Данни Ваттин - Сокровище господина Исаковица

• Название: Сокровище господина Исаковица
• Автор: Данни Ваттин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-086691-5

Представители трех поколений семьи Ваттинов, живущей в Швеции, отправляются в маленький польский городок, где до Второй мировой войны жили их предки, По семейному преданию, прадед автора, сгинувший в концлагере, закопал клад у себя во дворе, и потомки надеются его найти. Эта невыдуманная история написана так просто и доверительно, что читатель не замечает, как, путешествуя по Европе в компании симпатичных деда, отца и внука, погружается в самые страшные события истории XX века. Данни Ваттин не просто реконструирует семейную хронику, Он размышляет о том, как легко жестокость может стать обыденностью, а бюрократ – палачом; о том, что следы трагедий прошлого не стираются на протяжении многих поколений.

---

• внучкам, которые, по ее мнению, злоупотребляют косметикой ("Ты выглядишь как проститутка");

• подружкам внуков, недосаливающим еду ("Кто приготовил эту мерзкую еду? Она отдает дерьмом").

Кроме того, бабушка отличается исключительным умением звонить родственникам, у которых только что родился ребенок, и сообщать им, какие они дураки. Так происходило при рождении всех трех моих сыновей. Касательно первого ребенка – Лео никаких претензий к его имени у нее не возникло, поскольку так же звали ее отца. Зато имелся ряд соображений по поводу того, что мы позволяем ему спать у себя в постели.

— Не смей этого делать, Данни, – заявила она. – Это глупо.

— Хорошо, – ответил я, поскольку так было проще.

— Почему ты такой doof[9]? – продолжала она. Этим немецким выражением она обычно пользуется, когда кто‑то делает нечто особенно идиотское.

— А что такого? – возмутился я. – Это ведь не…

— Нельзя позволять мальчику спать вместе с тобой, – не унималась бабушка. – Послушайся меня. Я все‑таки дипломированная няня.

Это – один из аргументов, которые бабушка обычно вставляет, желая придать своим словам веса, и, честно говоря, мы ей не особенно верили. Как сомневались и в том, что блинный торт был именно ее изобретением, как она обычно утверждала на каждом дне рождения кого‑нибудь из родственников. Но будучи не в силах препираться, я, скрестив пальцы, пообещал, что у сына появится собственная кроватка.

Когда у меня родился второй сын, она опять позвонила. На этот раз, однако, ее больше всего возмущало не то, где ребенок спит.

— Как вы можете так поступать? – раздраженно спросила она.

— Что ты имеешь в виду? – удивился я.

— Нельзя давать ему такое имя. Как можно быть такими doofe?

— Что ты имеешь в виду? – повторил я.

— Как у животного.

— Животного?

— Динго. Как можно называть его Динго? Это же собака.

— Его зовут не Динго, – ответил я.

— Разве?

— Его зовут Мингус.

В трубке ненадолго замолчали, потом бабушка сказала:

— Что это еще за дурацкое имя? Оно звучит просто нелепо.

Но ее возмущение при рождении двоих первых сыновей было ничто по сравнению с тем, когда на свет появился наш третий сын. Тогда она просто не могла поверить своим ушам.

— Как зовут мальчика? – спросила она.

— Мосес[10], – ответил я.

— Нет! – возмущенно воскликнула она. – Это ужасно. Как вы можете так поступать?

— Нам кажется, что это красивое имя.

— Нет, – повторила она. – Неужели его действительно так зовут?

— Да.

— Это ужасно, – повторила она. – Нельзя быть таким doof, Данни.

— Нам оно нравится.

В трубке замолчали, что происходит довольно редко, когда тебе звонит бабушка, а затем она начала все снова, будто сказанное мною было слишком глупым, чтобы даже вникать в мои слова.

— А как мальчика зовут?

— Мосес, – ответил я.

— Действительно?

— Да.

— Нет, Данни. Нельзя с ним так поступать. Нельзя, и все.

Как вы понимаете, бабушкина привычка откровенно высказывать людям свои соображения может немного утомлять. Впрочем, у нее есть свои преимущества. Разве какая‑нибудь другая маленькая женщина способна, ни секунды не сомневаясь, подойти к огромному скинхеду и сказать ему в лицо все, что она о нем думает? А бабушка оказалась способна. Она рассказала мне об этом, когда я несколько лет назад навестил ее в Хессельбю. Бабушка, как обычно, сидела, решая кроссворды и покуривая наикрепчайшие сигареты "Пэлл–Мэлл" без фильтра. Курила она всегда. И у себя в квартире, и у нас дома, под кухонной вытяжкой (невзирая на регулярные резкие протесты мамы).

— Он стоял посреди улицы и плевался, поэтому я велела ему прекратить, – рассказывала бабушка.

— И что произошло? – спросил я.

— Он сказал: "Отвали, проклятая старуха".

— И ты ушла?

Бабушка затянулась сигаретой и стряхнула пепел в пепельницу. В ту самую, со вставленной в стеклянное дно фотографией дедушки.

— Нет, – ответила она. – Я сказала: "Отвали сам, проклятый мужик".

Она посмотрела на меня, сделала глубокую затяжку и выпустила дым.

— Нельзя же просто безропотно покоряться. Надо давать им по морде.

Аналогичного мнения придерживались и старшие братья дедушки Эрнста – Хайнц и Георг, которые еще подростками вступили в полувоенную организацию, чтобы бороться с нацизмом. Узнав об этом, я удивился, поскольку по крайней мере Хайнц не казался мне человеком агрессивным. Напротив, он всегда был спокоен, податлив и во всем соглашался с женой Рут. Или так я, во всяком случае, думал до тех пор, пока, через много лет после его смерти, мне не попала в руки старая кассета с записью, где он рассказывал о своей жизни. – Мы учились обращаться с оружием и сражались против нацистов в больших уличных драках, – говорит он на пленке. – Мы понимали, что ничего другого нам не остается. С такими, как они, разговаривать бесполезно. Я тогда считал и по–прежнему считаю, что отвечать на насилие можно только насилием.

Хотя я предпочитаю избегать конфликтов, мне бы хотелось, чтобы во времена моей юности тоже существовало подобное движение сопротивления и я мог бы сражаться против неонацистов. Ведь тогда в стокгольмских пригородах можно было встретить изрядное количество молодых мужчин, которые разгуливали компаниями, пили пиво и повсюду, где удавалось, рисовали свастику. Я их безумно боялся. В основном, конечно, поскольку вырос на рассказах родственников о том, как эти люди, узнав, что ты еврей, уничтожали тебя. Поэтому я помалкивал о том, кто я такой, в надежде, что никто из неонацистов не узнает о моем происхождении. Молчал, когда в школе рассказывали анекдоты про евреев. Хранил молчание, когда они выкрикивали свое "зиг хайль!" и вскидывали руку в знак приветствия. Вместо того чтобы давать сдачи, я все больше развивал в себе хамелеонские качества, надеясь, что никто не сумеет разглядеть во мне еврея.

Как знать, может, все сложилось бы по–другому, если бы я мог объединиться с компанией единомышленников или хотя бы стать членом еврейского заговора. Но такового не существовало, а всякая возможность создать собственный исчезла, когда второй потенциальный участник заговора – мой кузен Мартин, наполовину еврей, переехал в Тэбю[11].

Вместо того чтобы сражаться с угнетателями и манипулировать мировой экономикой, я проводил свои дни в попытках слиться с пригородным окружением, то есть вел довольно‑таки унизительное существование. Будь со мной хотя бы бабушка Хельга, тогда неонацистам пришлось бы поостеречься. По крайней мере, в старые добрые времена, когда она могла нагнать страху на кого угодно. Но сейчас ясно, что, несмотря на всю свою отвагу, она становится все слабее. Наблюдать это странно, поскольку я пребывал в убеждении, что бабушка будет жить вечно. Смерть ей как‑то совсем не к лицу, как некоторым не идут короткие стрижки. Впрочем, если Смерть когда‑нибудь наберется достаточно смелости, чтобы сойтись с бабушкой в ближнем бою, и если загробная жизнь действительно существует, то одно я могу точно гарантировать: им там, наверху, будет чем заняться. Я прямо вижу, как бабушка стоит под вытяжкой у Бога на кухне и преспокойно выкуривает одну за другой сигареты "Пэлл–Мэлл" без фильтра. И как создатель Вселенной, бормоча что‑то себе под нос, сжимает зубы, а затем сдается и оставляет ее в покое. Поскольку он, подобно моим родителям, понимает, что не в силах противостоять такой отважной старушке.

* * *

А на Земле, в машине, направляющейся к югу, мы с сыном и отцом продолжаем наш путь в Польшу. Все идет хорошо, и в половине одиннадцатого мы подъезжаем к Сёдерчёпингу, где, несмотря на откровенный протест говорящего телефона, сворачиваем с главной дороги, чтобы немного размяться.

6. Секс и насилие

Припарковавшись, мы бредем к каналу, где суда выстроились в очередь к шлюзу, чтобы затем продолжить путь по Балтийскому морю. Мне это зрелище кажется довольно скучным, но отца оно приводит в восторг.

— Невероятно! – восклицает он.

— М–м, – без большого энтузиазма произносит Лео.

— Просто потрясающе! – продолжает отец.

Но Лео, похоже, уже не слушает. Его явно гораздо больше занимают ступеньки, которые просматриваются между деревьями по другую сторону шлюза и ведут к вершине холма.

— Меня действительно восхищает, что им удалось такое построить. Какие у шлюзов ворота!

— А мы можем туда забраться? – спрашивает Лео, указывая на холм на другой стороне.

— Почему бы и нет, – отвечаю я.

— Только не сейчас, – говорит отец. – Подождите, пока они пройдут шлюзы.

— А это обязательно? – спрашивает Лео.

— Конечно, вы должны посмотреть, – отвечает отец. – Это здорово. Спроси своего папашу. Когда он был маленький, мы проехали по Гёта–каналу[12]. Пятьдесят два шлюза. Потрясающая была поездка.