Александр Шаргородский - Второй закон Джаги-Янкелевича

• Название: Второй закон Джаги-Янкелевича
• Автор: Александр Шаргородский
• Жанр: Драматургия

---

— Ты ищешь сложные пути поступления, — заметила Роза. — Никто из-за твоего института не развяжет войну. Даже с Израилем.

…И он поступил в Холодильный. Вернее, Роза поступила его туда. Она выступила перед членами приемной комиссии. Она говорила, что у нас дома есть холодильник, что он сам сибиряк, что его папа — то есть я — обморожен, что у нас в квартире всегда страшный холод, что мой сын любит мороженое, что она в сорокаградусный мороз ходит почти без пальто, что мой сын почти «морж» и что он обожает мороженые рыбу и фрукты. Она говорила о холоде с таким жаром, что ледяные сердца членов комиссии растопились.

И вот так, мои дорогие сардинские единоверцы, мой сын кончил Холодильный. И работает на каком-то вонючем холодильнике, где хранят рыбу — и даже не фаршированную.

А они его не выпускают и говорят, что он знает какой-то секрет и что если он приедет сюда — он ослабит их обороноспособность.

Азохун вей им, если секрет хранения тухлой рыбы может ослабить их обороноспособность!..

А теперь скажите мне, только откровенно — вы не могли бы ему помочь? Это мировой парень.

А вы все-таки, как-никак, Фронт освобождения сардинских евреев. Хотя их тут почти и нету. Да и освобождать не от кого. Может, вам стоит расширить зону вашей деятельности? Спасите для начала одного советского. Что вам стоит, а?..

ЯНКЕЛЕВИЧ в зал.

ЯНКЕЛЕВИЧ. И они пообещали. Чего только не сделаешь в ожидании трех миллионов…

В тот же вечер меня неожиданно посадили в ту же самую шикарную машину, отвезли почему-то в лес, выбросили и умчались…

И я никак не мог понять, с чего это вдруг — почему хозяева, принимавшие меня, как барина, ни с того, ни с сего поступили, как хозейрем…

Вскоре я узнал, что они были таки хозейрем.

Но я недолго думал об этом…

Кругом стояли сосны, и вечернее солнце освещало их красные стволы. Пахло хвоей и детством, и я стал бродить по этому лесу. Все тут мне напоминало родные места — и кроны деревьев, и ягоды, и красный вереск.

И солнце было тем же, и его теплые лучи.

И облако, и муравей.

И крики птиц, и мох, и кора на деревьях.

Из такой коры я мастерил когда-то кораблики, с парусами из простынок, которые давала мне мама.

Они уплыли далеко, эти кораблики, и сам я заплыл черт знает куда… Один, на всем корабле.

Я ходил по этому лесу и никуда больше не тянуло меня.

А потом я сел на пригорок, прислонился к теплой сосне, закрыл глаза и уснул.

И ЯНКЕЛЕВИЧ сел.

И дерево детства охраняло меня…

…Я летал с Розой по голубому небу, и мы беседовали друг с другом, и с чайками, и с пролетающим буревестником.

А внизу лежала Белоруссия, где родился я, где родился Векслер, создатель синхрофазотрона, где родился Илья, который ничего не изобрел, но которого не выпускали.

Над Витебском мы повстречали Шагала.

Он тоже летел с женой.

— Смотри, вот он, вот он, — сказал Шагал жене.

— Шолом Алейхем, — поздоровался я.

— Вы живы, господин ЯНКЕЛЕВИЧ? — поинтересовался Шагал.

— Да, я жив, я все еще жив.

— Вы живы?..

— Ну да, почему бы и нет?

— Но где вы пропадали?

— Летал вместе с вами.

— Где вы пропадали, где вы пропадали, — звучал откуда-то голос.

ЯНКЕЛЕВИЧ медленно поднялся.

ЯНКЕЛЕВИЧ (в зал) Я раскрыл глаза и увидел склонившегося надо мной председателя Шаца. Он тряс меня.

— Где вы пропадали? — говорил он.

…А я думал, что это Шагал…

— Летал вместе с Шагалом, — ответил я.

— Но вы живы?

— Вы же видите. Почему бы и нет?

— Мы боялись, что они могли вас убить.

— Кто? Шагал с женой?!

И тут председатель общины побелел. Он обернулся к окружавшим его евреям.

— Они мучали его, — сказал он, — он тронулся, он ничего не понимает… Вы помните, где вы были, господин ЯНКЕЛЕВИЧ?

— Почему бы и нет, — возмутился я, — я вам уже сказал тысячу раз! Я летал с Розой, а до этого был в гостях.

— Ну, вы видите, — сказал Шац евреям в доказательство того, что я мишуге.

— Простите, — сказал я, — но я ничего не понимаю. У вас что-нибудь случилось? В чем дело? Почему паника?

— Только не волнуйтесь, — мягким голосом произнес Шац, — все будет хорошо… Закутайте его в одеяло — и в машину.

И евреи закутали меня в одеяло и, словно дитя, понесли к машине.

И снова Шац повторял — все будет хорошо, все будет замечательно!

— Послушайте, — закричал я, — хватит причитать. Генуг! Что у вас, наконец, произошло?!

— У нас?! — вскипел Шац. — Это у вас, а не у нас! Это вас похитили, а не нас!

— Меня? — удивился я. — Да кому я нужен?

— И убили бы, если бы мы не дали выкуп.

— Какой еще выкуп?

— Сумасшедший, — выпалил председатель, — три миллиона!

Я не мог сдержать смех.

— Три миллиона, — хохотал я, — за меня?! За старый шкаф, выброшенный на свалку — три миллиона?! И вы что — действительно дали?

— А как же?

— С ума сошли! Зачем?!

— Вы нам дороги, — сознался председатель. — И потом, евреи должны спасать евреев.

Вы не поверите — мне захотелось поцеловать председателя…

— Ей Богу, дорогой, — повторял я, — я этого не стою!

— Но он меня успокаивал:

— Стоите, поверьте мне. И гораздо больше!

…Боже, если б это видела Роза, если б она знала, что за жизнь ее Хаимке дали три миллиона! Целую еврейскую школу с бассейном!.. Я был готов для них сделать все! Даже заслонить грудью амбразуру, как это делали во время войны.

Если б это, конечно, понадобилось.

Но Шац сам сказал, что надо сделать:

— Прежде всего — отдать три миллиона. И добавил — а также три миллиона на школу.

Я… я обалдел. Я начал заикаться.

— С удовольствием, — прозаикался я, — но где я их возьму?

Шац стал очень строгим.

— На все свое время, господин ЯНКЕЛЕВИЧ, — сказал он, — и сейчас не время шутить!

Как будто я шутил! Я ему так и сказал:

— Но где мне достать шесть миллионов, когда у меня нет на зубы? Взгляните на мой Авиньонский мост!

И ЯНКЕЛЕВИЧ раскрыл рот.

Шац даже не взглянул! «Не разыгрывайте мишуге, — раздраженно произнес он, — а ракеты? А Калашников? Наконец, авианосцы?»

— Послушайте, — сказал я, — вы же, вроде, умный еврей. Вы что — поверили, что я торгую этой заразой?

И тут председатель раскрыл рот, точно, как я, хотя там и не было Авиньонского моста.

— А-а что, нет? — выдавил он. — А телохранитель? Телохранитель?! Зачем он вам вдруг понадобился, я вас спрашиваю? От чего тогда вас охранять?

— От одиночества, — ответил я ему.

— Но от одиночества не охраняют, — возразил председатель.

— Что вы знаете, — вздохнул я. — Разве вы были когда-нибудь старшим бухгалтером из России, которому не с кем сказать слова? Вы представляете себе еврея, которому не с кем говорить?

За три года вы даже не поинтересовались, откуда у меня шрам?

И тут он вдруг спросил — «откуда»?

— Поздно, — сказал я, — я уже об этом поведал моему телохранителю. Он охраняет меня, и мне кажется, что я охраняю его…

Председатель не хотел слушать. Он перебил меня:

— То есть, у вас нет даже миллиона?

— Можете быть уверены! Ни копейки.

— На какие же деньги, простите, мы вас выкупали?

— Во всяком случае — не на мои.

— Но миллионы!

— Что вы шумите, — тихо сказал я, — я вас просил выкупать? Мне там хорошо было. Если они вам отдадут деньги — я могу вернуться…

— Убирайтесь, — прошипел Шац.

Я надеюсь — вы помните, что я был в машине?

— На ходу, — удивился я, — остановите хотя бы машину…

И они меня высадили, как те хазейрем, хотя, в общем, это были не хазейрем…

И я пошел не домой, а в телефонную будку и позвонил своему телохранителю.

ЯНКЕЛЕВИЧ взял трубку.

ЯНКЕЛЕВИЧ (в трубку) ДЖАГА? Я на свободе. И вы можете меня немного поохранять.

(И высветился ДЖАГА, и они обнялись и хлопали друг друга по плечу и спине, и, как показалось ЯНКЕЛЕВИЧУ, ДЖАГА даже плакал).

ЯНКЕЛЕВИЧ. Ну, что вы, ДЖАГА… Все это пустяки. Какие-то три миллиона — и я на свободе.

ДЖАГА. Я не сумел вас защитить. Не могу себе простить.

ЯНКЕЛЕВИЧ. Это все неважно, друг мой. Пустяки… Некого было защищать. Я ничем не торгую… И встречаюсь с вами потому, что вы единственный человек на всей земле, который слушает мои майсы… (они оба помолчали, глядя друг на друга).

Да, ДЖАГА, вы не поверите… Когда я родился, там, в России, в Мозыре, на моем лице была улыбка. В те годы это была такая редкость. Сейчас, впрочем, тоже…