Гильдебрандт-Арбенина Николаевна - «Девочка, катящая серсо...»

• Название: «Девочка, катящая серсо...»
• Автор: Гильдебрандт-Арбенина Николаевна
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-235-02981-1

Ольга Николаевна Гильдебрандт-Арбенина (1897/98–1980) до недавнего времени была известна как муза и возлюбленная H. Гумилёва и О. Мандельштама, как адресат стихотворных посвящений поэтов серебряного века… Однако «Сильфида», «Психея», «тихая очаровательница северной столицы», красавица, актриса, которую Гумилёв назвал «царь-ребенок», прежде всего была необычайно интересным художником. Литературное же наследие Ольги Гильдебрандт впервые собрано под обложкой этой книги. Это воспоминания о «театральных» предках, о семье, детстве и юности, о художниках и, наконец, о литературно-артистической среде Петербурга-Петрограда второй половины 1910-х — начала 1920-х годов и ее знаменитых представителях: Гумилёве, Мандельштаме, Блоке, Кузмине, Мейерхольде, Юркуне, Глебовой-Судейкиной, о доме Каннегисеров… Часть текстов публикуется впервые. Содержание книги дополняет богатый иллюстративный материал, включающий не только портреты и фотографии героев воспоминаний, но и репродукции акварелей Ольги Гильдебрандт.

---

Да, в музык<альном> журнале (за <19>46 г.) упоминается фамилия Б<ахрушина>, на каком-то обсуждении. Значит, жив. Как будто и его я видала во сне сегодня.

Очень хорошая статья Сергея Прокофьева, умная и веселая. И сам он мил чрезвычайно, хотя стал совсем старым и некрасивым. А у гения — Хачатуряна очень незначительное лицо на карточках.

…Что, я умерла уже? И это сейчас и есть «весна после смерти»?..

31 мая. Суббота.

Вчера во сне было что-то неинтересное, здешние люди… <…> — было и хорошее, — «нездешнее». Я держала на руках мал<енькую> собачку с волнистой шерстью. Поезда, вечера, платформы… Разные времена года — как в музыкальных картинках. И он — мой любимый. Он взял меня на руки, поднял высоко… Так меня в юности носили всегда на руках любившие меня — да и не любившие, а просто так; я была легкая. В школе на мне мальчики учились носить.

…Все прошлое. Счастья не было, но были радости. Теперь нет ничего, и не будет ничего.

Завтра Троицын День. Вот и кончается Весна. Погода ужасная: холодно и проливной дождь.

Я чего-то вспомнила свои стихи. Почти ничего не помню…

«Мы как толпа на сборе винограда —
Наш древний зной…»

«И тополей стройные пальмы,
Такой красивый, узкий ряд…
Орнаменты на башнях Альмы
О Вас, далеком, говорят.
Где сны Эллады и Востока,
Чаруя всех, переплелись,
Мечты о Вас, по воле рока,
В душе, как птицы, пронеслись» (о Никсе).

«Играли на рояли
Хоралы надменные старого Баха».

«И что-то в этот миг как будто раскололось,
И новая зажглась и взволновала тема…
„Приду“ ответила на вкрадчивый я голос,
На голос бархатный — его — <нрзб>»
(о Лёне{346}).

«Все повторяется на свете,
Я очень радостно отмечу:
Я вновь услышу о поэте,
А м<ожет> б<ыть>, его я встречу…
Ведь надо следовать примеру
Богов и вечно-юных граций?
Играю резвую Неэру{347},
И вы мой пламенный Гораций»
(о Гумилёве).

«…Не жизнь, а странствие по сказке.
Китай, Неаполь и Версаль.
А на лицо надеты маски:
То страсть, то ревность, то печаль».

«Словно в заросли малинника,
Я в любовь твою вошла…»

«Его любила я в серебряном апреле,
И вспоминаю я в червонном сентябре…»
(о Коле{348})

«В столице северной свирепствовал январь,
Помощник яростный бушующих ветров.
И я, как некогда бездомная Агарь,
Беззвучно таяла…»

«Она войдет в твою палатку, Авраам —
Открылась Библия на пагубных словах».

Это Гумилёв гадал обо мне по Библии, и такая вышла фраза. И после он сжег мое единственное злое письмо. Это было в Вогезах{349}.

«Имя одно при крещеньи
Им нарекли; золотое,
Твердое —? имя —
Мне на вечерней молитве,
Как <нрзб>, поминать…»
«Вернутся тогда корабли
Из дальних, весенних стран.
И ты из чужой земли
Вернешься в родимый стан.
Ты путь свой направишь к ней…
О, радость нежданных встреч!
А мне — весь остаток дней
Тоску по тебе беречь».
«Лишь смуглый юноша, чья прелесть ядовита…»{350}

Все очень давно.

<…>

2 июня. Понедельник.

Духов день. Вчера видела во сне Березарка — но у него было не его <лицо> (м. б., довольно красивое, но обрюзгшее и дегенеративное лицо, а хорошее и некрасивое лицо Щукина, на кот<орого> он немного похож). Сегодня — Радловых, Анну и Сергея, за столом; после Анна давала мне объяснения по поводу моих книг, бывших у нее, — они не пропали, а где-то замурованы; она мне показала фотографию с коридорами, вроде публичной би<блиоте>ки, где они должны быть. <…>

6 июня. Пятница.

Письмо от Ек<атерины> Конст<антиновны>. Вчера во сне улица, вроде Саперного, но проще и «дачнее», дом; вдали консерватория; толпы женщин… <…>

Ходили с Мар<усей> на «Золушку»{351}. В хронике Монтгомери. Оч<ень> мил принц. Декорация Акимова, текст Евг<ения> Шварца — Антон говорил, что я ему очень нравилась когда-то. Увы! Он нагадал мне счастливую жизнь!

Ек<атерина> К<онстантиновна> пишет о Радловых: они живы, хотя Анна очень плоха{352}. Их видала Ольга (?). Марина{353} жива! Маленькая моя! Она нашла свою мать. Как дика жизнь! Эта мать бросила ребенка — Маришу и теперь подбирает взрослую женщину.

<…>

Е<катерина> К<онстантиновна> советует мне вернуться. Она была в Л<енингра>де. Видела Ахматову, Глебову, Люшу{354}. У Ек<атерины> были романы. Еще в прошлом году… И преданность Всеволода безгранична.

Ек<атерина> плачет о молодости. Господи! Это главное в жизни — молодость, которую гадили, коверкали, отравляли. И которой больше нет…

…Ночь. Дождь идет. Ольга Агеева оказалась мерзавкой. Вал. Мол. умирает. Голлербах исчез с лица земли{355}. А Лев Льв<ович> «в чинах»{356}.

<…>

15 июня. Воскресенье.

<…>

Когда доходит до ссор, особенно чувствуешь свое одиночество. Получит ли Е<катерина> Н<иколаевна>{357} мое письмо? Хотя она немного старше меня, у нее есть связи с жизнью — из-за Алексея — а у меня никакой. Впрочем, это как раз наименее меня печалит (отсутствие детей). Я не вижу ни счастья, ни даже утешения в детях — мне в другое существо не переключиться, это не «моя судьба». Из всех знакомых людей на земле самая непонятная и чуждая мне бестужевская Воронова.

16 июня. Понедельник.

Переписываю рецепты оладьев. По Би-би-си о голубых диких гиацинтах на пути к Оксфорду и смешные описания девиц из Рус<ского> Клуба.

У нас жизнь тяжелая, как у шахтеров в петровские времена. <…>

24 июня.

<…> Письмо от Екатерины Николаевны. Бедная! Ея судьба ужасна!{358} Почти все мои работы погибли безвозвратно, но я хоть рада, что она оказалась не дурной. <…>

25 июня. Ночь.

Пришла с вечера Антона Шварца. Моя маленькая Марина{359} в Париже! А Серг<ей> Эрн<естович> не в Москве, а в лагере{360}, Ольга стала работать администратором, а Евгения{361} перевели на немецкий и ставят в Германии. У Володи Ч. умерла жена. И про бедного Введенского верно{362}.

…Антон был со мной очень ласков и почтителен, наговорил комплиментов и великолепно читал «Шампанское» Чехова, «Незнакомку» и «Королеву Британии» (это мой заказ). Но З. вел себя по-дурацки, я пришла в ужас.

А Полонский по дороге устроил мне сцену при всех. Это очень нелепо тоже, разве он не понимает, что З. мне только мешал? Юрочка мой! Вот, судьба Марины как из мелодрамы, а у меня — серость дыма…

1947 г. Свердловск. Каменск. 29 м<арта> <1947>.

Завтра день именин Ал<ексея> Ал<ексеевича>{363}. «Алексей — с гор вода»{364}. Всегда вспоминаю. Ночь. Суббота. Стала нездорова с 27 на 28. Под пятн<ицу> снов не помню.

Ходила смотреть «Dir Frau meine traume»[148], где играет вовсе не Ева Браун, а Марика Рокк. Сенсация! Мне лично безумно нравится испанский танец. Ругают Пастернака. <…>. Тает. «И только madame никак не может вспомнить свою собственную смерть»… <…>

30 марта. Воскресенье. Вечер.

Да! «Никак не может вспомнить…» М<ихаил> Ал<ексеевич> заплакал, когда я прочла ему записанный сон: и Всеволод Петров тоже. Говорят, на Украине большой голод. В Англии всякие ужасы после наводнений, хотя все на месте — и дерби <sic! — Н. П. >, и выставки, и балеты.

У Над<ежды> Павлович в стихах весьма нелестные строчки о Гумилёве… но, как ни странно, напечатано все же — ведь его фамилия одна должна нагонять страх. А какие чудесные строки его памяти у Багрицкого!{365} Я за них полюбила Багрицкого. <…>

4 апреля. Пятница.

<…>

Это плохо, что я так умею мечтать, что это по силе заменяет гашиш, эфир, опиум. Если бы я это претворила в искусстве, как в дни моего рисования! — есть ли связь с мертвыми? Или я не стою, чтобы мне помогли?

А с живыми? Юра, верно, перестал меня любить, если он жив. Я не чувствую его помощи, его руководящей и спасительной силы. Верно, он отрекся от меня после моего романа с Зинкой. Стоило падать так низко! И я ведь что-то переживала — как-то его и любила. Но это такой ужас — одиночество — цепляешься за соломинку — ведь бедный Зинка — именно соломинка — глупый и слабый, самовлюбленный и беззащитный. Я его не кляну — это моя собственная вина, моя глупая слабость. Я удерживалась от Володи{366}, от Бахрушина — а тут не сумела. Если бы Юра знал все точно, он бы простил. Это гораздо меньше, чем Этот. Этого я люблю, как любят счастье. А по Би-би-си об очередной речи Де Голля, к которому во Франции относятся так почтительно.