Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

• Название: Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
• Автор: Орхан Кемаль
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

Орхан Кемаль (1914–1970) не первый в турецкой прозе обратился к жизни рядового труженика. О ней писали в своих правдивых рассказах лучшие прозаики-реалисты 30-х годов прошлого века — Садри Эртем, Бекир Сыткы и прежде всего Сабахаттин Али. Но они изображали его жизнь со стороны, такой, какой она виделась деревенскому учителю, чиновнику, интеллигенту. И апеллировали главным образом к чувствам.

Внутреннюю жизнь человека из низов, во всем ее богатстве, динамизме, многосложности и своеобразии, впервые сделал предметом высокого искусства Орхан Кемаль. Это его главное художественное открытие. И потому без его книг нельзя теперь представить турецкую культуру, как нельзя без них по-настоящему понять и народ, которому писатель отдал все свои силы, весь свой талант.

В книгу вошли роман «Мошенник», повести «Муртаза» и «Семьдесят вторая камера» и рассказы.

---

Шум в ресторане неожиданно стих. Все взоры были устремлены на Плешивого Мыстыка. Не успел владелец ресторана крикнуть гарсонам «пошевеливайтесь», как с соседнего стола кто-то позвал:

— Мыстык-эфенди! Мыстык-бей!

Плешивому это не понравилось. Смеются они над ним, что ли?

— Когда это из эфенди меня в беи произвели? Так недолго и беем-эфенди стать… Только смотрите, обложу я вас и ваших предков до десятого колена!

Со всех сторон послышались смешки. Но тут из-за соседнего стола поднялся седой мужчина, банковский служащий, и, чинно подойдя к Мыстыку, сказал:

— Пойми же, Хасан-ага[8] приглашает вас за свой стол.

Мыстык окинул взглядом похожего на борца-тяжеловеса молодого, плотно сбитого Хасан-агу, который жестом подзывал его. Он с удовольствием принял бы приглашение этого аги, у которого рот был набит золотыми зубами, если бы уже раньше не выпил. К тому же он знал, что его приглашают лишь для того, чтобы выведать, достоверны ли слухи о «ревизоре». И потому не торопился. Сам он ничуть не сомневался в том, что слухи достоверны, но до поры до времени предпочитал молчать об этом.

— Ну что, товарищи, пойдемте к нашему столу? — спросил банковский чиновник.

Владелец ресторана и хозяин гостиницы последовали за седовласым к столу, где сидели несколько ага в шароварах. Все они, кроме Хасан-аги, поднялись, уступая свои места. Пришлось сдвинуть два стола — за одним не умещались, — и гарсоны мгновенно сменили закуски и бутылку с крепкой ракы[9]. «Дернуло меня нализаться у этого кабатчика да еще наесться яиц! — проклинал себя Мыстык. — Невезучий я! Лучше бы мать вместо меня разродилась куском мыла!»

Размышления его прервал Хасан-ага.

— Ну, добро пожаловать! — произнес он, поднимая бокал, и чокнулся с Мыстыком. Хасан-ага не стал расспрашивать Мыстыка, и тот был этому рад.

— Закуривай, Мыстык! — предложил Хасан-ага.

Мыстык не спеша взял дорогую сигарету, и все как по команде протянули ему зажженные спички. Мыстык закурил, а когда был поднят тост в его честь, чокнулся со всеми по очереди.

— Мыстык-эфенди, ты ешь, закусывай!

— Гарсон, сынок, поухаживай-ка за Мыстыком-эфенди!

Плешивый пил, и ему казалось, что ракы марки «Клубная» вступила в бой с выпитым им у кабатчика дешевым вином, сметая прочь со своего пути крутые яйца, которыми он там закусывал… «Как бы там ни было, — размышлял он, — а с легкой руки „ревизора“ я неплохо заработал, когда он приезжал в прошлый раз. Сейчас пока еще рано думать о деньгах, зато дверь к угощениям с помощью аллаха уже приоткрылась. Надо только быть начеку, не распускать язык, а главное — набивать себе цену».

Вдруг взгляд Плешивого упал на дверь. Что это? Неужели явились те самые жандармы, которые сопровождали «ревизора»? Жандармы мелькнули и тут же исчезли. Мыстык, словно ужаленный, сорвался с места и, шатаясь из стороны в сторону, кинулся к дверям. Выскочил на улицу и увидел у подъезда жандармов. Узнав извозчика, жандармы заулыбались.

— Что-нибудь случилось? — спросил Мыстык.

— Да нет, ничего…

— Почему же вы не зашли?

— Думали подкрепиться, да… — неуверенно начал тот, что был посмуглее.

— Не про нас этот ресторан, — закончил второй.

— Почему?

— Здесь посидеть надо, а времени у нас в обрез: через час отходит почтовый. К тому же дороговато…

— Да и начальство сюда может заглянуть.

Но Мыстыка волновало совсем другое, и он спросил:

— Что вы сделали с беем-эфенди?

Жандармы подтянулись, словно перед ними неожиданно появился сам «бей-эфенди».

— Сдали.

— Шепнули, что он «ревизор ревизоров»?

— Не потребовалось. Дежурный ефрейтор и без нас все знал. Да что там говорить? Бей-эфенди нынче будет спать в постели самого лейтенанта.

— Как же так?

— Когда пришел лейтенант, ефрейтор что-то шепнул ему на ухо.

— Лейтенант удивился и тут же вежливо спросил, как себя чувствует бей-эфенди.

— А почему его не отвезли в прокуратуру?

— Документы не успели оформить. Завтра отвезут.

Выудив у жандармов все, что его интересовало, Плешивый приличия ради заметил:

— Жаль, что начальство ваше может нагрянуть: пригласил бы я вас, хоть здесь и дороговато…

— Благодарим! — в один голос выпалили жандармы. — Да и времени у нас в обрез…

Плешивый вернулся к столу повеселевший.

— Так вот, он и в самом деле важная птица. Потолковал я сейчас на улице с жандармами. Правда, какой с них спрос? Приказано им было доставить его в жандармское управление — доставили. А тут вдруг выясняется, что начальству уже все известно. Вы только представьте! Ведь устроили его не в камере, не на полу! Прибежал сам начальник жандармерии. Добро пожаловать, говорит, бей-эфенди! — врал Мыстык и никак не мог остановиться: — Лейтенанту, само собой, взбучку дал. А в чем, скажите, виноват лейтенант? Откуда ему, бедняге, знать, что арестованный — важная персона? Словом, начальник приказал срочно доставить из дому кровать, постель, обед и сладкое. Кто знает, может, они с начальником сюда пожалуют, только переоденутся.

Теперь, когда любопытство было удовлетворено, каждый из сидевших за столом думал: «Значит, все это подстроено: и арест „ревизора“ в Стамбуле, и прибытие его в город в сопровождении жандармов. Да и чему, собственно, удивляться? Когда надо, власти ни перед чем не остановятся. Разве не засылают они в другие страны шпионов, чтобы вести там подрывную деятельность? И шпионы ухитряются пролезть, как говорится, в игольное ушко, выкрасть из сейфа важные бумаги, добыть нужные сведения о противнике. Ну а на бескрайних просторах нашей родины — Турции — действуют их коллеги, вроде этого самого „ревизора“. Выполняя задание, выдают себя то за одного, то за другого. У властей руки длинные, очень длинные!»

Хасан-ага то и дело произносил тосты.

— Ну, товарищи, теперь давайте за всех нас!

Чокнулись, выпили.

— За твою честь!

— Да поможет нам аллах, чтобы эта горькая показалась нам сахаром, сметаной, медом!

— Нет, пусть горько пьется!

— Пусть каждая красотка твоею назовется!

III

Жандармы поведали Мыстыку истинную правду, да только истолковали все по-своему. Они и в самом деле хотели предупредить дежурного, но ефрейтор отмахнулся: «Знаю, знаю». В тот день он только и слышал разговоры о бее-эфенди — и от бакалейщика, и от мясника, и от зеленщика, и от других лавочников. Лейтенанту он действительно шепнул что-то на ухо, но к «ревизору» это не имело никакого отношения. Дело в том, что лейтенант был без памяти влюблен в младшую дочь председателя муниципалитета. Девица оказалась хитрой и всячески избегала приглянувшегося ей лейтенанта. «Обожаю его, — призналась она своей соседке, жене ефрейтора, — только не подаю вида. Моя старшая сестра постоянно твердит, что мужчины — странные создания. Бегаешь от них — они тебя преследуют, станешь их преследовать — убегают. А я намерена выйти за него замуж». Вот о чем ефрейтор шептал на ухо лейтенанту.

Лейтенант возликовал, что, впрочем, не помешало ему с должным вниманием отнестись к личности «ревизора». Его костюм, манеры, весь его облик внушали невольное уважение. Бумаги, доставленные жандармами в желтом объемистом конверте, потребовали бы уйму времени, пожелай лейтенант в них разобраться. Но лейтенант не пожелал. На должность он был назначен всего три месяца назад и не хотел ввязываться в историю. Время от времени в жандармское управление привозили арестованных почти изо всех районов страны, и лейтенант должен был их переправлять либо в прокуратуру, либо в другие вилайеты, в зависимости от характера самого дела… Но вот уже две недели лейтенант не мог сосредоточить внимание на работе. Все его мысли были заняты младшей дочерью председателя муниципалитета. Ни разу в жизни лейтенант не влюблялся так страстно, хотя недавно ему уже стукнуло тридцать. Однако женитьба не входила в его расчеты. Жил он со старушкой матерью, страдавшей от ревматизма, а еще больше от сознания того, что ее чадо, когда она умрет, некому будет призреть да приласкать. Но вот однажды вечером сынок ее вернулся домой радостный и даже принес с собой бутылочку ракы. Он редко позволял себе такую вольность — пить при матери, на редкость набожной, соблюдавшей все пять намазов[10],— и непременно испрашивал у нее на это позволения. Так было и в тот раз. Он нежно обнял мать, поцеловал, откупорил бутылку и выпил половину, закусывая наспех приготовленным салатом, сыром и оставшимися от обеда фаршированными баклажанами. Матери нравилось, когда сын бывал под хмельком, — он приходил в отличное расположение духа. Лейтенант поговорил с матерью о разных разностях, потом разоткровенничался и рассказал о дочке председателя муниципалитета. Старушка, само собой, очень обрадовалась: наконец-то сын влюбился! Наконец-то! Раздумывать она не станет, пойдет к родителям будущей невесты, заручится их согласием, а через несколько месяцев сыграют свадьбу, и дитятко ее навсегда будет избавлено от одиночества…