемаль.

— Даете слово заниматься без устали и лени?

— Даю.

Он протянул мне руку.

— Ну вот и прекрасно».

Изо дня в день три с половиной года проходил «свои тюремные университеты» Орхан Кемаль. Он не только выучил французский язык, он овладел знанием законов общественного развития. И это перевернуло все его представления о жизни и о назначении искусства. Вскоре он сжег тетрадь со своими стихами, которые были его утешением два долгих тюремных года, — он не нуждался больше в утешениях. А через некоторое время написал свой первый рассказ «Рыба», опубликованный в 1940 году газетой «Ени эдебият» («Новая литература»), которую издавала прогрессивная турецкая писательница Суад Дервиш.

Когда, отбыв свой срок, Орхан Кемаль в 1943 году вышел из тюрьмы, у него была уже готова для печати книга рассказов и вчерне закончен первый роман.

На родине, в Адане, Орхана Кемаля настигло напутственное письмо учителя. «В тебе — великолепные задатки рассказчика, романиста, — писал из бурсской тюрьмы Назым Хикмет. — И нет никаких причин, по которым ты мог бы потерпеть неудачу. Ты храбр. Правда, тебе немного недостает образования, но это можно возместить. Ведь каждый день ты носом к носу сталкиваешься с самой неприкрытой, голой реальностью. И если ты будешь и впредь работать так же много, как сейчас, то в недалеком будущем подаришь турецкому народу и всем народам земли отличные произведения. Я очень верю в тебя».

Назым Хикмет не ошибся. Но прошло еще пять лет упорного труда и лишений, прежде чем нашелся издатель, который решился выпустить книги Орхана Кемаля.

«Самая страшная тюрьма та, которая построена у тебя в голове», — говорил Назым Хикмет. Путь к правде, к пониманию действительности вообще нелегок, а для «маленького человека», да еще в Турции, — тем более. Орхан Кемаль, сам прошедший подобный путь, знал это по опыту. И, выйдя из стен тюрьмы, он своими книгами хочет облегчить этот путь читателю.

В произведениях Орхана Кемаля как бы выстроены две модели жизни и общества — действительная, реальная, и ложная, иллюзорная. Эту ложную, вот-вот готовую рухнуть, но живучую модель действительности власть имущие поддерживают всеми доступными им способами: от религиозных проповедей в мечетях до политической демагогии, от псевдоромантической сентиментальной поэзии и бульварной литературы до новейших средств массовой информации. Столкновение иллюзий, построенных в голове маленького человека, будь то герой рассказа, читатель или же сам рассказчик, с голой, неприкрытой реальностью составляет содержание главного конфликта всех произведений писателя и определяет их стилистику.