Анна Никольская - Про Бабаку Косточкину

• Название: Про Бабаку Косточкину
• Автор: Анна Никольская
• Жанр: Сказка
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-91982-253-0, 978-5-91982-306-3

Она успела послужить в японской, контрразведке и немало повидала на своём веку. Но иногда проявляет истинно женское легкомыслие. Она изрекает мудрости картавым басом. Но может заняться вычёсыванием блох в самый серьёзный и ответственный момент. Она — талантливый алхимик и самонадеянный кулинар. Она… она — удивительная и неповторимая собака по имени Бабака…

---

Бывают в жизни женоненавистники, бывают мужененавистницы. А наш дворник дядя Сёма — собаконенавистник. Ещё он кошкоистребитель, мышепогубитель, крысоотравитель и голубеубивец. Его вересковая метла — оружие прицельного боя, а вставные стальные челюсти он кладёт на ночь в стакан.

Однажды его жена тётя Лета, заморив червячка казаном узбекского плова, легла спать на сытый желудок, что, как известно, чревато кошмарами. Проснувшись от сухости во рту, тётя Лета залпом осушила дяди-Сёмин стакан, который стоял на тумбочке. Обнаружив наутро пропажу, дядя Сёма запер жену на балконе, но в краже челюсти тётя Лета всё равно не созналась. Стойкая оказалась женщина. Челюсть канула в Лету, а дядя Сёма возненавидел свой возраст и впал в детство.

Иногда мне кажется, что в Бабаке скрывается врождённый дар предвидения. Только я переступил порог дома, как она говорит прямо с коврика:

— Что, Цецилия Артуровна вызывает в школу?

— Угу, — говорю, а сам мысленно недоумеваю: «И как это она знает всё заранее?»

— А у тебя очень выразительное лицо — на нём всё написано. Тебе надо по стопам матери идти. Сцена — твой удел.

«А я, — думаю, — по стопам Рихарда Зорге хотел. В разведчики».

— Сразу нет, — отрезает Бабака. — Тебя на первом же допросе, как спелый орешек, расколют. У них там намётанный глаз.

«Где это — „у них“? — думаю. — В ЦРУ, что ли?»

— И там тоже. Я когда работала в японской контрразведке, такого насмотрелась! До сих пор, как вспомню, шерсть дыбом. У тебя в левом кармане что? Котлета?

— По-киевски. Это тебе Дима передал, Христаради.

— Добрый мальчик. Давай-ка её скорее сюда.

Бабака выуживает из-за пазухи обеденный прибор, разглаживает на коленках салфетку и бормочет себе под нос что-то приятное. Бабака съедает котлету по-киевски, говорит: «Спасибо!» и отходит ко сну.

Следующим солнечным утром мы будем шагать в школу. Над нашими головами будут чиркать небо стрижи и нестись реактивные самолёты. Настроение у нас будет прикольное, а на щеках запылает румянец. Человек я не злой и честолюбив в меру, но мою грудь в этот час будут распирать желание мести и гордость. Вот сейчас, сейчас, совсем скоро они всё узнают! Уж они УЗНАЮТ и всё поймут! И вот тогда, ТОГДА! Что будет тогда — я не успел обдумать, а потому наслаждался моментом и мороженым в вафельном стаканчике.

Дворник дядя Сёма меланхолично гонял опавшие листья туда-сюда по асфальту. Он думал одному ему ведомую думу, и эта дума облагораживала его библейские черты.

Молча мы с Бабакой вошли в класс и под испытующими взглядами одноклассников сели за заднюю парту. Обычно я сижу с другом детства Валей Амфитеатровым, но в то осеннее утро всё было необычно. Валя уже сидел с Виртуозовым, от которого отсела Нинель Колготкова, пересев к Христаради. И только Гадов коротал урок в одиночестве. Такая миграция ничуть меня не обеспокоила. Чего скрывать, в то хмурое промозглое сентябрьское утро (погода в Сибири капризна, ребята) я был готов ко всему.

— Дети! — торжественно говорит Цецилия Артуровна. — Сегодня тема нашего урока — «Пресноводная флора и фауна озера Байкал», и у нас в гостях необычный че… Необычная со… Словом, в гостях у нас легендарная Бабака! Прошу вас, Бабака, пройдите за кафедру.

Бабака сидит рядом со мной за партой и не шевелится.

— Ну же, смелей! — подзадоривает её Цецилия Артуровна и прищёлкивает языком. — А Виртуозов поможет вам с раздаточным материалом.

— У нас с собой только говяжья кость, — говорю я, чтобы потянуть время, и пихаю Бабаку в бок.

— Прекрасно… — кисленько улыбается Цецилия Артуровна. — Уважаемая Бабака, мы ждём…

И тут моя Бабака, моя верная, моя преданная Бабака, моя ласковая и моя нежная Бабака делает то, что повергает меня в сильнейший шок. Бабака вспрыгивает четырьмя лапами на парту, гулко лает — «гав-гав» — и принимается неистово выкусывать блох.

Для обычной барнаульской псины Бабака ведёт себя несколько нескромно, но, прямо скажем, в рамках разумного. Но для легендарной Бабаки, говорящей по-русски без акцента, для Бабаки с глазами глубокими, как дно Ледовитого океана, она ведёт себя ЗАУРЯДНО!

Если бы сейчас наша учительница по русскому и литературе Гульсара Сейдахметовна попросила меня подобрать синоним к выражению «смерть моя», то я бы подобрал. Уж я бы подобрал! И звучал бы он так:

«ЗАУРЯДНОСТЬ»!

Над классом зависает напряжённая пауза. Нечеловеческим усилием воли, как барон Мюнхгаузен из болота, я выкарабкиваюсь из шока и с тонкой улыбкой бросаю:

— Фу, Бабака!

Но Бабака меня не слышит — Бабака с усердием, достойным карликового пинчера, продолжает яростно ВЫКУСЫВАТЬ БЛОХ!

И тут класс не выдерживает — он взрывается от хохота так, что дребезжат в рамах стёкла, прыгают в шкафах чучела птиц, двери соскакивают с петель, ходят ходуном стены, а в лампочках сгорают вольфрамовые нити накаливания.

— Косточкин, твоя собака — просто гений! — вопит Христаради. — Ставлю сто баксов, сейчас она нагадит на кафедру!

— Поглядите, как виртуозно она воюет с блохами! — вопит Виртуозов.

— Умора! — вопит Нинель и стучит загипсованной ногой об пол.

И даже мой друг Амфитеатров что-то там вопит.

А Бабака-то и рада стараться. На кафедру вскочила, лает как оглашённая, крутит хвостом.

И какой бес в неё вселился? Всегда такая сдержанная…

«Вот я клоун, — думаю, переживая за свою репутацию. — В Средние века такой позор только кровью смывали».

Я закрываю глаза и вижу Христаради в плаще гвардейца; на нём шляпа со страусиным пером, а вместо шпаги у него живые устрицы, которых он швыряет в меня и норовит попасть в рот. «Не на того напал», — ухмыльнусь я холодно, и ни один мускул не дрогнет на моём мужественном непокрытом челе!

Я железной хваткой беру его за горло, поднимаю: «Ещё никто, слышишь, никто не смел называть меня культурной ПРОСЛОЙКОЙ!» — и небрежно бросаю его в озеро Байкал, как бросают в помойку одноразовый пакет с мусором.

— Тишина в классе! Тихо! — говорит Цецилия Артуровна. — Успокоились! Косточкин, нам всё ясно. Твоя Бабака — мало того что собака обыкновенная, она ещё и дурно воспитана. Стыдись, Косточкин! — говорит Цецилия Артуровна.

И я стыжусь. Я подхожу к кафедре, снимаю с неё Бабаку и стыжусь. Опускаю Бабаку на пол, поворачиваюсь к классу лицом и стыжусь. Иду к двери, не смея смотреть в глаза друзей и врагов, и стыжусь. Стыжусь изо всех сил, стыжусь, как последний раз в жизни, стыжусь, потому что отныне жизнь моя — копейка, и я подумываю, не сменить ли мне школу. Нет, лучше разменять квартиру и навсегда уехать в соседний район. Или эмигрировать по политическим причинам в Париж. В Париже я стану клошаром, буду петь под гитару, носить перчатки без пальцев и ночевать под мостом.

— Итак, тема сегодняшнего урока — «Пресноводная флора и фауна озера Байкал», — слышу я за спиной картавый голос Цецилии Артуровны. Странно, никогда раньше не замечал, что биологичка картавит.

Я оборачиваюсь и вижу за кафедрой стоящую на задних лапах Бабаку.

— Костя, займи своё место, — педагогично картавит Бабака. — Цецилия Артуровна, вы тоже присаживайтесь — в ногах правды нет. Открываем тетради, ребята, записываем…

Цецилия Артуровна как подстреленная падает на пол. Она у нас вся на нервах.

Глава 4 Имя существенное

Папа говорит:

— Надо нашей Бабаке придумать имя, такое… существенное. Всё-таки она в узких кругах персона широко известная. Паблисити — то, сё. Без имени ей несолидно. Всё равно что матросу без тельняшки или коту без усов.

А мама в переднике ему:

— Нормальное среднерусское имя — Бабака. Броское, звучное, три слога. Ты вслушайся только: Ба-ба-ка! Это же мелодия, это же поэзия! Нет, я решительно против.

Папа откладывает в сторону долото:

— Ты, Катя, не горячись. Я ведь дело предлагаю. Бабака вырастет — нам ещё за это спасибо скажет. Ты как считаешь, сын?

Мой папа — либерал до мозга костей. Уж если затеял что, непременно устроит на кухне референдум. Присосётся, как клещ, и всё выведывает, выведывает, что о нём думает электорат. То есть мы с мамой.

— Можно я воздержусь? — на всякий случай говорю я.

Человек я решительный, но осторожный. Всякие конфликты, включая семейные, — не мой конёк.

Папа берёт в руки стамеску:

— Подытожим: один — за, один — против, один — воздержался. Нам нужен кворум. Бабака?

— Я за любой кипиш, кроме голодовки, — говорит Бабака и вгрызается в миниатюрную баранью кость на полтора килограмма.

— Вам одной моей искалеченной судьбы мало? — уперев руки в боки, говорит мама. — Была в девушках Екатериной Алексеевной Великой, подавала надежды! Меня, можно сказать, из-за одного только имени взяли в артистки! Я ж могла б на больших и малых сценах блистать! Меня ж сам Табаков в МХТ имени Чехова звал!