В. Чаплыгин - Всемирный следопыт, 1930 № 06

• Название: Всемирный следопыт, 1930 № 06
• Автор: В. Чаплыгин
• Издательство: Государственное Акционерное Издательское Общество «Земля и Фабрика»
• Жанр: Публицистика
• Год: 1930

СОДЕРЖАНИЕ

Обложка худ. А. Шпир. — Серая банда. Рассказ В. Чаплыгина. — Пушки. Рассказ Д. Руссель. — Клад хана-пастуха. Туркменский рассказ М. Зуева-Ордынца. — Охотники за пшеницей. Биографические рассказы Поля Крюи. (Продолжение.) — На манчжурском рубеже. Рассказ В. Белоусова. — Как это было: Белуга с хронометром. Рассказ-быль Ал. Смирнова-Сибирского. — Памяти великого полярника. — Очаги социалистического строительства СССР. — Рудная промышленность. — Объявления.

С 1927 по 1930 годы нумерация страниц — общая на все номера года. В № 6 номера страниц с 401 по 480.

Орфография оригинала максимально сохранена, за исключением явных опечаток — Гриня

---

Однако, пока Пяпш-Дяли-хан устраивал свою пайтахт, проводил дороги, арыки, рыл колодцы, сторонники хивинского хана, собрав свои силы в Хазараспе, на седьмой год царствования Пяпш-Дяли подошли к Кизилджа-Кале.

Кто мог выйти на защиту города? Вооруженные палками пастухи, для которых появление ханских войск было снегом на голову? «Братья! — сказал тогда Пяпш-Дяли. — Хивинскому хану, визирям и бекам нужны не мы, а их золото, которое мы вывезли из Хивы. Отдадим же вельможам их богатства и уйдем отсюда нищими, вольными пастухами, кем были мы до сих пор!» — И тогда Золотой город на склонах Шах-Назара был покинут. Все население его, предводительствуемое Пяпш-Дяли, спустилось в пустынную голую долину, чтобы там заново построить город, заново строить жизнь. А уходя, по приказу Пяпш-Дяли, золото, шелка, парчу, драгоценные камни сбросили, как негодный сор, в пересохшие колодцы, водоемы и ямы.

Ханская же дружина, не встретив сопротивления, ворвалась в город с кличем: «Пир-яр!» — и вырезала всех, почему-либо замешкавшихся в нем. Но не найдя сокровищ в домах и думая, что их унесли ушедшие пастухи, узбеки подожгли Кизилджа-Калу и понеслись в погоню. Ханские иноходцы вскоре нагнали пастушеских верблюдов. Ну, зачем много говорить? Ясно, что ханские воины за удары пастушеских палок отомстили сабельными ударами. Чабаны же, даже умирая, приветствовали своего вождя криками: «Девр-девр, Пяпш-девр!» В числе перебитых ханскими воинами пастухов был и Пяпш-Дяли[11]…

Басмач замолчал, глядя внезапно загоревшимися глазами на склоны древнего Шах-Назара, изрытого ямами и канавами неизвестного происхождения.

— Ну, а дальше? — спросил нетерпеливо Мухамед.

— Я кончил свой рассказ, — ответит басмач. — Клич «Девр-девр, Пяпш-девр!» до сих пор сохранился в памяти иомудского народа. Вот все, что передавали нам старики, вот все, что сохранила степь о единственном сердечном хане Хивы из пастухов и о его столице Кизилджа-Кале, под развалинами которой до сих пор скрыт неисчислимый гянч (клад), бесценные сокровища Пяпш-Дяли-хана!

— Послушай, приятель! — улыбнулся насмешливо Семен Кузьмич. — Уж не думаешь ли ты отыскать клад Пяпш-Дяли-хана? Чего ради ты полгода почти гостишь в Сан-Таше?

— Да! — ответил просто Канлы-Баш. — Я ищу клад хана-пастуха. И я найду его, инш-алла!

— Валяй, ищи? — расхохотался Немешаев. — Там черепков да битых кирпичей много.

— Дело было не совсем так, как рассказал нам Арка. Не сто или полтораста, а восемьсот, если не тысячу лет назад был здесь город, — тоже указывая на склоны Шах-Назара, заговорил вдруг Мухамед. — Был ли он столицей хана-пастуха, не знаю. Но на этих предгорьях возвышался величественный город с водоемами, арыками, хоузами (прудами), башнями, куполообразными домами, сторожевыми укреплениями, извилистыми улицами, по которым текла медленная, но горячая жизнь древнего Востока. И вот однажды беспокойная Аму-Дарья, изменив русло, оставила без воды эту надменную твердыню. И город погиб, умер от жажды! Жители его ушли на восток, ближе к рукавам Джейхуна, где и основали новые, но уже мелкие поселки. А здесь остались лишь развалины былого величия, о чем говорит и название нашего аула «Сан-Таш», что значит «миллион камней».

Мухамед открыл маленький баульчик, висевший на его поясе, и, покопавшись, поднес вытянутую ладонь к бороде Семена Кузьмича

— Смотри уртак, что нашел я на склонах Шах-Назара!

Немешаев и порывисто поднявшийся на ноги Канлы-Баш увидели на ладони Мухамеда пять медных, почерневших от времени монет с узловатыми сассанидскими[12] надписями.

— Сдается мне — сказал Семен Кузьмич, — что и ты, брат Мухамед, ищешь клад пастушьего хана! Ась?

Мухамед посмотрел прищурившись на багровое, словно расплавленный чугун солнце, садившееся в пески, и ответил спокойно:

— А если так? Ну, правду скажу, ищу гянч Пяпш-Дяли-хана! Что скажешь?

Канлы-Баш с глухим подавленным вскриком опустился на корточки. А Семен Кузьмич от неожиданности сунул в рот клок бороды, пожевал, выплюнул и сказал:

— Не дело делаешь, вот что скажу! Клады только в сказках бывают!

Семен Кузьмич поднялся, возмущенно одергивая штаны, прилипшие к потным ногам, и обратился к Мухамеду сухо-официально:

— Товарищ Бердыев, на сегодняшний вечер я назначил масляхат, общее собрание декхан аула. А потому нам нужно обсудить ту политическую линию, которую мы…

— Ладно, уртак! — перебил его, пряча улыбку, Мухамед. — Пойдем обсуждать политическую линию!

Канлы-Баш остался один у школьного крыльца. Сидя по-прежнему на корточках, басмач в мрачном раздумье вычерчивал рукоятью плети какие-то узоры на песке улицы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

В которой декхане кричат: «Гибель нам!», а басмач Канлы-Баш кричит: «Девр-девр, Пяпш-девр.»

Жара заметно стихала. Из канав повылезали драные аульные собаки и отправились на харчевку. На западе грустно тлел лимонный закат. Декхане возвращались с полей, неся на усталых плечах кетмени, ручное орудие в роде нашей мотыги. Кетмени заменяют туркменам и соху и борону. Железный, плоский, слегка вогнутый с внутренней стороны овал, весом до трех кило, насаженный перпендикулярно к ручке, — вот что такое кетмень. Им туркмен-землероб не пашет, конечно, не копает даже, а рубит и крошит сухую землю.

— Когда Михаил Иванович Калинин, приезжавший в Туркмению на первый съезд советов, на учредительный курултай, увидел эти кетмени, — проговорил Семен Кузьмич, обращаясь к Мухамеду, — то не выдержало его мужицкое сердце: «Плужок бы сюда рязанский, вот бы дело пошло!» — сказал всесоюзный староста. Чуешь, брат Мухамед?

— Хоп — ответил с вызовом Мухамед. — Подожди, уртак, будут и у нас плуги, даже «фулад-ат»[13] будет. Подожди!

— Это когда ты клад Пяпш-Дяли-хана отыщешь? — съязвил Семен Кузьмич. — Ну, значит, не видать аульчанам трактора как своего затылка. Легче на трамвайный билет сто тысяч выиграть, чем найти этот несуществующий клад!

Мухамед промолчал.

Басмач Канлы-Баш.

Больше половины возвращавшихся с полей декхан было вооружено винтовками. В этих краях крестьяне неразлучны с оружием. Всадники Шалтай-Батыря остатки когда-то огромных басмаческих шаек, все еще гуляют в плаванях Аму-Дарьи, совершая грабежи и насилия. Декхане в свою очередь организуются в дружины самоохраны, ведущие систематическую борьбу с бандитами.

Обгоняя декхан, тяжело волочивших натруженные ноги, пробежала Джемаль, сестра Мухамеда, единственная комсомолка аула, смело обменявшая узкие длинные балак (шаровары) и чабыт (платье) иомудки на юбку и гимнастерку юнг-щтурма. Лишь огромные, с баранку, кулак-халка (серьги) оставила Джемаль, и то лишь потому, что серьги эти память о матери.

От быстрого торопливого бега змеями извивались по спине Джемаль тугие блестящие косы. Семену Кузьмичу показалось вдруг, что девушка спасается от кого-то бегством. В тихих и зеленых, как пруд под луной, глазах Джемаль Немешаему почудилось раздражение. Эта мысль, вначале еще не ясная, тотчас же укрепилась. Из за угла вывернулся пыливший как верблюд Канлы-Баш. Басмач растерянно огляделся. Увидав в дверях кибитки-школы зеленую юнг-штурмовку Джемаль, Канлы-Баш бросился за ней.

«Эге, басмачи начали посещать аульные собрания! — подумал Семен Кузьмич — Тут дело что-то нечисто! За этой Кровавой Башкой надо поглядывать».

И, положив руку на плечо Мухамеда, Семен Кузьмич начал издалека:

— Хорошая у тебя сестренка, брат Мухамед.

— Хорошая, очень хорошая! — не тая гордой радости, ответил Мухамед. — Этой осенью в хлопководческий техникум поступает. Видал?

— Очень хорошо! — даже прищурился от удовольствия Семен Кузьмич — А за Аркой Клычевым ты присматривай, брат Мухамед! Этот басмач — человек стихии и… так сказать «элементарных страстей». Понимаешь? Питекантропус он ископаемый. А потому — поглядывай.

— Канлы-Баш? — удивился Мухамед. — Ведь мы о Джемаль говорили^

— Вот ишак-то лопоухий. Ему разжуй, да в рот положи, тогда он поймет! — рассердился не на шутку Семен Кузьмич, И бросил сердито:

— Все при том! При пиках без бубен? Ладно уж, пойдем на собрание…

В кибитке-школе парты стояли параллельно стенам, и ученики располагались лицом к центру, где находился во время урока учитель. Но теперь на месте учителя, за колченогим ломберным столом, непонятным образом попавшим в глубь каракумских песков, сидел раис (председатель) аулсовета, в недавнем еще прошлом простой чолык (подпасок). Перед ним лежал вещественный знак власти раиса — подобие книги с остатками переплета.

А на партах вместо звонкоголосых шакирдларнинт (учеников) расселись сан-ташские аульчане: степенные отцы семейств с изысканно козлиными бородками, дряхлые яшули (старики), бороды которых торчали нерасчесанными прядями хлопка, и не нажившая еще бород молодежь. Но женщин, кроме Джемаль, не было.