Евгений Сапиро - Трактат об удаче (воспоминания и размышления)

• Название: Трактат об удаче (воспоминания и размышления)
• Автор: Евгений Сапиро
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91076-025-1

В 2001–2002 годах пермская газета «Новый Компаньон» более полугода печатала воспоминания спикера Законодательного собрания Пермской области первого созыва, экс-министра региональной и национальной политики России профессора Е. С. Сапиро. Эти воспоминания стали основой книги «Стриптиз с юмором», изданной в Перми в 2003 году и вызвавшей большой интерес читателей.

Хотя в «Трактате об удаче» присутствуют некоторые сюжеты из «Стриптиза…», он не является повторением или продолжением первой книги. Новая книга – иная по содержанию («пять лет спустя»), по форме и даже по своей философии.

В книге использованы фотографии из личного архива автора.

---

Моя сталинская эпоха началась, когда Иосиф Виссарионович уже десять лет вел нашу страну в светлое будущее. По причине дошкольного возраста собственных довоенных воспоминаний и восприятий в памяти почти не осталось. Но некоторые события 1937–1939 годов вернулись эхом после ХХ съезда КПСС, и именно они определили своеобразие этой эпохи.

В первой главе в рассказе об отце цитируется выдержка из мариупольской заводской многотиражки 2007 года: «…ильичевцы П. Кравцов, С. Сапиро и И. Чернышов впервые в СССР смогли изготовить крепчайшую сталь «Готфильд»… П. Кравцов был главным инженером завода, руководителем этой работы. Отец – начальником мартеновского цеха. Кем был И. Чернышов и какова его дальнейшая судьба, к сожалению, не знаю. За освоение промышленного производства стали «Готфильд» Кравцов был награжден орденом Ленина, нарком С. Орджоникидзе подарил ему автомобиль «Бьюик». Отцу вручили автомобиль «ГАЗ-А» («фордик») и представили к награждению орденом Трудового Красного Знамени.

А потом пошло-поехало. В конце 1936 года за продажу иностранным разведкам секрета новой марки стали (обязан уточнить: впервые разработанной на Западе!) арестовывают Кравцова. Отец попадает в число подозреваемых, но пока остается на свободе. Далее начинается чистка работников НКВД, под которую попадают как минимум два следователя, которые вели это дело. В этой суматохе перед своей смертью С. Орджоникидзе успел «разбросать» остальных авторов «Готфильда» по другим заводам. Отец был переведен на Макеевский металлургический завод – и уцелел.

Беда обошла его стороной еще раз – в 1952–1953 году, когда набирали обороты «дело врачей» и «дело Еврейского антифашистского комитета» и начались аресты «видных» евреев не только самой гуманной профессии… В 1956 году отец получил телеграмму от Кравцова, в которой говорилось, что все эти годы он был на севере нашей, тогда еще Молотовской, области, сейчас освобожден и через несколько дней будет проезжать через Чусовой.

Прожил он у нас неделю. Каждый вечер они закрывались с отцом вдвоем до глубокой ночи и говорили, говорили.

Поколение моих родителей было напрочь отучено от обсуждения подобных тем. Но кое о чем, после многократных предупреждений «держать язык за зубами», отец мне рассказал. Талантливый организатор Кравцов и на зоне был замечен, прошел все ступеньки лагерной иерархии и последние годы был, фактически, заместителем начальника управления по общим вопросам.

Абстрактно к этой теме я был готов: весной 1956 года нам, еще студентам, зачитали доклад Хрущева на ХХ съезде о культе личности Сталина, о репрессиях. Но узнать все это по отношению к конкретному, талантливому, абсолютно невинному человеку – было потрясением. Тем более что до публикации «Одного дня Ивана Денисовича» А. Солженицына оставалось еще шесть лет. Когда меня назначили мастером стана «550», его начальник во время инструктажа мимоходом сообщил, что шесть человек из моей смены имеют судимость. Через год началась реабилитация осужденных по политической 58-й статье. Оказалось что два «врага народа» из моей смены получили свои не малые сроки в 1944 году. Один – за то, что нарисовал игральные карты, нарезав их из плотной бумаги, на которой был напечатан портрет Сталина.

Другой – за анекдоты. В это время им было по 15 лет, они были эвакуированы на Урал из Белоруссии вместе с ремесленным училищем.

Года через два «анекдотчик» поделился со мной своим творческим багажом. Три-четыре сюжета из рассказанных я запомнил. Когда заходит речь о моральном поощрении трудящихся, одним из этих анекдотов пользуюсь всю последующую жизнь.

Осень. Колхоз. Праздник урожая. Приехавший на праздник районный начальник объявляет с трибуны:

– За высокие надои молока доярка Грищенко награждается отрезом на платье!

Аплодисменты.

– За ударную работу на уборке комбайнер Шавло награждается сапогами!

Бурные аплодисменты.

– Бухгалтер Семко за учет и сохранность колхозного имущества награждается патефоном!

Бурные, долго не смолкающие аплодисменты.

– Ваш батько, председатель колхоза Роман Степаныч за досрочное выполнение плана по мясу, молоку и зерновым награждается (пауза) полным собранием сочинений товарища Сталина!!!

Мертвая тишина. И в ней свистящий, всем слышный шепот:

– А, сука! Так тебе и надо!

Интересно, что когда в начале 1990-х разнообразные сборники анекдотов заполонили книжные прилавки, ни одного из услышанных мною от «сидельца» анекдотов я в них не обнаружил.

Моя будущая жена Лида в первый же вечер нашего знакомства рассказала о своих родителях так: мама – медицинская сестра, папа погиб в 1941-м. Первое наше знакомство продолжалось неделю. Через полгода, приехав на преддипломную практику (и ко мне), она призналась:

– Знаешь, впереди всякие оформления, анкеты… Поэтому ты должен знать правду о моем отце. Осенью сорок первого он встречался с двумя старыми друзьями. Из троих отец был, как сказали бы сейчас, наиболее продвинутым. Друзья спрашивали: почему Красная Армия ведет бои не на чужой, как раньше было обещано, а на своей территории. Он объяснял. А утром его забрали…

Это было еще не все. Аню Родину, маму Лиды, вынудили отречься от «врага народа». Лида, оформляясь на работу в «почтовый ящик», а позднее – в заграничные поездки, во всех анкетах на вопрос об отце отвечала той самой обтекаемой формулировкой: «погиб в 1941», – каждый раз вздрагивая в ожидании «наводящих вопросов». То ли органы глубже не копали сознательно, учитывая отречение жены от «врага народа», то ли что-то засбоило в их отлаженной машине, но дополнительных вопросов так и не последовало.

Одиночество, бедность (жалкие копейки медсестры), тяжкий груз на душе не прошли бесследно для Ани Родиной. Она ушла из жизни в 42 года, не дожив дня до свадьбы дочери. Свадьбы, которая по этой причине не состоялась. Мы тихо «расписались»… и все.

Предыдущий раздел заканчивается словами о тех временах: «Так что все было довольно неплохо. За одним исключением: когда из-за «погоды» «свидание» отменялось. У многих – навсегда».

Эти слова о моих тесте и теще, которых я так и не увидел, об их исковерканных сталинской эпохой судьбах. О миллионах подобных судеб. Через 60 лет скупая информация об отце, полученная Лидой в детстве, была дополнена еще пятью строками. Я обнаружил их летом 2008 года в интернетовской версии «Книги памяти» Кемеровской области:

Гусаров Степан Иванович: 1913 года рождения,

электрик ЦЭС треста «Ленинуголь»,

место проживания: г. Л.-Кузнецкий.

Осужд. 20. 10. 1943. Военный трибунал Новосибирского гарнизона.

Обв. по ст. 58–10 ч. 2, 58–8 УК.

Приговор: 10 лет с поражением в правах на 3 года.

Как ощущалось именно это трагическое своеобразие «сталинской эпохи» ее молодым современником? Несколько моих ровесников, по семьям которых непосредственно прокатился каток репрессий, потом говорили о чувстве если не постоянного, то периодически возникающего страха. Семью моих родителей сия чаша миновала. Мы сопережили, но не пережили самое страшное. Я знал многое, но далеко не все. Поэтому фон «внешней среды», сопровождавший меня в «сталинскую эпоху», можно назвать напряженной осторожностью. Осторожность вводила поправочные коэффициенты в нормальное, естественное поведение. Все эти коэффициенты включали в себя слово «не»: не откровенничай, не говори лишнего, не высовывайся, не забывай о своей «инвалидности пятой группы» (еврейской национальности)…

Атмосфера «сталинской эпохи» не могла обходиться без присутствия в ней самого вождя. Нездоровый, «радиоактивный» характер сталинского «фона» я впервые ощутил в 15 лет. В 1949 году весь советский народ праздновал семидесятилетний юбилей И. Сталина. К тому времени я стал заядлым читателем не только книг, но и прессы. Как минимум на протяжении года ежедневно в главной газете страны «Правде» на второй полосе, в правом верхнем углу присутствовала рубрика «Поток приветствий». В ней печатали список отдельных лиц и организаций, поздравивших отца народов.

Вообще-то все октябрятское и пионерское детство было пронизано Сталиным:

«Пионеры! За дело Ленина – Сталина будьте готовы!»

«Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»

«Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовет Отчизна нас!» (из песни к кинофильму).

«Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил!» (из первого варианта гимна Советского Союза).

И, наконец, святое: «За Родину! За Сталина!».

Почему-то (может быть, по детской недозрелости) все это воспринималось как должное. А вот предъюбилейная и послеюбилейная шумиха оказались «перебором» даже для выросшего в этой среде юного организма. Организм почувствовал что-то не то, почувствовал фальшь.