Михаил Щукин - Жестокий спрос

• Название: Жестокий спрос
• Автор: Михаил Щукин
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988

Повести и рассказы Михаила Щукина посвящены современному сибирскому селу, острым нравственным проблемам, которые неизбежно встают перед людьми, живущими «в полную силу души».

В повести, давшей название сборнику, — противостояние двух героев, двух жизненных позиций: человеколюбия и крайнего эгоцентризма. Перед читателем — сельские труженики, два бывших друга, по-разному, прошедших через главное жизненное испытание: один мужественно прошагал дорогами войны, а другой сумел ловко отсидеться в глуши, устраивая свои личные дела… Суровый, пристрастный суд собственной совести — вот тот закон, по которому живут герои М. Щукина.

---

— Без тебя разберемся. Запомни только — Корнешову такие, как ты, и нужны. Покричали и в сторону. Он от тебя, как от комара, отмахнулся и дальше свой кусок рвать.

— Поглядим, как от тебя отмахнется.

— Поглядим. До свидания, Григорий Фомич.

— Бывайте здоровы. — Григорий Фомич сердито строганул саблю и вместе со стружкой снял кожу с пальца. Бросил ножик и закричал на Серегу:

— Чего стоишь, тряпку тащи!

Лазебный еще не успел скрыться за поворотом переулка, а Григорий Фомич еще не успел перевязать тряпкой палец, как в ограду вбежал Семен Анисимович. В последнее время он еще сильней раздался, рубаху плотно оттягивал животик, а на короткой шее залегали жирные складки. С непривычки запыхался.

— Он зачем к тебе приходил, Лазебный?

Григорий Фомич, помогая зубами, затянул концы тряпки на пальце, немножко помедлил, соображая.

— Да стишки вот про весну рассказывал. Хорошие стишки. Шибко понравились.

— Я тебя серьезно спрашиваю — зачем приходил?

— Стишки читать. Непонятно, что ли?

— Не валяй ваньку, говори нормально.

— Серьга, покажи калитку дяде Семену. Ступай, ступай.

Семен Анисимович растерянно крутнул головой, заспешил из ограды. Григорий Фомич таким его еще никогда не видел.

«Вот тебе и Лазебный, — думал он. — Вот тебе и тихий мужичок. Только пришел, а вон как напугал. Дрожит Семка, заячья душа, листок осиновый, да и только. Теперь поглядим, как его прищучат. Может, и вправду прищучат».

Григорий Фомич многое знал из тех, не всем известных дел, какие творил начальник лесоучастка Корнешов. И сколько леса на сторону отправил, и кому какую поблажку сделал, чтобы потом при случае рот заткнуть. Особенно большую силу он заимел, когда начали прижимать с личным хозяйством. Луга за речкой, где всегда косили касьяновцы, передали совхозу, и теперь там разрешалось ставить сено только на проценты. Стог поставишь — половина тебе. А в бору все поляны, даже осока на болотах, числятся за лесоучастком, начальник ими распоряжается. Вот и раскидывай.

Заматерел Семен Анисимович, заленился, по дому почти ничего не делал. Надо картошку посадить — придет к кому-нибудь из должников, попросит, попросит так ласково, уважительно, и, глядишь, бросает мужик свои дела, едет к Семену Анисимовичу на пашню или в огород идет. И сено он таким манером ставил, и домину свою в порядке поддерживал.

Про все мог рассказать Григорий Фомич. И про те слова, которые услышал от старого Анисима, — тоже мог рассказать. Но больно обжегшись на молоке, он теперь дул и на воду. Только успокаивал себя: «Ничего, бог шельму метит. Жизнь его все равно накажет. Жизнь, она умная. Не отвертится Семка, и его припекут».

И точно, припекли. Докопался все-таки Лазебный, разобрался в бумажках. Одна комиссия приехала, другая, шарили, шарили, и в конце лета Семена Анисимовича с начальников лесопункта сняли.

Григорий Фомич, услышав про эту новость, не удержался и зашел к Корнешовым. Семен Анисимович спокойнехонько сидел на веранде и пил с женой чай. Жена у него была тоже полная, под стать мужу. И сидели они, оба широкие, увесистые, похожие друг на друга, как брат с сестрой. Сидели так, словно ничего не случилось.

Григорий Фомич поначалу опешил, потом решил, что это для чужих глаз, его не проведешь.

— Доброго аппетита!

— С нами чай пить.

— Да я так, на минутку, поздравить тебя хочу. Говорят, перемещенье по службе вышло.

— Вон ты про что! Порадоваться пришел. Давай, радуйся.

— Я еще порадуюсь, когда ты топор возьмешь да в лес сучки поедешь рубить.

Семен расхохотался. Искренне, весело. И жена его тоже отозвалась дробным смешком.

— Смеешься, а самому, поди, плакать охота.

Семен Анисимович сложил жирную дулю и сунул ее под самый нос Григорию Фомичу.

— Вот! Чтобы я топор взял да в лес сучки пошел с тобой на пару рубить. Не будет такого! Никогда!

Столько уверенности и спокойствия было в его голосе, что Григорий Фомич растерялся. И растерянный ушел домой. Ни за что обругал Анну, надавал ребятишкам подзатыльников, пнул кошку и долго сидел на лавочке, уже ночью, курил табак и со злостью плевал в лужу, стараясь попасть в половинку луны, которая в ней отражалась.

А Семен Анисимович в эту же ночь обдумывал свою нынешнюю и дальнейшую жизнь. Вспоминал, видел перед собой умные глаза Лазебного, слышал его ровный, неторопливый голос:

— Мне страшно, Корнешов, когда я вижу таких, как ты. Страшно за людей, которые живут рядом. Ведь ты, как ржавчина, души у них разъедаешь. Они начинают завидовать тебе и думают, что хорошо прожить можно и без совести. Пока я тут, я тебе свободно дышать не дам.

Не даст, соглашался Семен Анисимович. И боялся умных глаз, боялся ровного, неторопливого голоса. Он боялся Лазебного, потому что не знал, не ведал, с какой стороны можно его зацепить. Оставалось только одно — притаиться пока, затихнуть и ждать. Семен Анисимович все делал правильно, он почти нигде не ошибся, единственное, чего не учел, что бывают такие люди, как Лазебный, который никого не боялся, даже районных начальников, благоволивших к Корнешову. И поэтому Семен Анисимович не получил оттуда поддержки, от своих людей в районе.

Он успел их найти, точно угадав момент, когда народ начал строиться. Война забывалась, забывался голод, и почти всем хотелось жить получше, хотелось наградить себя пусть маленькой долей удобства и благополучия. И здесь для многих Семен Анисимович сумел оказаться нужным. И в Касьяновке, и в райцентре целые улицы белели свежими срубами. А для срубов нужен был лес…

Нет, ни в чем не ошибся Семен Анисимович, делал правильно, только мало боялся таких, как Лазебный. На будущее он станет умнее. А сейчас надо переждать. Он еще будет нужен. Время покажет.

Эти мысли его успокаивали, и даже страх перед Лазебным становился не таким острым.

Время все расставило по своим местам вот каким образом. Лазебный скоро пошел на повышение и из Касьяновки уехал. Семен Анисимович полгода поработал на заправке. А вскоре крупный алтайский совхоз начал собирать в Касьяновке бригаду для лесозаготовок, пригнали два трактора, машину. Бригадиром стал Семен Анисимович Корнешов. Правда, к тому времени и погода изменилась. О прежнем размахе и думать было нечего. Мужики отворачивались от когда-то сильного Корнешова, а иные даже показывали фигу — мол, сами теперь с усами. И с этим пришлось считаться, Семен Анисимович стал еще осторожней и, оглядевшись, в бригаду набрал только таких мужиков, которых выбрал сам. Не сильно разговорчивых. Их и надо-то было десять человек.

А Григорий Фомич по-прежнему ездил в лес и по-прежнему рубил сучья.

Метели, с редкими перерывами в день-два, кружили весь январь. Дороги не успевали чистить, касьяновские переулки утонули в сугробах. По их верхушкам протаптывали тропинки и ходили вровень с заплотами.

Работа в лесу всегда не сахар, а в такое время и вовсе. Поброди-ка в лесу по пояс, потаскай пилу или помахай топором. Планы в лесоучастке трещали, новый начальник нервничал и кричал. А Семен Анисимович и вся его бригада из десяти человек спокойно сидели по домам, занимались своими делами и в ус не дули. Еще с лета приберег он несколько штабелей хорошего леса, вывез его поближе к деревне и, как только налаживалась дорога в алтайский совхоз, отправлял один-два лесовоза. Начальству без разницы, какой лес, лишь бы был. На полик лесовоза набрасывали еще чурок и сухарнику. На той стороне Оби, за небольшой забокой, стелется ровнехонькая степь — за километр видно, как мыши бегают — и в степных селах дрова всегда оторвут с руками, за какую хочешь цену. Большую долю бригадиру, а что оставалось — раскидывали на десять человек. И попробуй придерись, лес-то ничей.

Семен Анисимович поджидал шофера к вечеру. На этот раз лесовоз полностью загрузили сухарником и отправили в одну из ближних алтайских деревень. Семен Анисимович прикидывал, сколько будет выручки, и немного тревожился — шоферу давно пора было вернуться. Чтобы не маяться ожиданием, включил телевизор, который купил совсем недавно одним из первых в деревне, и прилег на диван.

На рябящем экране возникли строения какой-то ГЭС, сновали большие машины, груженные большущими камнями. Эти машины вздыбливали свои кузова, камни падали в воду, люди срывали шапки, бросали вверх, что-то кричали. Семен Анисимович незаметно задремал под голос дикторши. Разбудила его дочка, вернувшаяся из школы. Еще румяная с улицы, пахнущая морозом, она забралась на диван к отцу и щекотала его нос кончиком косы. Семен Анисимович, чтобы доставить ей побольше удовольствия, старательно чихал, делая вид, что спит.

Светку он очень любил. И потому, что обличием она пошла в мать и была красивой, и потому, что у ней, замечал не раз, характер становится таким же, как у него самого. И сейчас, схватив дочку на руки, ненароком кинув взгляд на комнату, он испытывал радость и гордость. Вот ведь как стал жить! Поглядел бы старый Анисим, удивился бы, не стал бы каяться перед Гришкой. Умно, умело построил свою жизнь Семен Анисимович. Ни в чем не ошибся, выполняя ту мечту, которую выносил еще молодым парнем.