Алексей Парин - Хроника города Леонска

• Название: Хроника города Леонска
• Автор: Алексей Парин
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4448-0363-9

Леонск – город на Волге, неподалеку от Астрахани. Он возник в XVIII веке, туда приехали немцы, а потом итальянцы из Венеции, аристократы с большими семействами. Венецианцы привезли с собой особых зверьков, которые стали символом города – и его внутренней свободы. Леончанам удавалось отстаивать свои вольные принципы даже при советской власти. Но в наше время, когда вертикаль власти требует подчинения и проникает повсюду, шансов выстоять у леончан стало куда меньше. Повествование ведется от лица старого немца, который прожил в Леонске последние двадцать лет. У него легкий слог, трагедия города описана эмоционально, но без истерики и преувеличений. Это первый роман известного музыкального критика, переводчика и поэта Алексея Парина.

---

И она сама как личность звучала убедительно. Я ее увидел в первый раз на семинаре в Католической академии Фрайбурга, где она рассказывала про философские воззрения Достоевского. После моего плена в России русская тема сидела во мне как заноза. Как европеец я вспоминал убогий их быт с отвращением, даже с брезгливостью, но в людях, с которыми я там сошелся поближе, скрывалось что-то такое странное, что я никак не мог разобраться в себе. Запрещал себе об этом думать. Но в книжном магазине руки сами собой тянулись к русским книгам. И снова меня колбасило. Стал читать Пушкина, и как будто бы красиво переведено, звучит по-немецки складно, а почему все это считается у них таким великим, в толк не могу взять. Потому и ездил я на всякие семинары, ходил даже на лекции в университеты, но на человеческом уровне никто мою занозу вынуть у меня из сердца не мог.

И тут явилась Соня. Через десять минут после начала ее доклада я перестал ее слушать. Она говорила серьезные вещи, мне нравилось все, что она говорила. Но дело было не в этом. Она пела, как сирена, вот что главное. Высокая, крупноватая, с благородно вылепленным лицом, ясными сверкающими глазами, в каком-то аристократичном наряде, стилизованном под fin de siècle, она произвела на меня гипнотизирующее впечатление. К тому же она произносила русские имена и фамилии аутентично по-русски, без акцента, прочитала две цитаты из Достоевского (она говорила – Да-ста-евский) в оригинале так красиво, что русский язык мне показался краше итальянского. В ней билась такая любовь к русскому слову, русской мысли, русскому характеру, что заноза моя заерзала и, кажется, собралась вылезать. Я в нее влюбился, это ясно, но ключом, кажется, оказалась моя запретная любовь к русскому слову.

Я не стану вам рассказывать, как сложился наш роман, но уже очень скоро Соня стала своей в нашем вюрцбургском кругу. За одним исключением – знакомиться с Труди она отказалась. Зато с Бетси и моими сыновьями она подружилась. Ее научная карьера складывалась в Германии трудно. Не знаю, надо ли мне расплетать историю жизни Сони, очень непростую, сейчас я только скажу, что ей на конкурсах за профессорское место не везло. И она переживала такие несправедливые передряги, проходила через такие академические интриги, что поверить трудно. А тут случились все эти перестроечные турбуленции в России. И в Леонске оживилась работа в университете. Там появились деньги, и они могли себе много позволить. Лучшие умы Европы намылились туда – просто на доклады, а некоторые на постоянную работу. И Соне предложили там профессорское место. Мы к тому времени были парой, которая расстается на несколько дней только по рабочей необходимости. То я у нее жил неделями во Фрайбурге, то она ко мне в Вюрцбург приезжала на три-четыре дня. Мы долго думали, ехать в Россию или нет. У нас там были друзья, но только в Москве и в Ленинграде, а в Леонске – никого. Соня съездила туда на неделю – и приехала в полном восторге. Сказала, что всю жизнь о таком мечтала. Тут и мне пришлось сдаться. Мы довольно быстро сложили чемоданы, подождали, когда подоспеют нужные документы, и отправились в путь. Я толком даже с семьей не успел попрощаться. Меня в Вюрцбурге на вокзале провожала одна Труди. Ну, Бетси знала, что значит для меня Соня, и не проронила дома ни одного слова, когда я сказал: «До свидания». Только тихо кивнула головой.

Глава 4 Золотое поле

Урок прошел великолепно, и Валерия Петровна поняла это по глазам учительницы. У них было условлено, что хвалить мальчика в глаза нельзя ни за что, и все обсуждения успехов проходили исключительно по телефону. Аристократическое воспитание отличается суровостью, в лицо отмечают только откровенные промахи и неудачи, а одаренность воспринимается как нечто должное. У Марика по наследству были недюжинные способности к языкам. Он сам о них не догадывался, и в три года, когда он уже умел читать и его посадили учить немецкий, он поначалу просто не мог взять в толк, чего от него хотят. Ольга Васильевна – фройляйн Фрида – говорила с ним только по-немецки, а он не повторял ни одного слова на чужом наречии и продолжал рассказывать ей все на родной муве. С таким упорством учительница никогда не встречалась и захотела прекратить занятия. Но Валерия Петровна попросила продолжить уроки, потому что знала, кажется, все о своем особенном внуке. Только через год он обнаружил полную осведомленность в немецкой речи – и начал говорить с безупречным выговором. Родители даже подтрунивали над ним, когда он с тщательностью виртуоза-чтеца выговаривал немецкие стихи. Но сам Марик относился к урокам немецкого без всякого энтузиазма – в пять лет жизненные интересы идут в других направлениях. Ему хватало способностей заниматься чем угодно. Кем он там станет в будущем, никто в семье и не задумывался, но все были уверены – его ждет что-то особенное. Такие люди начинены светлой энергией, и она за жизнь никуда не исчезает, только накапливается. В семье Вульфов-Волковых гены светлой энергии гуляли как хотели.

А пока что эта энергия изливалась в изобилии на Чино, и после немецкого Марик еще изобретательнее придумывал разные забавы для своего любимого леончино. Теперь играли в прятки, причем прятался Чино, да так искусно, что Марик находил его с большим трудом. Зато когда находил, начиналась сущая катавасия, и у Валерии Петровны звон стоял в ушах. После очередной рекогносцировки она подошла к двум катавшимся по полу дружкам с добродушной улыбкой.

– Марик, нам пора идти гулять на Золотое поле.

– Ой, бабушка, какая же ты хорошая, мы уже давно не знаем, куда себя девать.

Стояли первые дни сентября, солнце больше не мучило тяжелыми лучами, как в августе, и на Золотом поле собирались после пяти часов дня многие заслуживающие внимания люди Леонска – со своими четвероногими питомцами. В это время кончались занятия в университете и в консерватории, музыканты и люди театра пользовались предвечерней передышкой, школьные педагоги не назначали на время между полпятого и полседьмого никаких собраний, врачи оставляли в больницах и поликлиниках только дежурных. Наслаждаясь осенним солнцем, леончане сходились на Золотом поле поболтать о том о сем. А лёвчики резвились на траве в свое удовольствие.

Золотое поле располагалось вплотную к волжской набережной. Со стороны реки оно распростерлось метров на триста, зато в глубь города уходило почти на километр. Его разбили как главный городской парк еще в XVIII веке, но с самого начала тут не увлекались деревьями как таковыми и сажали только клены, а главными украшениями парка сделали кустарники, причем такие, которые осенью производят золотисто-рыжую или красную роскошь, – барбарис, бересклет, японскую спирею. Особенно любили здесь форзицию, которая в весенние дни одевала в желтые плюмажи весь парк.

Валерия Петровна с Мариком пришли на Поле, когда там уже группками стояли участники ритуального леонского послеполуденного променада.

Вот группа из театра – все сошлись вокруг приехавшего на постановку оперы Моцарта «Дон Жуан» дирижера Вано Торадзе, который вообще-то животных не любил и даже их побаивался, но по своей человеческой природе ради задушевного разговора готов был не замечать даже самых диких львов. Но наши-то, лёвчики, никакой опасности не представляли, и Вано гордо красовался среди театральной шатии и своим бархатным басом, кичась барственным акцентом, говорил что-то поразительно внятное. Оркестранты стояли открыв рты, не обращая никакого внимания на своих отпущенных на свободу лёвчиков. Грузинский Бернстайн, как называли Вано во всем мире, приезжал в Россию редко – он отказывал всем приглашениям, кроме леонских, потому что только здесь репетировали с полной выкладкой.

Валерия Петровна со своими питомцами прошла мимо музыкантов, миновала она и сходку искусствоведов во главе с нестареющей директрисой нашего музея, не присоединилась и к бурным дебатам математиков, где тон задавал великий бельгиец Поль Лефевр. Потому что групп и группок и группочек в это время на Поле было ну штук этак сорок, никак не меньше. Но каждый знал свое место, свою принадлежность буквально от рождения – хотя в важные моменты подчеркнутая разделенность резко сменялась единым порывом. Из нынешних молодых мало кто это помнил, но я-то хорошо усвоил, что такое леонская солидарность, когда в 80-е годы приехал сюда вместе с Соней. Тогда что ни день на Поле жарко спорили на сто голосов, забыв про групповую принадлежность.

Вот широким кругом стоит наша группа, филологи, лингвисты и иже с ними, и к ним-то подходит Валерия Петровна. В этот момент Соня рассказывала о своей поездке в Москву, а ее ассистент Гидо только успевал поддакивать. Мне не хочется забивать вам голову нашими личными отношениями, но к тому времени этот Гидо, которого Соня просто боготворила, успел порядком всем нам надоесть. Я его просто в упор не видел. А Соня толкала этого фанфарона буквально во все дырки. Собственно говоря, я хотел рассказать о другом. Муж Валерии Петровны, покойный Константин Бернардович Вульф, дед Марика, был крупнейшим лингвистом – и собирателем живописи. А сын ее пошел в сторону филологии и очень там преуспел – в те сентябрьские дни он читал лекции в Париже. Валерия Петровна одна управлялась с домом – а управляться с сугубо позитивным внуком было уж совсем просто. Но тут Валерию Петровну привлекла одна фраза Сони, которую она не могла оставить без комментария.