Валерий Хазин - Прямой эфир

• Название: Прямой эфир
• Автор: Валерий Хазин
• Жанр: Детектив

Главный герой, избежавший мести неизвестных террористов за «словесное преступление», таинственными спасителями был перенесен из России в центр Европы. «Прекрасная праздность» и карнавальные приключения внезапно выбрасывают его на смертельно опасную тропу сыска, где ему, возможно, предстоит проникнуть в тайну сокрытых книг и управления сновидениями.

Захватывающий детективный сюжет переносит читателя на Балканы, в Италию, средневековый Багдад и даже Китай. А преследователи и преследуемые то и дело парадоксальным образом меняются местами.

Авантюрный детективный роман «Прямой эфир» Валерия Хазина, помимо захватывающего сюжета, отличают неповторимый авторский стиль и долгое послевкусие тайны.

Валерий Хазин – член Союза литераторов России, дважды номинант на премию им. И.П. Белкина «за лучшую русскоязычную повесть» («Каталоги Телегона» в 2004 г. и «Труба» в 2009 г.).

---

Взломавший стену и нашедший пусть знает: совпадения обволакивают его, словно сны, но не они ведут сюда, к запискам в башне, на самой западной окраине самого восточного из европейских языков.

Пусть знает: язык и заводит сюда, язык этот и есть путь, и средство, и цель.

И еще пусть знает взломавший стену: он сам – нашедший, и он же – находка.

Ведь теперь, стоит ему пройти немного и вслушаться в одиночество облачной ночи, он научится видеть сны и пересекать границы и разглядит то, чего нет пока в русском языке, но давно закутано даже в русской онейрокритике.

А чтобы рассмотреть скорее – вот несколько стоянок или остановок.

Имеющий глаза да увидит, хотя след в след идти не следует.

Что это было и что это все могло означать?

Под «остановками», очевидно, подразумевался второй белый лист с отпечатанным списком книг: двадцать семь разноязычных наименований, большею частью – чудных. Посреди известных сонников (персидских, китайских, ассиро-вавилонских) и неизбежных работ об управляемых сновидениях были указаны египетские папирусы Карлсберга и Честер-Бити, труды русского философа Петра Успенского, книги Эванса-Венца о сновидческой йоге и обзор Буше-Леклерка с перечнем всех, оставшихся в истории, онейрокритиков – толкователей снов.

Дан наткнулся там и на инкунабулу, обожаемую мистиками Голливуда, – Hypnerotomachia Poliphili, «Полифилово борение за любовь во сне». Сам он, конечно, таинственную книгу в глаза не видел, но ею бредил далекий, давно потерянный друг его, едва ли не первым сделавший когда-то половину русского перевода. От него Дан и слышал, что этот полиграфический шедевр восхищал Юнга, стал основой модного шрифта Poliphilus, а знаменитая московская студия в видах свободы успела отснять по ней мультфильм для взрослых «Гипнэротомахия».

Но что все это – взятое вместе – могло означать?

Сквозь это безумие (как всегда, впрочем) проглядывала, словно исподлобья, некая угрюмая логика, но тьмы не рассеивала.

Китайское эссе Иосифа Кана, его последний эфир – само собой, оказывались не экстравагантной шуткой гения, но вызовом, прямым намеком, указателем на тайник.

Но зачем понадобился сам тайник, да еще такой нелепый и громоздкий? От кого все это требовалось утаить? И что это – все? Что «спрятанное или закутанное» можно было разглядеть в «русской онейрокритике», и почему для этого нужно было «научиться видеть сны и пересекать границы»? И, наконец, кем, по замыслу Иосифа, должен быть тот, кому полагалось «взломать стену», стать «нашедшим и находкой»?

И стоило лишь допустить, что все эти совпадения были продуманы заранее и расставлены Иосифом: все эти книги и башни в разговорах с DJDJ, даосские сновидцы и «Онейрокритика» Артемидора с пиратским изданием «Марии и Мириам» в одной сумке, – сама мысль об этом обдавала каким-то совсем уж неправдоподобным холодком и завязывалась узлом в желудке.

Дан начинал чувствовать себя еще одним персонажем в поисках автора, но догадывался, что подобные обороты под силу только создателям романов с кокаином или пожирателям опиума.

И разве нельзя было все-таки, успокаивал он себя, нельзя было объяснить все это естественным и случайным стечением обстоятельств?

Однако и второе послание Иосифа, как будто более размашистое, записанное на трех оранжевых листах, почти ничего не проясняло:

And Ne Forthedon Na. Так говорили англосаксы. Не следует бояться. Особенно того, что привычно пугает всех. Не страшно заблудиться на время – куда опаснее однажды перепутать ворота и принять створы из слоновой кости за роговые. Тут вам не Ebony and Ivory. Тут Ivory and Horn. Рога, можно сказать, трубят. Вергилий повит под дуду Гомера.

И если ты уже довольно поплутал на перепутьях, но тебя еще не свалили с ног дороги из Европы в Азию и обратно, – вот перед тобой врата правды, ворота роговые.

Толкование снов безнадежно.

И все же в пяти книгах Артемидоровой «Онейрокритики» сплетено не меньше тайных троп, чем укрывает китайское Пятикнижие У Цзин или Хумаш иудеев, который европейцы иногда неверно именуют Торой.

Поверить в это трудно, особенно здесь, на самой западной границе самого восточного из европейских языков.

Но бояться не надо.

Не нужно, однако, и следовать через ворота лжи за теми, кто, вроде Лабержа и Рейнгольда, обещает обучить любого ремеслу осознанных или управляемых сновидений за восемнадцать или двадцать семь недель. Шарлатаны соблазняют, вослед Кастанеде, каким-нибудь легковесным странствием во сне либо – хуже того – завлекают обывателя ночными шансами поправить здоровье, карьеру, а заодно изощрить дар оратора или коронный удар теннисиста…

Нырки этих «онейронавтов в океан сна» не следует даже отслеживать: их всех и дюжины книг Лабержа стоит хотя бы одна обмолвка, которую в интервью «Радио Ривадевиа» сделал тот, кто позднее велел написать на своей могильной плите And Ne Forthedon Na, – Борхес.

Ворота правды приоткрывает он, почти совсем слепой, когда признается, например, сколько раз обманывался, читая внезапно приснившийся текст и радуясь вернувшемуся было зрению. И сколько раз, тут же, во сне, догадывался потом, что лишь придумывает текст и не узнает его, но продолжает спать…

Или, скажем, учитель его, полубог-изобретатель Стивенсон – такие же створы роговые оттягивает он на миг, упоминая некий юркий народец, вроде домовых, готовых продиктовать спящему сочинителю новую повесть целиком, главу за главой, оставляя, однако, загадкой до следующего сна, чем она закончится…

И туда же, похоже, заглядывал, те же равнины пересекая, Петр Успенский: чем иначе объяснить ну, хотя бы пять, взятых наугад, притворно невинных его откровений?

Сны, говорит он обиняком, нельзя наблюдать без последствий, поскольку они меняются прямо на глазах наблюдателя, самим фактом наблюдения. А наблюдения эти, утверждается в другом месте, могут учащать или сгущать случаи déjà vu наяву либо отправить сновидца в необычные полеты спиною вперед.

Откуда бы ему узнать, наконец, что сны, при известном навыке, можно видеть и не засыпая, ибо они льются, обтекая затылок, постоянно? И откуда разглядеть, что в глубине некоторых сновидений невозможно произнести собственное имя?

Словом, все они, названные (чтобы не вязнуть более в потоке прочих имен) – все проходили через одни ворота.

И, разумеется, Артемидор из города Далдис – первый среди европейцев, кто пересекал не только ломкие границы Европы с Азией, но и пороги роговых ворот, и иные равнины, о чем проговаривается многократно «Онейрокритика».

Скажем, раздел второй книги о снящихся числах разъясняет, какое количество лет жизни они предрекают сновидцу. Так, приснившаяся шестерка оказывается числом 65, поскольку пишется буквами ε (5) и ξ (60), а десятку можно понимать как 30 или 49 лет в зависимости от того, записана она словом или единичной буквой.

Или в книге третьей, к примеру, буква ρ, обозначающая сотню, названа хорошей для тех сновидцев, кто ожидает чьего-либо возвращения из дальней поездки, потому что слово «ангелиа» (весточка) тоже составляет сотню. По той же причине та же буква предлагает выбирающим способ путешествия путь сухопутный, а не морской; колеблющимся – советует оставаться дома; преступникам предвещает кандалы; козопасам и коневодам – благо, ибо слово νέμε (паси) в числовом выражении также означает «сто».

Но при этом странным образом умалчивается о том, следует ли различать толкование букв, приснившихся написанными, и букв, во сне прозвучавших. И как поступать сновидцам-негрекам?

Разве две-три дюжины подобных нелепостей не должны были уже тогда наводить на мысль, что толкование сновидений безнадежно, а составитель «Онейрокритики» либо откровенно безумен, либо сокровенно мудр?

В этих заплетающихся исчислениях нельзя же было не заподозрить бреда или – наоборот – неких ключей к неким воротам?

И ведь не мог не догадываться об этом всякий переводчик Артемидора – и уж тем более первый из них, Хунайн ибн Исхак, прозванный шейхом толмачей в Багдаде?

И даже он, между тем, даже несравненный Хунайн, математик и врач при дворе халифов, сопроводивший сотни книг через границы греческого в сирийский, арабский и обратно, даже он не решился выйти за пределы «Онейрокритики» – предпочел не заметить ничего, или притворился.

Почему?

Умеющий видеть сны да увидит.

Это не пожелание, но утверждение.

Важно только не перепутать ворота и выбрать знающих толк проводников.