Михаил Щукин - Жестокий спрос

• Название: Жестокий спрос
• Автор: Михаил Щукин
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988

Повести и рассказы Михаила Щукина посвящены современному сибирскому селу, острым нравственным проблемам, которые неизбежно встают перед людьми, живущими «в полную силу души».

В повести, давшей название сборнику, — противостояние двух героев, двух жизненных позиций: человеколюбия и крайнего эгоцентризма. Перед читателем — сельские труженики, два бывших друга, по-разному, прошедших через главное жизненное испытание: один мужественно прошагал дорогами войны, а другой сумел ловко отсидеться в глуши, устраивая свои личные дела… Суровый, пристрастный суд собственной совести — вот тот закон, по которому живут герои М. Щукина.

---

— Как сказать… Может, и не забыл. Только зла у меня теперь нет. Раньше ночи не спал, все думал — придет время, припомню. А теперь вот…

— Выселяют меня, слышал?

Кузьма сел на мешок и, глядя снизу вверх на Фаину, удивился, что она все еще красива. Правда, красота была последняя, линяющая, но все-таки это была красота, которой так щедро наделила Фаину мать. Не могли заслонить ее ни грязные кирзовые сапоги, ни фуфайка с торчащими на рукавах клочьями ваты, ни старая, обтрепанная шапка с завязанными назад клапанами.

— Из-за меня в «Снежинку» не ходил?

Кузьма кивнул.

— «Снежинка» меня и доконала. Даже не заметила, как сорвалась. А хотелось на меня, на нынешнюю, вот такую, поглядеть, а?

— Раньше хотелось. А сейчас… Помнишь, меня в прошлом году коником хлестануло. Думал — все, конец. Три месяца в городе, в больнице киснул, нагляделся там всякого. И доперло — жизнь у нас махонькая, как мизинец. Радоваться надо, что она есть. А мы мельтешим, мельтешим, глядь, а она пролетела, жизнь-то, пролетела и не порадовала, как могла бы. Ну, выплясалось у нас так вот, по-непутевому, что поделаешь. Нет ведь. Спать по ночам не мог, когда из города приехала, все дожидался, когда ты в разнос пойдешь. Теперь вот дождался, а толку? Разве радость есть от этого? Горе одно от этого! Две жизни, считай, зазря и фукнули. Ты свою прогуляла, а я свою втихушку прозлобствовал.

Сыро и холодно было в бору. Толстый настил осыпавшейся хвои, насквозь промоченный долгими дождями, отдавал прелью. На верхушках молоденьких осинок трепыхались последние листья, пытаясь оторваться и улететь, но, видно, такой удел был у них — мотаться здесь до самого снега, до морозов, а может быть, и до весеннего тепла.

— Что еще скажешь?

— Вроде все. То и хотел втолковать — бросай эту свистопляску.

— Эх, где ты раньше-то был. — Фаина попыталась улыбнуться, но ничего не получилось, лишь сморщились губы. — Спасибо на добром слове.

Отвернулась, ухватила наполовину набитый мешок, оттащила его и быстро, сноровисто стала обрывать ветки с поваленных сосен. Кузьма, не оглядываясь, пошел к трактору.

Рабочий день близился к концу, гул на лесосеке стихал, и становилось слышно, как в верхушках сосен шумит ветер.

До Оконешникова ехали, как обычно, на кузовной машине. Фаина сидела у заднего борта и хмуро отмалчивалась, когда мужики, приехавшие из соседнего района на лесозаготовки, стали набиваться в гости. Они подмигивали ей, отпускали соленые шуточки, обещали, что за приют расплатятся, как хозяйка потребует, хоть деньгами, хоть натурой. Фаине надоело слушать, и она остепенила мужиков матом. Те примолкли.

Машина остановилась у клуба. Кузьма первым перемахнул через борт, присел и растопырил руки — к нему косолапил, шлепая голенищами большеватых резиновых сапог, младший сынишка. Он крепко ухватился за отцовскую фуфайку, швыркнул застуженным носом и притих.

Фаина отвернулась, прижмурила глаза и крикнула приезжим мужикам, которые направлялись к магазину:

— Ваша выпивка, моя закуска, можно и в гости.

— По рублю, да в баню тазики катать, — отозвался один из них, и мужики весело захохотали.

18

Весь день Вася пытался найти денег на опохмелку. Наступил вечер, а денег не было. И он снова не осмелился попросить у Поли. Сидел за пустым столом в чисто прибранной комнате, иногда поднимал голову и тоскливым взглядом обводил углы. Когда стало уже совсем невмоготу, Вася снял накидку с баяна и понес его продавать в «Снежинку». Перехватил испуганный взгляд Поли, споткнулся у порога и быстро прошмыгнул в двери.

В «Снежинке» был обычный вечер. Галдели мужики, толпясь за пивом, под потолком густыми сизыми клубами плавал табачный дым и стоял удушливый, злой запах перегара. Васю с баяном встретили хохотом. И он сразу понял, что покупать никто не будет. Поставил баян в угол и стал метаться от одного столика к другому, надеясь, что ему от кого-нибудь перепадет дармовщинка. Но его никто не угощал. Вася переминался с ноги на ногу, кусал губы от нетерпения и обиды и ненавидел всех, кто был вокруг. В это время с красной полиэтиленовой канистрой пришел за пивом Жохов. Вася остановил его.

— Выручи до завтра, тройку, завтра отдам.

Жохов отодвинул его в сторону и молча прошел мимо. Вася догнал его и уцепился за рукав.

— До завтра, гад буду — отдам.

— Да пошел ты! — Жохов слегка хотел оттолкнуть его, но не рассчитал — рука-то тяжелая, — и Вася загремел на пол. Поднялся на четвереньки, перекосил лицо от злости и обиды и завизжал:

— Ты что, гад?! Я кто тебе?! Я ить тоже человек! За что бьешь, подлюга, сказал же — отдам!

Поднялся на ноги и бросился на Жохова, но тот легким тычком снова уложил его на прежнее место.

— Гад, зарежу!

— Лежи тихо, а то покалечу.

Вася снова полез на Жохова, но его перехватили мужики, пожалели, видно, втиснули за стол и дали выпить.

Жохов купил пиво, глянул на Васю, на мужиков, плюнул и ушел.

Плавал клубами табачный дым, тело наливалось привычной вялостью, а голова бездумьем, и радостно было проваливаться в мягкую, теплую яму.

…Кто-то властно взял Васю за руку и повел следом за собой по яркой, зеленой траве. Шли долго. И вдруг посреди огромного луга, озаренного блескучим солнечным светом, показался маленький мальчик, сидящий на крашеной деревянной табуретке. На коленях у него стоял новенький баян, и от металлических ободков резво отскакивали солнечные зайчики. Мальчик поднял русую голову, прижмурился, счастливо улыбнулся и тонкими, ловкими пальцами стал перебирать клавиши. Негромкая, светлая и теплая мелодия поплыла над зеленым лугом, и когда Вася услышал ее и различил, он узнал в русоголовом мальчике самого себя, и ему до дрожи в руках захотелось подойти к нему и погладить по голове. Вася пошел, но мальчик, по-прежнему сидя на табуретке и по-прежнему перебирая баянные клавиши, удалялся дальше и дальше, пока совсем не растаял и не исчез на краю зеленого луга. Лишь некоторое время оставалась после него негромкая, теплая мелодия, но и она затухала, удалялась, пока не сошла на нет.

Вася дернулся, разлепил глаза и испугался — прямо над ним висело что-то длинное и черное. Он угнул голову, пытаясь руками закрыть лицо, и пальцы ударились об железо. Пощупал ими, огляделся и понял, что валяется под трубой на голом цементном полу, в узком закутке между печкой и стеной. Спал он в орсовской кочегарке, а как попал сюда из «Снежинки», вспомнить не мог.

Выполз из закутка, прищурился от яркого света и притулился к обшарпанному столу. На столе тикал помятый будильник, тиканье его в пустой кочегарке раздавалось громко и медленно. Стрелки показывали половину второго. Середина ночи. До утра далеко. В животе пустота, голова раскалывалась. Вася вспомнил, что кочегар всегда оставлял заначку и засовывал ее в широкую щель между плахами на полу. Опустился на четвереньки, сунул руку, пошарил — пусто. Ткнулся головой в стену и долго так дыбал, дожидаясь, когда боль отпустит. Но она не отпускала, давила сильней и злей. Вася выполз на середину кочегарки и лег на пол. Но и так было худо. Дурея от боли, он потащился на улицу.

Свет из низкого окна кочегарки падал на землю квадратом, его расчеркивали поперек темные полосы рамы. В деревне было тихо. Намаялась, нашумелась за день, теперь спит. Редкие звуки, похожие на вздохи, доносились со стороны бора — это ветер, приподнимаясь, шевелил верхушки сосен.

Качаясь, Вася брел по пустой улице. Обхватывал руками ноющую голову, глядел себе под ноги, но земли не различал, то и дело спотыкался. Такие дикие боли у него уже были: и по опыту он знал — надо выпить. Тогда станет легче, все пройдет. Возле клуба запнулся и упал. Не поднимаясь, на карачках дополз до забора, прислонился к нему спиной. Качалась вокруг ночь, качались дома, качался прямо перед глазами магазин с ярко освещенной витриной. И сам Вася тоже наклонялся то вправо, то влево, шоркал фуфайкой по штакетнику. Свет витрины разрастался в большое пятно и придвигался ближе. Вася закрывал лицо ладонями, потом опускал их и опять видел витрину, расползаясь посреди темноты большим пятном, она приближалась.

Боль влезла в шею. Давила, скручивала, трясла все тело и покрывала кожу гусиными пупырышками. Вдруг Васе поблазнилось, что земля под ним проваливается и он летит вниз. Вскочил на ноги, но его мотнуло в сторону, и он упал на бок. Снова вскочил. И боясь, что если упадет еще раз, то ему уже больше не подняться, побежал, мелко семеня заплетающимися ногами, прямо на витрину. Прижался к ней и увидел полку, задернутую белой занавеской. На этой полке, за этой занавеской, стояло вино. Стекло витрины холодило, в глазах ничего не качалось, и полка еще отливала зеленью свежей краски.

Все было так близко.

Вася снял фуфайку, приложил ее к стеклу между переплетами рамы и навалился плечом. Зазвякали осколки. Обрезая руки, он влез в магазин, сдернул белую занавеску и схватил первую попавшуюся бутылку. До крови ободрал губы, срывая зубами металлическую пробку, не слышал, как надрывался звонок — сработала сигнализация…