Леся Рябцева - Эхо Москвы. Непридуманная история

• Название: Эхо Москвы. Непридуманная история
• Автор: Леся Рябцева
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-090215-6

Эхо Москвы – одна из самых популярных и любимых радиостанций москвичей. В течение 25-ти лет ежедневные эфиры формируют информационную картину более двух миллионов человек, а журналисты радиостанции – является одними из самых интересных и востребованных медиа-персонажей современности.

В книгу вошли воспоминания главного редактора (Венедиктова) о том, с чего все началось, как продолжалось, и чем «все это» является сегодня; рассказ Сергея Алексашенко о том, чем является «Эхо» изнутри; Ирины Баблоян – почему попав на работу в «Эхо», остаешься там до конца. Множество интересных деталей, мелочей, нюансов «с другой стороны» от главных журналистов радиостанции и секреты их успеха – из первых рук.

---

Л. РЯБЦЕВА: Ну, это я знаю, а читатели не знают.

А. ВЕНЕДИКТОВ: Хорошо. Досада, что ты не понимаешь, что люди с тобой 20 лет, 15 лет, 10 лет, что есть люди, которых ты просто вырастил, которые просто одной крови (как в «Маугли»: «Мы с тобой одной крови – ты и я»), люди не понимают. Ну как, ты сидишь здесь, ты сидишь каждую неделю здесь… Я не понимаю, как не понимают. Вот так.

Л. РЯБЦЕВА: Так они до этого же понимали как-то 20 лет, а последние 5 лет не понимают?

А. ВЕНЕДИКТОВ: Ситуация изменилась вокруг. У людей меняется жизнь, их друзья, они принимают другие решения. Они же не живут только на «Эхе». С ними другие друзья, они им что-то говорят, те приходят и приносят это сюда. Это все нормально. Но как-то обидно, досадно бывает, что есть очевидные вещи, но как-то нужно применять силовые решения, в смысле, дополнительные усилия, а это отнимает силы. И когда у тебя просто бои на внешнем контуре, а еще и внутри вести с этим бои… не бои, а объяснять – это досада. Это не разочарование, это досада.

Л. РЯБЦЕВА: А сейчас сильнее дребезжит внутри, да?

А. ВЕНЕДИКТОВ: Конечно, дребезжит внутри, потому что вокруг дребезжит – послушай. Вы все люди. Любой корреспондент, любой мой заместитель подвергается давлению среды – семьи, друзей, общества, телевидения, я не знаю чего. И очень трудно всему этому противостоять. Я это очень хорошо понимаю. Может быть, для этого нужно быть уже в зрелом возрасте, как принято говорить, чтобы понимать, где тебя дурят, или жить в Советском Союзе, например. Это очень тяжелая история на самом деле. И люди дребезжат.

Л. РЯБЦЕВА: Эта последняя пятилетка по сравнению с остальными – сильнее дребезжат?

А. ВЕНЕДИКТОВ: Конечно, потому что внешнее давление резко увеличилось с 2012 года. Более того, есть совершенно принципиальная вещь, когда часть журналистов стала заниматься гражданским активизмом – не только у нас, а вообще, это общая история. Я считаю, что на сегодняшний день это другая профессия. Пожалуйста, только… Почему я начал ужесточать правила? Это ответ на внешнюю среду. Это не я придумал, что есть журналистика, а есть гражданский активизм. И ты сама видела, как это вызывает недовольство, досаду моих коллег. Я ее понимаю, но я ее не разделяю, и поэтому этого не будет здесь, пока я здесь. Я просто считаю, что это другая профессия. Может быть, более благородная, может быть, сейчас надо им распространять альтернативную информацию, антипутинскую, не знаю, какую…

Л. РЯБЦЕВА: Проходорковскую.

А. ВЕНЕДИКТОВ: Или проходорковскую. Это вопрос психологии. Я просто считаю: хорошо, если ты хочешь сменить профессию, давай ты сменишь профессию, это же не вопрос. Это, кстати, очень тяжело, потому что мы видим, что коллеги из других изданий себе это позволяют, и здесь мы проигрываем. Мы проигрываем, потому что мы не занимаем позицию, потому что мы занимаемся профессией. И это неправильно, наверное, с точки зрения рейтингов, поддержки определенных слоев населения, поддержки ядра наших слушателей, которые хотят от нас видеть только одно. Я это очень хорошо понимаю, но я этого делать не буду. Эта профессия мне не интересна.

Л. РЯБЦЕВА: Потому что вы уже ближе к пенсии, да?

А. ВЕНЕДИКТОВ: К смерти.

Л. РЯБЦЕВА: Про надгробие поговорим отдельно.

А. ВЕНЕДИКТОВ: К надгробию. Нет-нет, просто мой опыт показывает, что мне это не интересно. Я это прошел, наверное. Я это прошел знаешь когда? Когда Борис Николаевич избирался первый раз, еще «Эха» не было – 1987–1989 годы. Я активно в его кампании участвовал. Мне это было интересно. Я бегал…

Л. РЯБЦЕВА: То есть вы занимались гражданским активизмом.

А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, я занимался гражданским активизмом. Я уже это прошел, я это проехал до «Эха». Просто когда я пришел на «Эхо» – это другая профессия.

Л. РЯБЦЕВА: Цитируя Михаила Юрьевича Лесина, вопрос, который мы задаем всем нашим гостям, – про погоду за окном. Почему на «Эхе» сохранилась другая погода, другая атмосфера, другое все?

А. ВЕНЕДИКТОВ: Во-первых, потому что все-таки ядро «Эха» – те люди, которые основывали «Эхо» – они остались на «Эхе», и остались очень консервативные, я имею в виду: Корзун, Бунтман, я, грубо говоря. Они остались консервативны. Поскольку мы отвечаем за то, что на «Эхе» мы просто искусственно не давали этому меняться.

А во-вторых, потому что я историк, и я прекрасно понимал, почему… Помнишь, Андрей Васильев нам говорил, как у него были надежды с Владимиром Владимировичем? У меня не было никогда надежд с Путиным. Я просто знал, кого избрали. Я просто представлял себе эту фигуру. И я к ней отнесся знаешь как – «пошел внезапно снег». Когда пошел внезапно снег, надо шапку надеть и шубу купить.

Л. РЯБЦЕВА: И пережить.

А. ВЕНЕДИКТОВ: Нет, просто другая погода. И все думали, что все продлится. А я точно понимал, что ничего не продлится. Нельзя сказать, что я был более дальновидным. Я просто себе представлял, как это все будет. И надо сказать, что до 2012 года все так и было, как я себе представлял, и поэтому мы были готовы к этому. Этот 2,5-часовой разговор с Владимиром Владимировичем один на один в 2000 году, с молодым президентом, когда мы определяли, что я отвечаю… Он мне это сказал, что я отвечаю за «Эхо», и все. Все равно, кто акционер, не акционер – неважно. «Ты отвечаешь за все». Я говорю: «О’кей, я отвечаю за все». И все, и с этого момента так все и осталось. То есть та договоренность действует, и я недавно про нее напомнил.

Л. РЯБЦЕВА: Говоря про Андрея Васильева… Он как раз в нашем последнем эфире сказал о том, что вы без этого жить не можете – вы не можете жить без этой сумасшедшей гонки, без «Эха».

А. ВЕНЕДИКТОВ: Могу, потому что для меня люди – главное. Для меня не структура главная. Мне плохо, когда уходят люди. Можно построить другую конструкцию, можно построить другой проект, наверное. Сейчас – не знаю. И насколько сил хватит – не знаю (про надгробие опять). Но, в принципе, можно построить другую конструкцию. Главное – людей сохранить.

Л. РЯБЦЕВА: Надгробие может проектом стать. Можете начать уже планировать дизайн.

А. ВЕНЕДИКТОВ: Да у меня уже там скоро места не хватит, на этом надгробии. Придется какое-то большое надгробие…

Л. РЯБЦЕВА: Через запятую. Столб.

А. ВЕНЕДИКТОВ: Да, надо уже большое надгробие, через запятую абзацами писать. Столб Хаммурапи – это смешно, да.

Л. РЯБЦЕВА: Что будет после вас на «Эхе» и будет ли «Эхо» после вас?

А. ВЕНЕДИКТОВ: Конечно, будет, но оно будет совсем другим. Конечно, «Эхо» во многом слеплено по образу и подобию… Естественно, я его лепил, исходя со своих вкусов и интересов. Я ставил людей – ошибался. В эфире ставил программы – снимал. Ставил так, как мне казалось… Ты же знаешь, что последнее слово за мной всегда по программе. Снять людей – это вообще для меня чудовищно. Вот сейчас это будем делать. Вообще чудовищная история! Я всегда мнусь перед тем, как разговаривать. И, конечно, «Эхо» – это отражение меня. Я имею в виду информационную политику и вообще всю политику, не только внешний контур. Уйду я – придет другой человек. Может быть, «Эхо» будет лучше. Оно будет другим. Очевидно, что это все слеплено с меня. Я сам лепил это с себя.

Л. РЯБЦЕВА: Так все говорят, что «Эхо» – это вы.

А. ВЕНЕДИКТОВ: Они говорят, потому что я 17 лет здесь. Люди, которые понимают, понимают, что это целиком моя вкусовщина. Каждый журналист, каждая программа, каждый приглашенный новый гость – «важно», «неважно», «участвуем», «не участвуем» – это в конечном итоге мое решение. Это просто вопрос ответственности, я привык на себя брать. Это нормально для меня – брать на себя ответственность и признаваться в поражениях.

Л. РЯБЦЕВА: По поводу вкусовщины – как это вырабатывалось? Методом проб и ошибок или же просто родились с этим ощущением?

А. ВЕНЕДИКТОВ: Во-первых, конечно, моя предыдущая профессия школьного учителя… Ты же ставишь оценку. Школьный учитель: один ставит «3», другой ставит «5». Это всегда отметка, это всегда вкусовщина на самом деле. И когда я это понял, будучи молодым учителем, я стал осторожнее ставить оценки, потому что там возможны последствия: ставишь двойку, а родители убивают. И я в младших классах перестал ставить двойки. Через пять лет я просто двойки перестал ставить в младших классах. Старших не убьют, старшие сами жлобы, а младших били за это, пороли некоторых. И я перестал ставить двойки. Швырял дневник, «Уходи из класса!», но я не ставил, не фиксировал двойку и ни разу не вызывал родителей, потому что я же не знаю, какой конфликт я порождаю.

История в том, что ответственность ты принимаешь на себя, имеет обратную сторону. Все, что ты делаешь, – это вкусовщина. А если ты самоуверен, как я, ты еще считаешь это правильным.

Л. РЯБЦЕВА: История со Стивом Джобсом – человеком, который был никем. Откровенно говоря, просто ботаник, на самом деле не самый гениальный, надо сказать, он просто собрал команду. И всегда им двигала одна мысль, одна фраза: «Люди не знают, чего они хотят. Я могу им дать то, что они хотят, – и они это захотят абсолютно точно». Меня интересует не вопрос «Я прав, я самоуверен», а вопрос вот этой чуйки. Это природно? Почему у вас это есть, а у Габрелянова нет? Он вообще на животном чем-то играет.