Богдан Сушинский - Странники войны

• Название: Странники войны
• Автор: Богдан Сушинский
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9533-5704-3

Военно-приключенческий роман «Странники войны» известного писателя, лауреата Международной литературной премии имени Александра Дюма (1993), Богдана Султанского посвящен событиям 1943—1944 годов.

В центре разворачивающихся событий — «диверсант номер один» Третьего рейха Отто Скорцени. Именно он принимает непосредственное участие в подготовке и заброске в Советский Союз двух террористов, которые должны совершить покушение на Сталина, и готовит двойников для Адольфа Гитлера и Евы Браун.

Роман отличают широта охвата исторических событий, насыщенность малоизвестными или совсем неизвестными фактами о деятельности фашистского «спецназа» и контрразведки, интригующие повороты сюжета.

---

— Мы неверующие, — предупредил Кондаков.

— Именно поэтому. Послушайте меня, парни, — голос «первого диверсанта империи» стал жестким и металлически твердым. — Помните, что результатов вашей операции буду ждать не только я. Не только командование вермахта. Его будет ждать прежде всего сама Россия. Порабощенные большевиками народы - Советского Союза. На ваше мужество рассчитывает вся Европа. Весь мир с надеждой будет ждать известия о том, что возмездие наконец свершилось. Взрыв, ради которого вы рискуете жизнями, в тот же день отзовется взрывом ликования в сотнях сталинских концлагерей. Он станет первым глотком свободы, которым Россия насладится еще до того, как добьется демократического возрождения.

Скорцени умолк, давая возможность переводчику дословно перевести все сказанное им. При этом он всматривался в лица диверсантов. Они по-прежнему оставались угрюмо-сосредоточенными. И никакой печати рыцарского мужества на них, никакого полета диверсионной фантазии!

— Но мы не политики, — Скорцени вдруг почувствовал, как, глядя на лица этих безнадежных «лагерников», он и сам потерял всякое воодушевление. — «Ты становишься жалкой тенью Геббельса, — почти с отвращением сказал он себе. — Самой жалкой из всех его теней». — Мы — солдаты. Поэтому я уверен, что вы выполните свой солдатский долг перед человечеством. Следующая наша встреча, уже после вашего возвращения в пределы рейха, состоится в лучшем ресторане Берлина.

— Вот это по-нашенски, — только теперь вымучил нечто похожее на кисловатую улыбку лейтенант Кондаков.

— А вы, агент Аттила, считали, что успех такой операции мы не отметим? Но о меню и выпивке — потом. Пока что — дай бог свидеться.

— До встречи, господин штурмбаннфюрер.

— Будет ли она? — мрачно проворчал по-русски Меринов.

Скорцени не понял его слов, но очень точно уловил дух сказанного.

«Лагерники — они и на том свете лагерники, — молвил он про себя, глядя вслед агентам. — В этом весь ужас твоей работы с русскими».

11

Беркут незаметно осмотрелся. Вокруг немцы. Правда, бдительность несколько притуплена, но сколько стволов!.. Нет, сейчас побег невозможен. Не сейчас. Ну что ж...

Он забрался в кузов. Один из автоматчиков сразу же закрыл борт и остался охранять пленного.

Андрей вдруг почувствовал, что совершенно обессилел. Подполз к кабинке и затих, свернувшись калачиком... Жив. Он все еще жив! Какое счастье! А ведь уже мог бы лежать где-то там, под слоем глины и тел. В могиле. «Господи, неужели в этом спасении твой знак?»

Три казни. Три! Две, как оказалось, ложные. Обычная подлая имитация. Третья — настоящая.

«Не слишком ли много для одного? Ведь я всего лишь обычный смертный. Ты забыл, Господи, что я всего лишь обычный смертный».

— Нельзя так истязать человека, — уже вслух пробормотал он. — Не по-людски это. Неужели мне когда-нибудь удастся вырваться из устроенного немцами ада?! Если удастся — забьюсь в какой-нибудь сарай, нору, пещеру, лесную сторожку — и полгода, нет, год проживу отшельником!

«Нервы, — попытался Беркут взять себя в руки. — Нервы!»

Резко прозвучал пистолетный выстрел, но Беркута он не встревожил.

«О, если только удастся вырваться из лагеря, из плена! Эти гады за все мне заплатят, — вдруг сразу забыл он свои мечты об отшельничестве. — За все! Этого я им не прощу».

— Засыпать. Быстро-быстро! — донеслось от рва. Но это уже из какого-то иного мира, не имеющего к нему, лейтенанту Громову по кличке Беркут, абсолютно никакого отношения.

Снова открылся задний борт. Взобрались в кузов и уселись на полу уставшие могильщики. Тяжелое дыхание, отрывки матерных фраз, надрывный кашель, который там, у ямы, как и в лагере во время проверок и осмотров, пленные конечно же стараются сдерживать. Любая болезнь или просто ослабленность — уже основание для того, чтобы попасть под «санитарную чистку».

«А вот тебе бояться теперь нечего, — мрачно пошутил сам над собой Беркут. — Можешь убедить себя, что тебя уже нет. Ты уже "там”! Чего может бояться мертвый? Еще одной смерти? "Расстреляв” тебя, они подарили тебе бессмертие! — А чуть переждав невероятную тряску, пока машина выезжала на шоссе, попробовал продолжить эту мысль: — Весь вопрос в том, как им распорядиться, этим страшным бессмертием».

— Что ты там бормочешь, загробник?

«Разве я заговорил вслух? — усомнился Беркут. — Не может быть».

— Да молится он. Теперь ему только и осталось, что молиться.

— Не молюсь я, — не удержался лейтенант. — Распеваю загробные песни. Я уже мертвый, неужели непонятно?

— Ты-то еще не мертвый, а вот тот... — скорбно проворчал могильщик, сидевший с ним плечо в плечо.

— Всю оставшуюся жизнь проживу, осознавая, что я давным-давно похоронен, — не придал значения его словам Беркут. — Способен ли мертвец цепляться за жизнь? Дрожать?

— Ты что, парень, свихнулся? — сочувственно поинтересовался тот, первый могильщик, который и начал разговор.

— Мертвец не способен свихнуться. Просто я уже расстрелян. Постой, это, кажется, ты вытаскивал меня из могилы?

— Не я, — резко отрубил могильщик.

— Век тебя не забуду, — не расслышал его возражения Беркут. — Если бы не ты...

— Можешь помнить, да только я не тот. Не тот, доходит до тебя?!

— Кто же из вас «тот»? Отозвался бы уж.

— Да он точно чокнулся, — вмешался кто-то из молчавших до сих пор похоронщиков.

— И все же пусть знает. Эй, ты! Того, кто спасал тебя, здесь уже нет. Расстрелян он.

— Как «расстрелян»?

— Обыкновенно. Из пистолета, в затылок. Вместо тебя.

— Нет, я серьезно спрашиваю...

— Что ты здесь дурочку валяешь?! — вдруг взорвался кто-то, сидящий у заднего борта. — Будто не видел, что твой обер пристрелил его?! Вежливо поблагодарив при этом за находчивость! И даже потом не добил. Так, в судорогах, мы его и присыпали! Вместо тебя! Для счету.

— Но... как же так? — растерянно пробормотал Беркут.

— А вот так! Нужно было расстрелять двадцать четыре человека — он и расстрелял. Было шестеро могильщиков?! Шестеро и вернулось! Ты — за шестого. И сережки в соломе. Немецкая аккуратность.

— Выходит, что тот выстрел?.. Я ведь действительно ничего не видел... Но, мужики, я даже не мог предположить...

— Да ты тут ни при чем, — вступился за Беркута могильщик, который спрашивал о молитве. Каждый вымаливает себе жизнь как может. Только смотри, как бы за это спасение они тебя не заставили платить.

— И все-таки лежать там должен был он. А не Борисов! — снова взвился тот, у заднего борта. — Я тоже чуть было не прыгнул к нему! Веревки, видишь ли, развязывать! Фашист, видно, так и прикинул: кто поможет, тот и вытянет свой смертный жребий. Вот мы и тянули. Достался Борисову, святая его душа. Ну, ему достался, что тут скажешь? А мог бы кому-то из нас. И сережки в соломе.

— Бежать нужно, служивые, — вмешался кто-то третий. — Иначе они всех нас... Думаешь, им есть резон оставлять в живых могильную бригаду? Для фрицев, если так, по закону, мы — первые и самые лютые свидетели их сатанинства.

— Не пужайся, со свидетелями у них строго, — «успокоили» его. — Лишних не оставят.

Весь оставшийся путь до лагеря Беркут тихо, беззвучно проплакал. Впервые за всю войну. Это был плач-молитва, плач-прощение, выпрашиваемое у того, кто погиб вместо него, заняв его место в общей могиле; плач-исповедь перед теми, кто сидел сейчас рядом и кто окажется рядом с ним, живым, через час, через сутки, год... А еще это был плач ненависти. Так плачет человек, понявший, что жесточайшая месть, которую он вынашивает в своей груди, — не потребность жестокой натуры, а крайняя мера той безысходности, в которую загнали его суровые обстоятельства, загнала судьба, сама жизнь.

«Он прав, этот могильщик, каждый выбирает свой жребий. Жестокий жребий жизни, смерти, войны. Жребий войны...»

12

С Кальтенбруннером они встретились в небольшом ресторанчике неподалеку от Главного управления имперской безопасности, который был известен в офицерских кругах как «ресторан СС». Обер-группенфюрер задумчиво сидел за кружкой черного густого пива и думал о чем-то немыслимо далеком от службы и войны.

— Вы, Скорцени? Давно жду Ни одного завсегдатая. Дожились! За кружкой пива поплакаться некому.

Штурмбаннфюрер заказал запеченное в крови мясо, называвшееся здесь «антрекотом по-австрийски», и кружку такого же пива, какое медленно допивал его шеф.

— Отправили этих своих «энкавэдистов»? — спросил Кальтенбруннер, потягивая горьковатое пиво с таким мрачным отвращением, словно смаковал собственноручно нацеженную в кружку отраву.

Он пребывал в той высшей стадии апатии, когда в нем неожиданно прорезался столь мрачный, как его настроение, юмор.

— С божьим напутствием.