Питер Акройд - Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера

• Название: Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера
• Автор: Питер Акройд
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-085153-9

«Я не верю, что прошлое непременно находится в прошлом. Оно вечно, оно всегда вокруг нас», – так говорит Питер Акройд. И доказывает это всему миру своим переводом со староанглийского на современный язык одной из величайших поэм Джеффри Чосера (1343–1400). «Кентерберийские рассказы» – это мозаика из удивительных историй: религиозных, бытовых, романтических, поведанных средневековыми паломниками по пути из Лондона в Кентербери, людьми разных возрастов, социального положения и темперамента, и голос каждого из них сохраняет яркость и свежесть просторечного стиля. Произведение Чосера и прославились, скорее всего, своим соленым юмором, да и многие его сюжеты легко узнаваемы (вспомним, например, «Сказку о царе Салтане»). А теперь мы можем наслаждаться чосеровскими «Кентерберийскими рассказами» в переложении Питера Акройда.

---

Часть вторая

Когда Архита наконец возвратился в Фивы, он начал чахнуть и хиреть. Он все время твердил одно-единственное слово: «Увы!» Мы знаем, что было тому причиной. Добавлю лишь, что ни одно живое существо на земле никогда так не страдало и не будет так ужасно страдать, как он. Он не мог спать. Он не мог ни есть, ни пить. Он исхудал и отощал, сделался сухим и хрупким, как жердь; глаза его ввалились, цвет лица стал болезненно-желтым, словно от желтухи. Он превратился в настоящее страшилище. И все время был один. Он искал одиночества, как раненый зверь. Он плакал ночи напролет, а если слышал звуки лиры или лютни, то бурно заливался слезами и долго не мог успокоиться. Он совсем пал духом, его манеры так изменились, что никто здесь не узнавал ни его самого, ни его голоса. Он вел себя дико, безумно. Казалось, он страдает не от любовного наваждения, а от отчаяния, вызванного гуморами черной желчи – меланхолии; его поразило в передний желудочек мозга – то место, где гнездится воображение. А потому в уме Архиты все перевернулось вверх дном. Все шаталось и рушилось. Нет даже смысла описывать его отчаяние во всех подробностях.

После двух лет такой жизни в Фивах, проведенной в печали и скорби, однажды ночью, во сне, ему явился Меркурий. Крылатый бог с жезлом сна в руке встал у его изголовья и велел ему воспрянуть духом. На голове могущественного бога, поверх золотых волос, был серебряный шлем, украшенный крыльями. В этом обличье он усыпил стоглазого Аргуса, когда явился украсть Ио. И он сказал Архите (или так тому померещилось): «Ты должен сейчас же отправиться в Афины. Там прекратятся все твои мучения». И в тот же миг Архита проснулся, как от толчка.

«Во что бы то ни стало, – сказал он, – пускай даже под страхом смерти, я осуществлю свою мечту и отправлюсь в Афины. Немедленно. И ничто, никто меня не остановит. Я снова увижу мою госпожу. Я буду рядом с ней, пусть даже погибну у нее на глазах. Тогда и смерть будет отрадна».

Затем он взял большое зеркало и увидел, как переменилась его внешность. Он стал таким изнуренным, изможденным, что едва сам себя узнал. А потом к нему явилось вдохновение. Вдохновлял ли его сам Меркурий – не могу сказать. Он понял, что страдания и хвори настолько ослабили его, что в Афинах его никто не узнает. Если он будет осторожен и благоразумен, то может прожить там остаток дней – и власти его не обнаружат. Тогда он сможет каждый день видеть Эмилию. Какое чудесное будущее! И Архита радостно засобирался. Он переоделся, облачившись в рубище бедняка-работяги. Единственным спутником Архиты был его сквайр-оруженосец. Этот молодой человек знал от начала до конца историю его бедствий, но охотно согласился сопровождать его. Сквайр тоже переоделся в лохмотья бедняка.

На следующий день они вдвоем отправились в Афины. Прибыв туда, Архита сразу же пошел ко дворцу Тесея, встал у больших ворот и начал предлагать свои услуги всем проходящим. Он брался выполнять любую черную работу – таскать воду, носить тяжести, делать все что угодно, лишь бы оказаться поближе к Эмилии. В конце концов удача улыбнулась ему, и он получил работу в доме управляющего, который служил как раз у его прекрасной дамы. Он высматривал и выжидал, пользуясь каждым случаем хоть издали увидеть ее. Он ловко рубил дрова и без устали таскал бочки с водой. Он был силен – у него были крупные кости и крепкие мышцы. Он исполнял любую работу, которую от него требовали. Он был ревностен и неутомим. Вот так, постепенно, он сделался личным слугой самой госпожи Эмилии. Какое же имя он взял себе? Все звали его Филостратом.

Ни одного человека не уважали больше, чем его. Он был так благороден, так скромен в обхождении, что слава о нем разошлась по всему королевскому двору. Все в один голос говорили, что со стороны Тесея было бы милостью найти Филострату более почетную должность, на которой его исключительные добродетели могли бы раскрыться еще полнее. Так прославился он своими добрыми деяниями и красноречием. Сам Тесей прислушался к этой молве. И что же? Он сделал его сквайром своей опочивальни и отсыпал ему столько золота, сколько требовал его новый чин. Но был у Архиты и другой источник золота. Он ведь получал ежегодный доход со своих земельных владений в Фивах. Его доставляли Архите втайне, частным порядком, посредники из его родного города, и они вели себя так осмотрительно, что никто в Афинах ничего не заподозрил. Сам Архита тоже вел себя мудро – избегал лишних трат, чреватых сплетнями. Так он провел еще три года. Он трудился так усердно – и в мире, и на войне, – что Тесей ставил его выше всех других вельмож. Теперь я оставлю на некоторое время Архиту и расскажу о Паламоне.

О боже, какая бездна разделяла теперь братьев! Пока Архита благоденствовал, Паламон пребывал в аду. Вот уже семь лет томился он во тьме и отчаянии, в темной башне, в оковах, изнуренный страданиями и исполненный печали. Он переносил двойные муки: ведь неразделенная любовь к Эмилии усиливала муки заточения. Ему никогда не суждено выйти за стены тюремной камеры. Никогда не преклонить перед ней колен, не обратить к ней свои речи. Он был близок к помешательству. Кто взялся бы живописать простым английским языком все его мучения? Я не берусь. Поэтому, если не возражаете, я поведу свой рассказ дальше.

– Да вы не торопитесь! – сказал тут Рыцарю наш Хозяин. – Ведь сегодняшний день – первый. Он останется ярким в нашей памяти.

– Благодарю. Но мне нужно продолжать рассказ.

На седьмом году заточения – это было третьего мая, если быть точным, – колесо Фортуны повернулось и к Паламону. Такая дата, во всяком случае, приводится в старинных книгах, а им, пожалуй, стоит доверять больше, нежели мне. Я безыскусный рассказчик. Была ли то удача или судьба – если вообще есть между ними какая-нибудь разница, – ведь когда что-то должно случиться, то оно случится непременно – так я, по крайней мере, думаю. Как бы то ни было, рок судил, чтобы третьего мая, вскоре после полуночи, Паламон совершил побег из темницы при пособничестве одного своего друга. И вот как он это устроил. Он угостил тюремщика стаканом сладкого пряного вина, куда было подмешано наркотическое зелье и лучший фиванский опиум; эти добавки возымели желаемое действие, и тюремщик уснул так крепко, что никто не мог бы пробудить его. Так Паламон бежал из Афин. Он помчался во весь опор. Однако весенняя ночь чересчур коротка – и на рассвете он решил укрыться в ближайшем лесу; он затаился там, боясь, как бы его не обнаружили. Он собирался провести там весь день, прячась в густой тени больших деревьев, а с наступлением новой ночи возобновить бегство в Фивы. Достигнув родного города, он намеревался собрать своих друзей и убедить их пойти войной на Афины. Или он погибнет в сражении, или завоюет Эмилию и женится на ней. Третьего пути нет.

Теперь, если позволите, я вернусь к Архите. Этот несчастный и не догадывался о том, что ему уготовано. Отныне Фортуна сделалась его противницей. Фортуна расставила ему сети. Всем ведь известно, что час холода сводит на нет семь лет зноя.

Проворный жаворонок, вестник дня, запел, приветствуя рожденье дня. И солнца шар, поднявшись над землей, восток любовно омывал зарей. Земля купалась радостно в лучах, а росный бисер на листочках чах. Такая утренняя поэзия приветствовала Архиту, сквайра королевской опочивальни, когда он поднялся с постели. Он решил воздать дань маю, вдохновляясь своей страстью к Эмилии; потому он вскочил на своего пылкого скакуна и отъехал от города на две или три мили. Там простирались открытые поля, где можно и порезвиться, и отдохнуть. И так случилось, что он поскакал как раз к той роще, где прятался Паламон. Там он сплел себе гирлянду из ветвей и листьев жимолости и боярышника и, увенчав себя, купаясь в солнечных лучах, радостно запел приветственную песню:

«О май с цветами и в зеленом наряде листвы, привет тебе! Привет тебе, прекраснейший и самый свежий месяц! Пусть мне по праву достанется эта зеленая гирлянда!»

Он спешился и, пребывая в отличном настроении, пошел по тропинке, которая вела в глубь леса. Куда же вела его эта тропа? Она вела его прямо туда, в гущу деревьев, где скрывался, опасаясь за свою жизнь, Паламон. Он и понятия не имел, что Архита сейчас находится так близко. Видит Бог, это и впрямь невероятное совпадение! Но есть ведь старинная поговорка, много раз доказанная: «У полей есть глаза и у лесов есть уши». Всем вам надлежит вести себя мудро, потому что вы никогда не знаете, с кем встретитесь. Жизнь полна неожиданностей. Итак, Паламон даже не подозревал, что голос, который он сейчас слышит, – это голос Архиты. Он просто лежал, затаившись, в тенистой роще.

Архита же распевал во всю глотку, блуждая среди лесных деревьев и кустарников. Потом вдруг остановился и задумался, как это часто делают влюбленные. Ведь бывает такое, что влюбленный только что любовался цветами – и вот уже лезет в колючки. Он то взлетает ввысь, то падает вниз – словно ведро в колодце. Пятница – Венерин день – тоже меняет обличья: то солнечно, то вдруг пасмурно. Пятница не похожа на другие дни недели. Так и сама Венера вытворяет странные, непредсказуемые штуки со своими почитателями.