Наталья Лебина - Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю

• Название: Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю
• Автор: Наталья Лебина
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4448-0385-1

Новая книга известного историка и культуролога Наталии Лебиной посвящена формированию советской повседневности. Автор, используя дихотомию «норма/аномалия», демонстрирует на материалах 1920—1950-х годов трансформацию политики большевиков в сфере питания и жилья, моды и досуга, религиозности и сексуальности, а также смену отношения к традиционным девиациям – пьянству, самоубийствам, проституции. Основной предмет интереса исследователя – эпоха сталинского большого стиля, когда обыденная жизнь не только утрачивает черты «чрезвычайности» военного коммунизма и первых пятилеток, но и лишается достижений демократических преобразований 1920-х годов, превращаясь в повседневность тоталитарного типа с жесткой системой предписаний и запретов.

---

Более «приближенными к жизни» казались так называемые сталинские дома. Их предполагалось строить в СССР начиная с середины 1930-х годов. В апреле 1934 года в специальном постановлении СНК СССР «Об улучшении жилищного строительства» подчеркивалась необходимость возводить жилые здания с высотой потолков не менее 3–3,2 м и толщиной стен не менее двух кирпичей288. Но в реальности это стало возможным лишь в начале 1950-х годов. Участники заседания Московского комитета ВКП(б) в январе 1951 года заявили: «Мы должны строить для советских людей на 100 лет, и нельзя из-за мелочей делать такие квартиры, которые бы вызывали нарекания. Они и через 100 лет должны обеспечивать трудящимся уют, покой и максимально благоприятные условия»289. В начале 1950-х в крупных городах стали строить 5–7-этажные дома. Добротные и основательные, они должны были символизировать незыблемость и вечность социалистического строя. Здания эти были основательны и снаружи, и внутри. Полезная площадь двухкомнатной квартиры там нередко достигала 55–60 м2, а высота потолков – 3–3,5 м. В Европе в то время двухкомнатная квартира для среднего класса часто не превышала 50 м2, а потолок находился на высоте 2,5 м. Правда, в шикарных сталинских домах нередко были коммуналки, но значительно более комфортные, чем в старом жилом фонде города. В «сталинках» самой большой по площади была четырехкомнатная квартира, как правило, с двумя смежными помещениями. Сюда селили не более трех семей, на которых приходилась одна ванна, один унитаз и две раковины. Занимать целые большие квартиры в «сталинках» могли лишь семьи послевоенной советской элиты.

И все же и «высотки», и «сталинки» не являлись нормой жилья в советских городах. Квартирный вопрос был усугублен последствиями Великой Отечественной войны. И неудивительно, что на большинство горожан по-прежнему распространялся принцип покомнатного наделения жилплощадью. Более того, в городах увеличилось количество людей, проживавших в помещениях барачного типа. Судя по секретной справке ЦСУ от 18 августа 1953 года, объем этого жилья вырос к 1952 году почти на 50 % по сравнению с 1940 годом, а количество «барачных жителей» увеличилось на 33 %, составив 3 847 000 человек. Только в Москве в бараках в 1952 году жило 337 000 человек290. В документе, фиксировавшем итоги социальной политики послевоенного сталинизма, приведены данные о масштабах восстановления жилого фонда страны, о его благоустройстве – оснащении водопроводом, канализацией, электричеством и т.д., но нет никаких сведений о коммунальных квартирах. По-видимому, в представлении власти они являлись нормой организации приватного пространства советского человека и в период апогея большого стиля. И это в значительной мере отвечало интересам государства, строившего свою политику на принципах тотального контроля за личностью. Повседневность коммуналок лишала живущих в ней людей даже маленького кусочка скрытой личной жизни, к которой так тянется человек. Самые потаенные стороны быта становились достоянием всей квартиры. Жилище в советском обществе не являлось просто местом отдыха, потребления, довольно закрытой сферой частной жизни. Оно превратилось в социальный институт, в котором стандарты поведения во многом определялись санитарными и жилищными нормами, а также структурой жилища.

Идеология – стержень всей советской действительности – и ее материализованная реальность (санитарные, жилищные, коммунально-финансовые нормы) позволяли использовать квартиру, комнату, угол как механизм воспитания новой советской ментальности. Число коммунальных квартир в крупных городах продолжало расти. Советский Союз победил во Второй мировой войне, создал атомную бомбу, а быт «вороньих слободок» по-прежнему оставался гнетуще тяжелым и унизительным для человеческого достоинства. Формирование «коммунальных тел» оказалось значительно проще осуществлять насильственными методами без соблюдения цивилизованных границ телесности.

ГЛАВА 3. ОДЕЖДА КАК СРЕДСТВО СОЦИАЛЬНОГО ПОДЧИНЕНИЯ

Нормированное распределение как важнейшая характеристика социальной политики большевиков коснулось и традиционной составляющей вещно-бытовой сферы повседневности – одежды. Крупнейший социальный теоретик П. Бурдье подчеркивает, что «социология должна действовать, исходя из того, что человеческие существа являются в одно и то же время биологическими индивидами и социальными агентами…»291. Действительно, личность обладает не только духовностью, она имеет тело, которое является посредником между индивидуальным и общественным.

Социальные тела располагаются в конкретном физическом и историческом пространстве. Эпоха оставляет на них, как на чистых листах бумаги, свой символический социальный код, определенный закон времени, основанный на нормативных и нормализующих суждениях. Шрамы, увечья, следы пыток, татуировки – самое яркое выражение записей такого рода. Место личности в общественной иерархии во многом определяется одеждой. Московская исследовательница Н.Н. Козлова совершенно справедливо отмечала, что «одежда может быть рассмотрена в качестве инструмента, посредством которого тела подчиняются социальному правилу»292. Таким образом, платье само по себе – определенная норма, имеющая материальное выражение и ментальное содержание. В семиотическом контексте предметы гардероба обладают ярко выраженным знаковым содержанием, которое как бы кодирует принадлежность к той или иной социальной группе. И, конечно, выбор внешнего облика – достаточно активное выражение социальной ориентации человека и демонстрация его социокультурной принадлежности293.

Ю.М. Лотман писал: «Принадлежность к дворянству обозначает и обязанность определенных правил поведения, принципов чести, даже покроя одежды. Мы знаем случаи, когда “ношение неприличной дворянину одежды” или также “неприличной дворянину” бороды становилось предметом тревоги политической полиции и самого императора»294. Манера одеваться – одна из форм выражения подчинения нормам конкретного общества. В последнее время отечественные историки стали обращаться к изучению проблем моды. Знаковым событием можно считать появление книги заместителя директора Института российской истории РАН С.В. Журавлева, написанной в соавторстве с финским социологом Ю. Гроновом295. Правда, основная ее часть посвящена послевоенному периоду советской истории. Кроме того, авторы концентрируют свое внимание прежде всего на административно-организационной стороне развития моды СССР, в большинстве случаев игнорируя вопросы властного дисциплинирования с помощью одежды. Значительно чаще о специфике советских норм в сфере внешнего обличья населения пишут авторы журнала «Теория моды» и особенно Дж. Бартлетт, недавно опубликовавшая книгу о моде в СССР и Восточной Европе296.

«Оставим буржуев в комнатных туфлях»

Внешний вид уличной толпы и ее отдельных представителей являет собой систему искусственно созданных знаковых элементов, наполненных определенным смыслом. Уже осенью 1917 года на улицах крупных российских городов невозможно было встретить ни людей, одетых в блестящие офицерские мундиры, ни нарядных дам в шляпах и кружевах. Н.Н. Берберова вспоминала: «Женщины теперь все носили платки, мужчины – фуражки и кепки, шляпы исчезли: они всегда были общепринятым российским символом барства и праздности, теперь могли в любую минуту стать мишенью для маузера»297. Мало кто из горожан стремился украсить себя с помощью одежды. Напротив, она должна была помочь затеряться в толпе, скрыть явно выраженную социальную принадлежность, а по возможности и подчеркнуть лояльное отношение ее владельца к большевикам298. Но в данном случае внешний облик толпы являлся результатом определенных стратегий выживания, выбираемых индивидуально. В эпоху военного коммунизма ситуация усугубилась под воздействием как осложнившейся хозяйственной обстановки, так и нормативных суждений новой власти.

Знаменитый английский писатель-фантаст Г. Уэллс, посетивший Советскую Россию осенью 1920 года, за несколько месяцев до введения нэпа, был поражен видом почти умирающих главных русских городов, улицы которых угнетали своей пустынностью, а редкие прохожие – жалкой, потрепанной одеждой. «Люди обносились… – написал Г. Уэллс в книге «Россия во мгле». – Вряд ли у кого… найдется, во что переодеться»299.

Оборванство уличной толпы в 1918–1920 годах не удивительно. Легкая промышленность страны пришла в упадок. Даже в Петрограде, несмотря на отсутствие военных действий, полностью прекратилось изготовление гражданской одежды. Обувные предприятия в начале 1921 года производили в 7,5 раза меньше продукции, чем в 1913 году. Перестало функционировать большинство текстильных фабрик. Швейные же предприятия Советской России, объединенные в комитет «Главодежда», в основном шили обмундирование.