Фэй Уэлдон - Подруги

• Название: Подруги
• Автор: Фэй Уэлдон
• Издательство: Радуга
• Жанр: Проза
• Год: 1985

В романе и в рассказах, взятых из сборника «Наблюдая себя, наблюдаю тебя», показана драматическая судьба современной женщины, история ее «утраченных иллюзий». Героини Ф. Уэлдон в молодости мечтали о любви, тепле, семейном счастье, интересной, нужной людям работе. Однако их мечты, столкнувшись с действительностью западного общества, грубо разбиваются. Повзрослевшие, они страдают от отчуждения, одиночества, становятся рабами морали «общества потребления».

---

— Я люблю тебя, — прошептал он ей на ухо. — Потаскушка ли, машинистка — мне все равно. Я люблю тебя.

Топ-топ, бегут шаги наверху, тук-тук-тук. Реальней реального. Нет, капли так никогда не стучат. Что же тогда? Крысы? Нет. Крысы возятся, носятся и скребутся. Крысы были в амбаре, в котором Энджел и Эдвард жили во время летних каникул. Палатку снесло ветром, и они нашли пристанище в сельском амбаре. Все четверо — Эдвард, Энджел, Том и его новая девушка, Рэй. Однажды Энджел потеряла Эдварда, когда они, спотыкаясь, брели ночью из местной пивнушки, и, поискав, обнаружила его среди высокой травы под дубом в тесной близости с Рэй.

— Да ты вдобавок еще истеричка! — взорвался Эдвард. — Где твоя логика? В конце концов, ты же переспала с Томом!

— Но это было давно…

Да, давно, так давно. До декларации любви, до сдачи позиций и отказа от благоразумия и защиты, от здравого смысла — во имя доверия, еще до того, как, завязав свою душу на бантик, она вручила ее ему на хранение. И если пальцы хранящего разожмутся, если руки, в которые веришь, ослабнут — нечаянно или нарочно, — что ж, лучше тогда умереть.

Его руки подбросили душу Энджел в воздух и небрежно поймали ее.

— Но если ты ревнуешь, — сказал он, — не понимаю, почему, собственно, я… Скажи, ты хочешь за меня замуж? Дело в этом? Так тебе будет лучше?

Интересно, что же получится, если кто-нибудь вздумает написать его биографию? Эдвард Холст, знаменитый художник, женился в возрасте двадцати четырех лет — на ком? На модели, девице из бара, секретарше, дочке автора боевиков? Или на шлюхе, эксгибиционистке, истеричке? Выбирай. Что милее читателю, что яснее и лаконичней раскрывает личность художника и являет правдивую версию жизни. Как говорится, резкими мазками.

— Эдвард любит свободу выбора, — как-то обмолвился Том, но от комментариев воздержался. Они с Рэй были свидетелями на свадьбе — обычной гражданской церемонии.

Энджел почудилось, что Эдвард куснул Рэй за мочку, когда все четверо обменивались официальными поцелуями, но потом она все же решила, что ей померещилось.

Именно так начинал он любовные игры: прильнув к ней в теплой темноте супружеского ложа, Эдвард находил ухо Энджел и сжимал зубами нежную мякоть, скользя рукой к бедрам. Энджел сама никогда не проявляла инициативы. Нет. Энджел ждала, терпеливо. Несколько раз, в самом начале, она посмела погладить его сонное тело, но Эдвард не только не отозвался на ласку, он был холоден с ней еще много дней и спал на своей половине, пока возмездие не миновало и Энджел вновь не оказалась в его теплых объятиях.

От его любви расцветали цветы, дом полнился изобилием и теплом, а вода пьянила, точно вино. Эдвард, счастливый, дарил Энджел улыбки и ласку. Он держал ее душу в надежных руках. Гнев Эдварда обрушивался внезапно, из ниоткуда, или по крайней мере оттуда, откуда не ждала его Энджел. Еще вчера милостиво встреченное замечание, благосклонно прощенная оплошность сегодня являлись возмутительным проступком. Невинная фраза о погоде, сказанная, чтобы нарушить тягостное молчание, воспринималась как признак сварливой брюзгливости, а слезы, вызванные первой язвительной колкостью, лишь подливали масла в огонь.

В гневе Эдвард удалялся в студию и запирался на ключ, а Энджел (скоро она поняла, что рыдать под дверью, стуча, умоляя и протестуя, — значит только продлить его ярость и собственные мучения) шла в сад и, словно ничего не случилось, полола, копала, сажала, кожей чувствуя его злобу, сочившуюся из-под двери, — злобу, затмевающую солнце, отравляющую почву, парализующую пальцы: руки у нее тряслись, ошибались, делали все невпопад, и ничего не росло.

Портьера колышется. Луна уходит за тучу. Топ-топ, над головой. Взад-вперед. Ветер? Нет. Не лги себе. Это нездешнее, неземное. Привидение. Призрак. Женщина! Маленькая, суетливая, безутешная женщина — полуявь, полусон, взад-вперед, воскресшая из времен, вставшая из могилы, предвещая беду, суля горе и гибель; весть о том, что все обманчиво в мире, что бог умер и силы зла безраздельно властвуют над землей. Энджел, ты слышишь или не слышишь?

Энджел трясется от страха, борясь с желанием встать и пойти в ванную. Она на четвертом месяце, и ей трудно терпеть. Мочевой пузырь будит ее среди ночи, властно напоминая о себе, и Энджел, повинуясь ему, осторожно соскальзывает с постели, стараясь не потревожить Эдварда. Нельзя нарушать его сон: наутро он не сможет писать. Даже в лучшие времена он уверяет, что Энджел нарочно стонет, мечется и ворочается во сне — это она назло не дает ему спать.

Энджел пока не сказала Эдварду, что ждет ребенка. Она почему-то откладывает. В сущности, у нее нет повода думать, что он не хочет детей, но что хочет, Эдвард тоже не говорит, а полагать, будто он склонен желать того же, что и все остальные, — слишком рискованно.

С ее губ срывается стон: Энджел жутко пошевелиться и жутко лежать без движения, страшно слушать и страшно не слушать. Вот так же в детстве лежала она в своей белоснежной кроватке, прислушиваясь к рыданиям матери, боясь пошевелиться — и боясь лежать неподвижно, услышать — и не услышать. Мать Энджел была продавщицей в обувной лавке, а потом, после полутора месяцев ухаживания, вышла замуж за нового помощника управляющего. То, что ее супруг сделал головокружительную карьеру, заработав состояние на боевиках, расходившихся миллионными тиражами, стало и счастьем, и трагедией Доры. Она жила безбедно на его алименты, в достатке, который ей и не снился, до конца своих дней, пока не умерла, приняв по рассеянности слишком большую дозу снотворного. После этого Энджел воспитывали сменявшие друг друга любовницы и юные экономки отца. Терри нравился Эдвард, и это было уже немало; по крайней мере после появления Эдварда на сцене он вздохнул с облегчением: Терри пугала некоторая предусмотрительность в характере дочери. Он опасался, что Энджел кончит тем, что выскочит замуж за адвоката или биржевого маклера. Художник — это хотя бы творец, а уж такой художник, как Эдвард, свободно может достичь богатства и славы. Чтобы ускорить процесс, Терри развесил шесть полотен Эдварда по стенам своей квартиры. На двух была изображена его дочь, совершенно нагая, с небрежно отставленной ногой, открывавшей жесткий кустик светлых волос. Покоренная Энджел — как некогда ее мать. «Я люблю тебя, Дора, но пойми: я не влюблен в тебя». Как в Элен, Одри, Риту, кого угодно. Заседания, вечера, литературные странствия, погоня за свежим сюжетом, за новыми фактами, новые знакомства — и всегда куда более интересные, яркие и захватывающие, чем постаревшая продавщица из обувной лавки. Ну почему Дора не желала понять? Как неразумно — страдать, прижимая к неумолимо увядающей груди несчастную Энджел. Неужели он, Терри, в самом деле был единственной радостью ее плоти? В этой любви было нечто болезненное: она лишена красоты, придающей очарованье навязчивости.

Энджел унаследовала от матери большие печальные глаза. Упрек был заложен в них изначально. Лучше бы сердце Доры остановилось (она думала, оно остановится, когда, на шестом месяце, обнаружила Терри в постели собственной горничной. Она, Дора, хозяйка! Вот незадача!) и зародыш-Энджел никогда не увидел бы света.

Шум утихает. Привидения! Какая чушь! Отставшая дранка скрипит и стучит на ветру. Что же еще? Энджел собирает все мужество и высвобождает ладонь из-под бедра Эдварда, готовясь неслышно спуститься с кровати и направиться в ванную. Она зажжет везде свет и побежит. Эдвард просыпается и садится в постели.

— Что это такое? Ради Христа, что это такое?

— Я ничего не слышу, — говорит Энджел, сама невинность. И действительно, ей ничего не слышно, по крайней мере теперь. Гнев Эдварда спорит с ужасом настоящего, он страшнее гремящей цепями вселенной.

— Шаги на чердаке. Ты что, оглохла? Почему ты не разбудила меня?

— Я думала, мне показалось.

Но она слышит, слышит опять — теперь словно его ушами. Такие же, как прежде: через весь потолок, из угла в угол. Шаги — или удары сердца. Все быстрее и чаще, подстегиваемые страхом и отчаяньем бегства.

Эдвард, невероятно храбрый, сует ноги в Шлепанцы, хватает кусок перил (пять обломков валяются тут же, на лестнице; Эдвард еще доберется до них, он починит их сам, он не желает, чтобы какой-то халтурщик, нанятый Энджел, сделал все как попало) и идет на чердак. Энджел плетется следом. Все равно он не даст ей остаться в постели и трястись там от страха. Она чувствует резь в мочевом пузыре. Но молчит. Разве может она сказать? Еще рано. Пока рано. Но уже скоро. «Эдвард, я в положении». Она сама не может поверить в это. Она сама ощущает себя не женщиной, а ребенком.