Константин Махров - Сердца первое волнение

• Название: Сердца первое волнение
• Автор: Константин Махров
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1959

Школьная повесть о дружбе, о первой любви и первых обидах, о человеческих отношениях; о том, как важно не боятся признать свои ошибки и уметь прощать тех, кто нам дорог…

---

— Тебе целесообразней заняться стилистикой, — заметила Клара. — У тебя же единица за сочинение.

— Фи! Бесполезно! Мне Маргарита все равно не поставит тройку.

— Это почему?

— По десяти причинам: во-первых, я действительно не умею выражать свои мысли; во-вторых, я тогда открыто выразила возмущение единицей; в-третьих, я выступила против журнала (а зачем? — не знаю!); в-четвертых…

Надя вдруг рассмеялась.

— Слушай, Лорка… Гениальная мысль. Я недавно прочитала, кажется, в «Огоньке», анекдот про Наполеона… В одном немецком городке его не встретили пушечным салютом. Ну, он вызвал к себе бургомистра: «Как? Почему?» — «Ваше величество, всего имеется 22 причины, почему мы не могли салютовать вам». — «Начните по порядку, я слушаю». Бургомистр начал перечислять: «Во-первых, у нас не было ни одной пушки…» — «Довольно! — перебил Наполеон. — Остальные 21 причина меня не интересуют». У тебя, Лора, так же: «во-первых, я действительно не умею выражать мысли…» Вот и кол!

— Ну, так что же? — с недоумением спросила Лора.

— А то. Повыбрось эти открытки, а займись сбором вот таких анекдотов. Они короткие, меткие, хлесткие. Их в календарях много, в журналах. Записывай, списывай, выбирай из воспоминаний о великих людях и скорее научишься выражать мысли верно и точно. Я недавно прочитала книгу о Суворове, — ну, право, это интереснее всякого романа!

«Это умно, — подумала Клара. — Почему я не догадалась сказать это? Конечно, анекдоты не обязательно, нужно взять что-либо посерьезнее».

— У тебя будет, — уговаривала Надя, — коллекция живых сценок, картинок. Ты можешь поместить тут и портретики знаменитых людей. Вот будет книга!

Лорианна смотрела на Надю как оглушенная, ничего не понимающими глазами. Возможно, что в голове ее в этот момент что-нибудь и поколебалось, но язык действовал самостоятельно:

— Никогда! Никогда не изменю своим душечкам!

Выразив так преданность своим кумирам, Лорианна исчезла.

— Да… Глупая мания, — с холодным сожалением произнесла вслед ей Клара и повернулась к Наде: — Так вот, помни, что я сказала. Я предупредила тебя, как друг. А какого ты мнения о стилистических занятиях, придуманных Маргаритой?

— А что? Хорошо. Поухаживаешь за фразой — смотришь, она лучше стала.

— Да, конечно… Я, как член учкома, полагаю, что это хорошо. Но с выставлением такого числа двоек, мне думается, она переборщила. У Геннадия Лукича такого никогда не было. Ну, так заходи…

Дальше Надя шла одна по тихой малолюдной улице. Облака с золотистыми ободками все куда-то неслись, спешили, то закрывая, то открывая зарумянившееся солнце. Поглядывая на них, Надя думала: «А вдруг сейчас где-нибудь между ними пролетит спутник? Интересно…»

После разговора с Кларой облачко раздумья легло на душу Нади Грудцевой. Почему Клара считает ее отношение к Анатолию предосудительным? Как это понять: пред-о-су-ди-тель-ным? «Если посмотреть глубже… С точки зрения…» Ничего не понятно! Просто Анчер — умный, хороший, с ним можно и поговорить, и посмеяться. И журнал выпускать надо. И никаких «точек зрения», дорогая Клара!

Надя махнула на всю эту «психологию» рукой и быстрее зашагала домой, тем более что откуда-то тянуло дымком, и аппетитный запах тушеной картошки сильно дразнил ее обоняние. Ей очень хотелось есть.

Вот и Пихтовая улица, и родной дом с шатровой крышей; рябина, стучащаяся в окно. Надя вбежала на крыльцо и, увидя мать, сидящую с книгой в руках за столом, сказала:

— Мама! Слышала? Спутник запущен!

— Да ты войди сначала… — услышала она мамин голос. — Ну, что это такое, — на всю улицу!

Надя тормошила маму, говорила о том, о другом; грустное раздумье, навеянное разговором с Кларой, рассеялось.

Но через некоторое время оказалось, что Кларины слова нет-нет да и покалывали. Надя усилием воли хотела заглушить их, но они всплывали снова и снова. Тогда она решила обо всем рассказать маме, уверенная в том, что найдет в ней поддержку. Рассказала. И что же? Чем больше слушала ее горячую исповедь мама, тем явственнее выражался на ее, мамином, лице ужас. И наконец Елена Дмитриевна сказала в смятении:

— Да, да, Клара права. Так вести себя нельзя; бог знает, что из этого может получиться. А кто он, что он собой представляет этот Анатолий? И учиться тебе надо лучше. Да, да. Ты, Наденька, очень увлекающаяся натура. Вспомни этого… как его? Безухое Ухо или Рваное…

— Мама!

— Да, да. Это верно: надо учиться владеть собой. Надо быть серьезной.

Надя чувствовала себя непонятой и обиженной. Сначала Клара, потом мама… Злые люди! Ну что она сделала плохого?..

Потом она приняла решение, — несколько жертвенное, но, безусловно, гордое и возвышенное:

— Пусть так. Я — глупая, ничего не понимаю. «Надо уметь владеть собой», — сказала Клара. Отлично. Будем владеть собой. Да, да!

А еще через некоторое время — сравнительно короткое — она уже думала, что это даже интересно — явиться в школу совершенно другой. Все будут думать: «Что с Надей Грудцевой? Смотрите, как она строга, сдержанна. Совсем не такая, какой была вчера!..». Погодите, я покажу вам, на что я способна. С сегодняшнего дня засяду за книги и от троек сделаю скачок к пятеркам. Смогу? Смогу. И математику одолею, и стилистикой овладею. Я буду артисткой, знаменитой, как Яблочкина. Или писательницей… Ну, где мне!.. Надо быть серьезнее. Да! Я буду учительницей литературы, как Маргарита Михайловна. И такое же темное платье буду носить, и волосы зачесывать так же, как она. Только зачем она часто смущается? Особенно, когда объясняет про любовь… Павел Власов, Сашенька… Я смущаться не буду. Хорошо бы обо всем этом поговорить с Толей. Нет, нет, ни за что. Я и забыла… «Владеть собой»… Теперь я с ним буду холодна, как лед на Луне, на которую мы с ним полетим.

Она занималась до полночи — сначала готовила уроки, потом, завесив лампу, чтобы свет не падал на маму, писала. Так и заснула, положив голову на раскрытую тетрадь.

И вот — утро другого дня.

Она пришла в школу неузнаваемой. Волосы, которые обычно у нее надо лбом образовывали светлый венчик, были тщательно причесаны; косы не свешивались до пят, а были уложены двумя кругами. Темные дужки бровей часто сходились над переносицей, и тогда лицо ее становилось сердитым и очень важным. Она не бегала, не смеялась; уткнула нос в книжку и помалкивала. А это было труднее всего, потому что сегодня все, буквально все говорили о спутнике, делали предположения о ближайших полетах человека в космос, спорили.

— Ты смотришь сентябрем, — сказал ей Анатолий. — Что с тобой?

— Я всегда такая, к вашему сведению, — отрезала Надя, не поднимая глаз от учебника.

— А я вчера, как пришел из школы, то есть когда распрощался с вами, сел и начал писать первую главу. И знаешь, писалось легко. Тут и спутник, и… ты… Прибежал в школу, увидел Маргариту Михайловну. Мы с ней составили план первого номера журнала…

— Прекрасно. На редколлегии обсудим.

— Да что такое? — изумился Анчер. — Что случилось?

Ей очень хотелось узнать, что он написал, какой план журнала они составили, очень хотелось вступить в разговор о спутнике, который уже десятки раз облетел вокруг Земли. Но как же это так: решила, дала себе слово… Нет, нельзя. Она вздыхала тайком и крепилась.

В этот день ее спрашивали на трех уроках. Она отвечала без запинки. Учителя в один голос говорили: «Хорошо».

Клара Зондеева на перемене сказала:

— Ты сегодня радуешь меня.

— Благодарю, — с достоинством ответила Надя.

Она крепилась. Она хотела быть такой весь день, всегда. И мужество не покидало ее. По крайней мере — до середины дня. С середины дня глаза ее, помимо воли, все чаще устремлялись туда, на первый от окна ряд парт, где, согнувшись и не зная, как лучше устроить ноги, сидел Анчер. Иногда он посматривал на нее и быстро отводил глаза, а она встречалась с его взглядом и была очень счастлива, хотя, разумеется, ничем не выдавала своей радости. Нельзя. Это — пред-о-су-ди-тельно…

На следующий день она пришла уже не со строго причесанными волосами, что тотчас же было отмечено Степаном Холмогоровым, сказавшим с сожалением:

— … А вечно причесанным быть невозможно…

Надя фыркнула в кулак, но тут же приняла важный вид.

Ей очень хотелось поговорить с Анчером, но он молчал. Заговорить первой? Ни за что, никогда.

На уроке тригонометрии Петр Сергеевич с удовольствием поставил ей крепкую четверку; Надя вздохнула:

— Уж лучше бы… слабую пятерку.

Урок как раз закончился, и она одной из первых — но не первая — вышла из класса. В коридоре никого не было. А на душе у нее было беспричинно весело и легко. Дойдя до лестницы, она села на перила и поехала вниз, напевая:

…Счастлив лишь тот,
В ком сердце поет,
С кем рядом любимый идет…

И на лестничной площадке налетела на Анатолия Черемисина. Оба рассмеялись.