Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

• Название: Том 1. Рассказы и повести
• Автор: Кальман Миксат
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1966
• ISBN: не указан

Кальман Миксат (Kálmán Mikszáth, 1847―1910) — один из виднейших венгерских писателей XIX―XX веков, прозаик, автор романов, а также множества рассказов, повестей и эссе.

Произведения Миксата отличаются легко узнаваемым добродушным юмором, зачастую грустным или ироничным, тщательной проработкой разнообразных и колоритных персонажей (иногда и несколькими точными строками), ярким сюжетом.

В первый том собрания сочинений Кальмана Миксата вошли рассказы, написанные им в 1877―1909 годах, а также три повести: «Комитатский лис» (1877), «Лохинская травка» (1886) и «Говорящий кафтан» (1889).

Миксат начинал с рассказов и писал их всю жизнь, они у него «выливались» свободно, остроумно и не затянуто.

«Комитатский лис» — лучшая ранняя повесть Миксата. Наиболее интересный и живой персонаж повести — адвокат Мартон Фогтеи — создан Миксатом на основе личных наблюдений во время пребывания на комитатской службе в г. Балашшадярмат.

Тема повести «Лохинская травка»  ― расследование уголовного преступления. Действие развертывается в родном для Миксата комитате Ноград. Миксат с большим мастерством использовал фольклорные мотивы — поверья северной Венгрии, которые обработал легко и изящно.

В центре повести «Говорящий кафтан» ― исторический эпизод (1596 г. по данным хроники XVI в.). Миксат отнес историю с кафтаном к 1680 г. — Венгрия в то время распалась на три части: некоторые ее области то обретали, то теряли самостоятельность; другие десятилетиями находились под турецким игом; третьи подчинялись Габсбургам. Положение города Кечкемета было особенно трудным: все 146 лет турецкого владычества и непрекращавшейся внутренней войны против Габсбургов городу приходилось лавировать между несколькими «хозяевами».

---

Фили грустно опустил голову, повернулся и без слов ушел неслышными неверными шагами. Он пересек парк, затем вброд перешел речушку Бокйо и направился к лесу.

Уже вечерело, а он все не возвращался. Дети спрашивали о нем, а мать их успокаивала:

— Дядя Фили ищет рой, душеньки мои.

Он и вечером не пришел, и ночь не ночевал. Все ищет рой! Да что он, с ума, что ли, сошел, этот Фили? Собиравшие хворост старухи, искавшие птичьи гнезда мальчишки видели, как он блуждал по лесу, говорили, что был он очень грустный и просто брел куда глаза глядят, словно что-то разыскивая.

Так он никогда, никогда больше и не вернулся ни в Саланц, ни в другие места, исчез навсегда, и ни одна живая душа ничего о нем с тех пор не слыхала. Никто его никогда больше не видел. Разве пугливым путникам мерещится еще на дорогах странная фигура. А то покажется, будто тень промелькнула совсем близко. И они рассказывают затем в наших селах, что видели скорей всего беднягу Фили Лендела, который и поныне ищет пчел красавицы Марии Лискаи.

Но это маловероятно, ибо Фили теперь уже было бы, по меньшей мере, сто лет.

1902

МЯСО У ТООТОВ ПРОДАЕТСЯ НА ГЛАЗОК

Перевод И. Миронец 

У животных интересы тоже различны, так что к ним нельзя подступаться с одной меркой. Даже истина, к которой все приходят благодаря собственному опыту, у каждого своя. Муравей, например, считает хищным зверем соловья, а тигра — безобидным шалопаем. Лошади хотелось бы — коли уж на то пошло — стать собственностью какого-нибудь знатного вельможи, потому что там бы ее щадили, чистили, кормили овсом, накрывали попоной, корова же, наоборот, считает за счастье попасть к бедняку: ибо там она на положении члена семьи, ее холят, кормят свежим клевером, картофелем и берегут как зеницу ока. Только свинье все равно, участь ее везде одна: зарежут и съедят. Путь свиньи короток, тосклив и безысходен.

Но сейчас речь пойдет всего лишь об одной корове, о Барыне, которая принадлежит бедному крестьянину и которая дает восемь литров молока в день. Немного, конечно, но от нее и это радость: породы она простой, венгерской, криворогая, с белой шерстью, вся из бугров и ям, словом, кожа да кости. Предки Барыни никогда не паслись на Зимментале, не знали, что такое альпийские травы, и вообще происхождения она низкого: крестьянская корова.

Палоцы * относятся к корове почтительно, не пашут на ней, как штирийцы, они галантны и уважают в корове слабый пол. Корова дает молоко, корова приносит телят — нельзя ее загонять. Палоц еще и благодарен ей, величает корову Барыней, выражая тем свое к ней уважение. Прочим же животным прозвищ не дается — «ну-у, ты» или «брысь», или «эй ты, ни рыба ни мясо», «пшла», — только корове положен титул: Барыня. Так вот, попала Барыня к Ференцу Тооту, что шил в верхнем конце деревни. Это была бедная крестьянская семья, и коровенку здесь любили. По утрам, выгоняя Барыню, хозяин ласково хлопал ее по лопаткам, а вечером, когда она возвращалась со стадом домой с луга, хозяйка встречала ее каким-нибудь лакомством и при этом журила своих шалунов, швырявших в корову комьями земли:

— Побойтесь бога, кого это вы бить надумали: свою благодетельницу? Вот отсохнут у тебя, Мишка, руки, негодник ты эдакий, тогда узнаешь.

Дети, они что понимают? Эка невидаль, молоко! Они думают, глупышки, что мать черпает его откуда-то из канавы у дома Половских. Гораздо интереснее, если Барыня потрется порой боком о тутовое дерево да тряхнет его, так что на землю посыплются спелые черные ягоды. Тогда Барыня — дорогая подружка.

Но даже в глазах ребятишек выросла Барыня после того, как в одно прекрасное утро принесла пеструю телочку. Телка была очень славная, с такими умными глазами, прямо как у каноника. Во лбу — звездочка, по бокам вразброс розовые пятна. Детворе она понравилась. С этого дня Барыня осталась с телкой в хлеву, и туда началось настоящее паломничество. Один за другим шли родственники, соседи — поглядеть на телочку. Поплевывали, по суеверному обычаю, чтобы не сглазить, говорили: «Расти большая», — или предсказывали, какая из нее выйдет прекрасная корова, жаль-де отдавать мяснику.

— Мяснику? — дивились ребятишки. — А зачем она мяснику? Ведь у мясника нет вымени, чтобы кормить ее молочком.

— Ох, вы мои касатики, не для того нужна она мяснику, а чтобы большущим ножищем — чик! — перерезать теленочку глотку.

Дети, конечно, в слезы. Гадкий мясник! Неужели ему не жалко было бы?

Уж отец и так и эдак их уговаривал, успокаивал.

— Да ничего не будет, ничего, — твердил он день за днем. — Не отдадим мы телку, вырастим — коровой будет. А вот когда маленькая Ката подрастет и придет пора отдавать ее, тогда она получит в приданое эту самую нашу коровушку.

Теперь уже малыши, братишки-сестренки, горевали о том, что придет когда-то пора отдавать Кату и мясник сделает ей «чик» своим большущим ножищем.

Тем временем скотинка росла себе, подрастала. Хозяева — «тятенька с маменькой» — имели на нее большие виды. Еще немного — и две коровы у них будет, много молока, много мяса, много творогу. Все это в их руках превратится в деньги. Из тех денег купят маленькому Пали шитый блестящими пуговками жилет, Мишка получит нарядный сюр, а Ката — большой шелковый платок. И все эти мечты строились на телке. Вот и стала она в семье важной персоной. Ребятишки, что ни день, проведывали ее: насколько она выросла, — и каждый видел в ней близкое исполнение своих желаний. А ведь телочку можно было любить и просто так, она того стоила.

Телка, конечно, ничего этого не знала, жила себе и цвела. Сосала, спала, осматривалась. Глазела на лошадей за перегородкой. Старая Барыня весело пожевывала клевер. Должно быть, это хорошо, когда малыш путается под ногами, то стукнется о колени, то уткнется в живот и приятно щекочет, грызет вымя, хвостом ударяя мать по ляжкам.

Но однажды утром хозяйка вышла из хлева и сообщила, что телка не хочет сосать: все молоко оставила им.

Хозяин пошел посмотреть, в чем дело.

— Телка очень невеселая, — сказал он с тревогой.

— Кто-то сглазил, — всхлипнула хозяйка.

— Гм, может, и так. Не было тут на этих днях Галанданихи?

— Надо бы позвать свояка Марона, может, он знает средство.

— Сбегай за ним, Ката!

К тому времени, как пришел свояк, телка уже улеглась на соломенной подстилке и лишь изредка открывала потускневшие глаза, из которых сочились слезы, оставляя на ровной шерсти темные борозды.

Свояк Марон осмотрел животное и покачал головой.

— Тут одно только спасение: нож.

Домашние в отчаянии ломали руки. Хозяйка побежала за мясником. Как на грех, его не было дома (бедная телочка не вовремя расхворалась): мясник, особа на селе немаловажная, изготовил из бараньей шкуры отличнейший мешок — для пущей красоты даже ножки на нем оставил — и повез его в город, в подарок вице-губернатору.

Как же быть?

Свояк Марон почесал затылок. Впрочем, он был мастер на все руки, во всем разбирался.

— Ладно, бог с ним, я и сам помогу ей испустить дух, коровы из нее все одно уже не выйдет.

Сказано — сделано. Вывели бедную телочку из-под матери.

Петер Марон ожесточил свое сердце (вспомянул, что и он порядком пролил немецкой крови, будучи гусаром) и завел телку в чулан. Та уже не лягалась и не отбивалась — очень ослабла. Избавление ей могла принести только смерть. Так как под руками не было другого подходящего орудия, Петер Марон положил голову телки поперек порога и — рраз! — одним ударом большого острого топора отделил голову телки от туловища.

Собрались соседи: подобные зрелища всегда завлекают много людей. Высокой дугой взлетела струя крови, забрызгав сусек и стены, женщины завизжали от жалости, а дети в ужасе кинулись в сад и там, спрятавшись в орешнике, дрожа, с бьющимися сердечками ждали, что будет.

Только сын сторожа, подросток Дюрка, сказал Марону:

— Видно, дядя Марон, большим вы героем были когда-то! — Довольный похвалой, старик втянул с ладони щепоть табаку, затем взял отрубленную голову и поднял ее.

— Ну, погляди мне в глаза, дружище. Не серчай на меня. Ничего не поделаешь, пришлось.

Он вынес голову, положил ее под стреху, потом не спеша стал разделывать тушу кухонным ножом все в том же чулане, маленьком и тесном.

А собравшиеся перед чуланом соседи, которые наперед уже сговорились с хозяином — кто на огузок, кто на грудинку, кто на печенку (бедному-то человеку выгодно, когда мясо продается не на вес, а на глаз) — разинув рты, глядели, как обдирают тушу, и ждали каждый свой кусок. И отсеченная голова телки тоже обоими широко открытыми остекленевшими глазами заглядывала в чулан.

Все это время Ференц Тоот понуро слонялся по двору, по саду, только чтобы не быть у чулана; он то и дело наведывался в хлев, приглядеть за скотиной.