Феликс Пальма - Карта неба

• Название: Карта неба
• Автор: Феликс Пальма
• Издательство: АСТ, CORPUS
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-085154-6,978-5-17-087218-3

«Карта неба» — вторая часть «Викторианской трилогии» испанского писателя Феликса Пальмы, начатой романом «Карта времени». Действие обеих книг происходит в Лондоне в XIX веке, в эпоху великих научных открытий, которые раздвигали границы возможного и внушали людям мысль о том, что самые смелые их мечты и надежды могут осуществиться, а фантастические сюжеты романов Г.-Дж. Уэллса — оказаться частью действительности и дать толчок развитию необыкновенных и головокружительных событий, в которые вовлекается как сам писатель и люди из его ближайшего окружения, так и многие реальные исторические персонажи.

В основу каждой книги трилогии положен один из романов Уэллса, для первых двух — это «Машина времени» и «Война миров», для третьей части, «Карты хаоса», точкой опоры станет «Человек-невидимка».

Романы Феликса Пальмы переведены на 25 языков и заняли первые строки в списках бестселлеров во многих странах. «Карта времени» была удостоена в Испании премии «Атенео де Севилья».

---

— Если у вас есть идея получше, мистер Мюррей, — прекрасно, поделитесь ею с нами, — с горящими глазами предложил капитан. — Только хочу вам заметить, что при любой катастрофе именно крысы, как правило, первыми находят путь к спасению.

Вскоре мы все уже говорили одновременно, ввязавшись в жаркую дискуссию. Наконец агент Клейтон сумел перекричать остальных.

— Джентльмены, успокойтесь! — обратился он к нам. — Я искренне полагаю, что мы должны доверять капитану Шеклтону и согласиться с его планом. И считаю так не потому, что у капитана безупречная репутация. И не потому, что пока никто не предложил лучшей идеи. А просто-напросто потому, что, боюсь, эта парочка треножников, которая направляется к нам, вовсе не собирается устроить на холме романтический пикничок.

Мы в страхе уставились на треножники, которые, словно праздные гуляки, шли через Риджентс-парк, направляясь к месту, где мы стояли.

XXXV

Медленно приходя в себя после тяжелого рабочего дня, Чарльз смотрел из своей камеры на закат, такой же странный и тревожный, как все закаты последних месяцев, вытеснившие привычный земной заход солнца, и с глубокой печалью думал, что вернейший признак того, что человек лишился своей родины, это как раз закат, когда солнце заходит уже не так, как в его детстве. С презрительной гримасой наблюдал он за тем, как мрачные зеленые и темно-фиолетовые полосы сгущаются вокруг солнца, придавая ему вид заразной опухоли и лишая его былых оранжевых и желтых одежд, и теперь, сквозь отравленную атмосферу, сквозь медную кисею, накрывшую небо, оно напоминало одну из тех стертых и сплющенных монет, что со звоном швыряют на стойку нищие, чтобы им налили стакан вина.

В этот момент Чарльз заметил, как из порта, расположенного в окрестностях лагеря, вылетели три воздушных корабля марсиан: три отполированные до блеска летающие тарелки, которые с мелодичным мурлыканьем поднялись вертикально на несколько метров, на секунду зависли на фоне серебристой полусферы солнца, словно позировали для дагерротипа, а затем на немыслимой скорости ринулись в мутные фиолетово-зеленые волны и исчезли в бездонном мраке воздушного океана. Эти летательные аппараты марсиан, которые столь убедительно демонстрировали пропасть, существовавшую между наукой землян и наукой их тюремщиков, опередили земные, когда пришла пора завоевывать здешние небеса, едва освоенные своевольными аэростатами, хотя сейчас Чарльз равнодушно проводил их глазами. А ведь в первые месяцы было совсем по-другому, подумал он: прилеты и отлеты сверкающих воздушных машин превращались для узников в увлекательное, хотя и страшноватое зрелище. Однако ко всему привыкаешь, даже к самому, казалось бы, невероятному.

Помимо всего прочего, эти воздушные корабли часто привозили марсианских инженеров, которые, по-видимому, не обладали способностью принимать человеческий облик, а потому разгуливали по лагерю в своем истинном виде. Когда Чарльз впервые их встретил, они показались ему удивительно красивыми, напоминая гибрид человека с цаплей, с детства его любимой птицей. Хотя никто узникам ничего не объяснял, нетрудно было догадаться, что в задачу инженеров входит спроектировать башню и напичкать лагерь, а возможно, и весь мир, достижениями своей науки. Почти все время они проводили в грациозном полете, хотя еще очаровательнее выглядели, когда ходили по земле на своих тонких ногах, похожих на ходули и снабженных множеством суставов, что позволяло им принимать самые неожиданные и разнообразные позы, причем невероятно изящные. Чарльз попробовал было описать красоту их движений в своей тетради, сравнив с хрустальными стрекозами и используя другие образы, но в конце концов был вынужден сдаться: обаяние инженеров невозможно было выразить в словах. Какое-то время они находились в лагере, перелетая с одного участка на другой, пока, по-видимому, не раздали все необходимые инструкции по монтажу машины. После этого они исчезли и отныне появлялись раз в три-четыре месяца, чтобы проинспектировать ход строительства. Всякий раз после их отъезда Чарльза неизменно охватывала непонятная тоска, словно бы по ушедшему лету, в источнике которой он не мог разобраться, хотя подозревал, что она как-то связана с успокоением, наступавшим при созерцании невероятной красоты этих существ, в мире, где прекрасное давно стало роскошью.

Однако, хотя Чарльз старался об этом не думать, он знал, что марсианские специалисты на самом деле не такие, какими он их видит. Совершенно не такие. После первого визита инженеров он обсуждал их внешность со своими товарищами и с удивлением обнаружил, что среди арестантов не нашлось двух человек, которые описывали бы их одинаково. Каждый имел свое особое представление и не сомневался, что остальные просто его разыгрывают. Разгорелся спор, переросший в нелепую драку, от которой Чарльз благоразумно уклонился. Вернувшись в камеру, он долго размышлял над этим явлением и со временем пришел к определенному выводу. Ему хотелось бы проверить его на каком-нибудь умном человеке, таком как Уэллс, чтобы понять, абсурдно это предположение или нет, но, к сожалению, его окружали далеко не выдающиеся умы. Ну а вывод заключался вот в чем: инопланетяне, вероятно, настолько отличны от всего знакомого человеку, что он в каком-то смысле не умеет их увидеть. Звучало нелепо, он это сознавал. Но разве не логично предположить, что если ваш взгляд наталкивается на что-то невероятное, то ваш мозг будет отчаянно стараться представить это хотя бы приблизительно? Очевидно, что он находится перед чем-то — перед чем именно, не важно, — и не может это игнорировать. Бедный человеческий ум сравнивает это с тем, что больше всего на него похоже. Вот почему каждый из его товарищей видел марсиан по-своему. Большинству они представлялись отвратительными созданиями, так как вызывали у них ненависть. Но Чарльз всегда был привержен науке, прогрессу, чудесным изобретениям, которые Жюль Верн описывал в своих романах. Да, Чарльз принадлежал к этому братству мечтателей, которые еще до прибытия марсиан грезили о кораблях, способных пересечь Атлантический океан за пять дней, о бороздящих небо летательных машинах, о телефоне без проводов, о путешествиях во времени… И, видимо, поэтому ему марсианские инженеры представлялись очаровательными голенастыми ангелами, способными совершить дюжину чудес в секунду. Правда, теперь он знал, что эти чудеса направлены на то, чтобы превратить его планету в мир кошмаров, однако по-прежнему видел инженеров такими, что помогало ему по крайней мере наметить контуры их морали.

Солнце окончательно спряталось, выпустив напоследок зеленоватые лучи, залившие призрачным светом руины Лондона, что угадывались на горизонте, за угрюмыми лесами, которые таинственным образом сомкнулись и начали со всех сторон подступать к лагерю, словно хотели заключить его в объятия. Эта планета с каждым разом все меньше принадлежала человеку и все больше — захватчикам. Марсиане сумели лишить их даже утешительной красоты закатов. При этой мысли Чарльз ощутил, как в нем вновь зашевелилась уснувшая ярость, но то было лишь подобие, мираж, жалкий отзвук жгучей ненависти, некогда струившейся в его жилах, когда он, сжав зубы, обещал, что человек вернет себе все то, что ему принадлежит, хотя пока и неизвестно, каким образом. Однако долгие месяцы, бессилие и ужасная усталость постепенно превратили клокочущую ярость в безобидную досаду и раздражение. Через несколько лет человеческая раса будет полностью уничтожена. Он должен с этим смириться. А может, оно и к лучшему? — закралась ему в душу предательская мысль. В конце концов, он всегда сурово критиковал Британскую империю. Еще до вторжения Чарльз нападал на нее при малейшей возможности, то прибегая к иронии, то давая выход праведному гневу — в зависимости от того, лил дождь на дворе или светило солнце. Он смотрел на империю как на корабль, идущий ко дну, потому что у штурвала стоят никчемные люди, не способные управлять и сведущие лишь в искусстве расточительности и умении опустошать государственную казну. Их деятельность стала причиной того, что свыше восьми миллионов человек живут и умирают в постыдной нищете. Конечно, он к ним не принадлежал и в целом не мог сказать, что это так уж сильно его тревожит, однако было очевидно, что человеческая цивилизация как таковая потерпела крах. Так стоило ли лить по ней слезы? Наверное, нет. Наверное, лучше, чтобы все шло своим чередом, чтобы человек исчез из Вселенной и чтобы ни о нем, ни о его злополучном образе жизни в космосе не осталось даже воспоминаний.

Чарльз вздохнул и вытащил дневник из-под матраса, в который раз спрашивая себя, для чего он так старается изложить на бумаге свои воспоминания, которые никто не прочтет, почему не уляжется на койку в ожидании смерти, почему не позволит тому немногому, что оставалось в нем от жизни, покинуть его тело, придавленное бесконечной усталостью. Нет, он не мог так поступить. Не мог принять новое поражение. Поэтому он сел за стол, раскрыл тетрадь и, ощущая себя человеком, который уже стал забывать, какие бывают закаты солнца на его планете, начал писать.