Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

• Название: Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
• Автор: Орхан Кемаль
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

Орхан Кемаль (1914–1970) не первый в турецкой прозе обратился к жизни рядового труженика. О ней писали в своих правдивых рассказах лучшие прозаики-реалисты 30-х годов прошлого века — Садри Эртем, Бекир Сыткы и прежде всего Сабахаттин Али. Но они изображали его жизнь со стороны, такой, какой она виделась деревенскому учителю, чиновнику, интеллигенту. И апеллировали главным образом к чувствам.

Внутреннюю жизнь человека из низов, во всем ее богатстве, динамизме, многосложности и своеобразии, впервые сделал предметом высокого искусства Орхан Кемаль. Это его главное художественное открытие. И потому без его книг нельзя теперь представить турецкую культуру, как нельзя без них по-настоящему понять и народ, которому писатель отдал все свои силы, весь свой талант.

В книгу вошли роман «Мошенник», повести «Муртаза» и «Семьдесят вторая камера» и рассказы.

---

— Что верно, то верно, да я не о том. Как говорится, о лапе, только не о гусиной… Разве ты не рассказал товарищам об истинной цели твоего приезда?

— А какая в этом необходимость? — спокойно произнес «ревизор».

— И ты еще спрашиваешь, дорогой?! — возмутился Плешивый Мыстык, а жандармам бросил через плечо: — Неужели вам не дали понять в Стамбуле, как надо вести себя с беем-эфенди?

Оба жандарма разом повернули головы.

— О чем это ты? — спросил тот, что сидел справа.

— Известно о чем: о том, чтобы заботились получше о бее-эфенди, потому как он выполняет ответственное государственное задание.

— Ничего мы не знаем, — с тревогой в голосе ответил другой жандарм.

Плешивый Мыстык собирался было пуститься в разглагольствования о том, для чего «бея-эфенди» задержали в Стамбуле, а потом под конвоем отправили сюда. Но его вовремя остановил арестант:

— Не надо пока об этом, дорогой!

Мыстык зажег потухшую сигарету и все-таки не выдержал, заговорил:

— Я здесь извозчиком давно, с того самого года, как в Измире Мустафа Кемаль-паша сбросил греков в море. Вожу пассажиров с каждого курьерского и почтового, правда, по выбору. Важную персону с одного взгляда определяю. Так и с тобой было, верно? — Плешивый с улыбкой посмотрел на «ревизора».

Тот загадочно улыбнулся, чем окончательно поверг в смятение жандармов, и повторил:

— Не надо об этом, дорогой Мыстык!

— Нет, надо! Пусть товарищи знают, кто ты на самом деле есть. Меня на мякине не проведешь. А народ — он темнота, во все верит!

Жандармы явно струхнули:

— Не взыщи, бей-эфенди!

— Прости нас!

«Ревизор» почувствовал, что пора произнести речь.

— Дети мои! — начал он. — Я весьма тронут вашей деликатностью, которую вы проявляли ко мне от самого Стамбула. Нет слов, чтобы выразить вам мою признательность. Однако… Я не могу не сказать об этом. Как посмели вы без соответствующего на то распоряжения снять с меня наручники? А ну, отвечайте!

— Вы, вы… — заикаясь, пролепетал один из жандармов.

— Ваше превосходительство, — поспешил ему на помощь другой. — Мы положились на вас, были уверены, что вы не сбежите…

— Допустим. Но вы не получили касательно меня никаких специальных указаний, а значит, сняв наручники, совершили преступление. Верно?

Жандармы приуныли. В самом деле, никаких особых указаний они не получали. И если извозчик сказал правду — будто они везут тайного государственного чиновника, — их подопечный не преминет доложить высокому начальству про историю с наручниками, а начальство, конечно, примет меры.

— Откуда мы могли знать, бей-эфенди… — взмолился один из жандармов.

— …что ваше превосходительство — высокопоставленный чиновник… — подхватил другой.

Но «ревизор» тотчас внес поправку:

— Какой я чиновник? Да еще высокопоставленный? Я самый обыкновенный гражданин. И в соответствии с правом, данным конституцией каждому гражданину…

Он умолк, и тут Плешивый Мыстык с явным недоверием протянул: «Ого-о-о…», что, видимо, означало: «Расскажи своей бабушке!» После этого жандармы еще больше уверились в том, что перед ними действительно важный чиновник, а не какая-нибудь мелкая сошка.

— Жандармы, бейим, свои люди, — сказал Плешивый Мыстык. — А губернатора после вашей ревизии убрали. Однако он не в убытке: здорово заработал на всяких махинациях…

«Ревизор» не удостоил извозчика ответом. Не посмотрел и на жандармов, пяливших на него глаза. Он и без того прекрасно понимал, в каком они сейчас смятении. Он почти забыл о куреве, уже не так тревожился о матери, оставшейся на попечении «жены паскуды», и, казалось, обрел былую представительность.

Жандармы пошептались, затем один из них сказал:

— Дети ошибаются, родители прощают.

«Ревизор» напыжился:

— Что ты хочешь этим сказать?

— В поезде мы освободили вас от наручников. А ведь это нарушение!

— Ну и что дальше?

— Простите нас… Мне до увольнения осталось всего три месяца.

— А мне — пять.

— У нас семьи, дети.

— Я, правда, не женат. Но отец у меня старик, нетрудоспособный.

— Ждут не дождутся, когда мы закончим службу…

Тут вмешался Плешивый Мыстык:

— Да вы поглядите на бея-эфенди! Ну разве есть еще человек с таким добрым сердцем? Так что вы должны обходиться с ним хорошо. Главная его забота — проверять государственных чиновников, в первую очередь губернаторов. Но бей-эфенди никогда не забывает о бедных людях. Он великодушен и не станет на вас жаловаться. Верно, бей-эфенди?

«Ревизор» ничего не ответил, лишь усмехнулся в усы, зная, что такая усмешка красноречивее любого ответа. К тому же он чувствовал, что жандармы сидят будто на раскаленных угольях. Окинув их строгим взглядом, он решительно заявил:

— Впредь прошу неукоснительно выполнять приказы начальства! Надеюсь, вам ясно?

— Так точно, бейим!

— Благодарим!

— И я вам выношу благодарность. Вы — надежда нашей отчизны, первейшие стражи порядка и безопасности. Трудно переоценить возложенную на вас ответственность. Существующим порядком родина обязана всем жандармам вообще и лично вам в частности. Ни на миг не забывайте этого сами, да и товарищам растолкуйте их святой долг. Договорились?

От нахлынувших чувств жандармы, словно хмельные, кинулись было целовать «ревизору» руки. Но он воспротивился: в его нынешнем положении Плешивый Мыстык был для него важнее жандармов.

Ну а Мыстык — тот давно был к его услугам.

— А ну, удалые!

II

Это был административный центр анатолийского вилайета — с изгаженной лепешками скота и конским пометом проезжей асфальтированной частью улицы, по которой заморенные клячи тащили разбитые фаэтоны, со множеством переплетенных между собой узких улочек, тускло освещенных никогда не протираемыми фонарями; с обветшалыми домами из необожженного кирпича, среди которых кое-где возвышались новые строения; с пугливыми женщинами, неприязненно косившимися на мужчин из-под накинутых на голову чаршафов[5], и детьми со вспученными животами; с базарной площадью, где чужака определяют с первого взгляда. Не один день томился город в ожидании «ревизора ревизоров».

И вот его привезли. Но удивительно, никто не бросил в него тухлого яйца, помидора, картошки или камня, никто даже словом не обидел.

Что же случилось?

Старания Плешивого Мыстыка не пропали даром, когда он с жаром убеждал всех: «Человек этот послан властями, он изучает проблему отношений граждан к государству и правительству». В самом деле, чему тут удивляться? На то оно и правительство. Нынче подавай ему одно, завтра — другое… Короче, человек этот уполномочен прощупать народ. Он будет разъезжать по всей стране, внезапно появляться не только в вилайетских и уездных центрах, но и в деревнях, выявлять взяточников, а заодно и проверять благонадежность каждого, в особенности тех, кто представляет в вилайетах государство и правительство. Вот почему в первый свой приезд в город он так смело выколачивал деньги у кого только мог. По той же причине он неожиданно исчез, а нынче снова появился. Иначе с какой стати такой важный гусь стал бы колесить по городам и деревням, вместо того чтобы отсиживаться в Анкаре, наращивая брюхо?

Прежде всего Плешивый Мыстык заглянул к кабатчику. Тот в своих серых штанах с коричневой заплатой на заду, похожем на огромную картофелину, пребывал в тревоге. Знал бы он, что Мыстыку известно от официанта все, что он говорил во сне, когда однажды после обеда вздремнул у стойки!..

— Заходи, Мыстык-эфенди! Добро пожаловать!

— Рад видеть тебя в добром здравии! — входя, ответил Мыстык.

Вечерело, но зной не спадал… «Неплохо бы сейчас пропустить стаканчик-другой вина», — подумал Мыстык и, оглядевшись, спросил:

— А где твой официант?

— Я его в город отправил. Есть, пить будешь?

Мыстык вытащил из кармана лиру и бросил на стойку:

— Налей-ка стаканчик, а то голова кругом идет… — Возьмет кабатчик монету — он выпьет стакан и уйдет, ну а откажется…

Но кабатчик уже отодвинул лиру рукой:

— Твои деньги у меня не в ходу, дорогой!

— Нет уж, это ты брось! — запротестовал Мыстык.

— Чего это ты отказываешься? — удивился кабатчик, ставя перед гостем стакан красного.

— Счет дружбы не портит, — заявил Мыстык.

Но у кабатчика были свои планы.

Вместе с другими он давал показания в прокуратуре, но умолчал при этом о взятке, шестидесяти семи с половиной лирах, которые «ревизор» от него получил. «Если он и вправду важный чиновник, как об этом сейчас говорят, то может обвинить меня в даче ложных показаний, привлечь к уголовной ответственности на основании статьи, гласящей, что „виновным считается и берущий и дающий взятку“».

Вот почему слова Мыстыка он пропустил мимо ушей, сунул монету ему в карман и спросил: