Александр Дюма - Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

• Название: Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: «Спутник+»
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9973-0453-9

Книга писателя мировой величины о России, изданная на Западе в разные годы двух последних столетий. К переводу принят текст, который сам Александр Дюма-отец отправлял в типографию. Это крупные путевые очерки с глубокими экскурсами в историю нашей страны. В них свои портретные рамы покидают государи и вельможи, реформаторы и полководцы, поэты и декабристы, становясь героями увлекательных и познавательных новелл, непрерывная цепь которых тянется через события веков от русских княжеств к империи Александра II, современной писателю. Воссозданы картины великих побед над «непобедимыми» армиями Карла XII и Наполеона. Оставлено клеймо гнусного рабства на крепостном строе, высмеяны царящие в стране злоупотребления и коррупция.

Книга складывалась во время путешествия Александра Дюма по России в 1858―1859 годах. Основные замечания и выводы писателя не утратили своего значения. Россия еще долго будет узнавать себя в зеркале этих очерков.

Перевод, вступительная статья и примечания: Владимир Ишечкин 

---

Граф, очень нервный, всегда держал при себе флакон эфира. Однажды он разбил свой флакон. Кудрявцев подобрал осколки, как если бы поднимал раненого. Раненый был мертв. Тогда Kyдpявцeв сообразил, что старый флакон может пригодиться для новой трости. Он отделил от стекла золоченое покрытие, которое держалось с одной стороны с помощью пружины, а с другой ― с помощью шарнира; купил трость толщины горлышка флакона; насадил на трость оплетку, и получился набалдашник трости, черной эмали и украшенный узорами из пересекающихся линий. Этот набалдашник ― верх кокетства: открывается как флакон. Доктор поместил туда смоченный духами ватный тампон, и у него получились и трость, которая ему служила для франтовства, и курительница благовоний, от которой он вдыхал с наслаждением.

Доктор Кудрявцев был в Риме во время карнавала. Сначала он сохранял вид серьезного человека, каким был, очень презирал Дандре, выбирающего себе самые фантастические костюмы, но вскоре, увлеченный его примером, он смешался с толпой со своим пледом, тростью и приделанным носом; затем, всегда обернутый в плед и вооруженный тростью, рискнул обрядиться под пьеро (воробья); позже, не оставляя названных выше атрибутов, напялил на себя карнавальный костюм pulcinello (итал.) ― цыпленочка. Наконец, переходящий из животного в растительное царство, он был, благодаря непременному пледу и трости, крайне забавным кочаном капусты, морковкой, луковицей. Чтобы заставить его покраснеть до ушей, нужно было только напомнить ему об этих часах безумия, когда он растерял свои достоинство и ученость. Доктор Кудрявцев больше всего нуждался в том, чтобы об этом не смели и думать. Это он, кто возится с шишками, что набивает себе Саша, с мигренями графини, порезами мадемуазель Элен, мадемуазель Аннетт и горничных.

В то время не находится больных, кроме меня. Меня беспокоит фурункул размером с голубиное яйцо, посмевший ловко устроиться на моей правой скуле. Доктор, проявляя заботу, требует, чтобы я не трогал его во избежание заполучить шрам как у герцога де Гиза. Бог его слышит! В какой-то момент я боюсь, не пришлось бы отрубить мне голову, спасая остальное тело.

После доктора Кудрявцева идет преподаватель Бельчанский (или Рельчанский). Старый гувернер графа, которого он воспитывал; после, закончив с воспитанием графа, он остался в его доме. Это тип коллекционера. Из всего, что презирают, от чего отказываются и что ломают, он собирает коллекции. В Санкт-Петербурге, в зимнем доме графа, у него квартира на первом этаже. Эта квартира ― настоящая лавка старьевщика, где он собрал, не скажу ― все, но всего понемногу: инкрустированные сундучки с испорченными запорами; столы на трех ножках, к которым добавил четвертую; битую глиняную посуду Фаянса и Бернара де Палисси; поцарапанные, погнутые и обновленные эмали; картины, с которых сошел лак, подправленные и заново покрытые  лаком; ткань ― испачканную, подвергнутую чистке и присоединенную к портьерам и покрывалам; на все это славный профессор расходует только терпение, сильный клей и неаполитанское мыло.

Однажды, когда профессор Бельчанский привезет всю коллекцию в Париж и передаст ее в торговый отель на аукцион, он заработает на этом 20 тысяч франков.

Смотр мужчин окончен, перейдем к женщинам.

Глава и теоретик ― мадемуазель Элен, давняя знакомая графини, подруга ее матери, почти мать девочке. Это ― любящее сердце, улыбчивое лицо, дух опеки и предупредительности. Это она распоряжается чаем. Она знает, кто любит его с лимоном или со сливками, кто предпочитает меньше, кто больше сахару. У нее найдется посуда для всякого гостя, по его комплекции и способностям; она поставила для меня ― большого любителя чая прибор, куда входило три чашки. Отрадно, что мадемуазель Элен не только счастлива, но и вид у нее счастливый.

После мадемуазель Элен, идет мадемуазель Аннетт.

Мадемуазель Аннетт взята на воспитание графиней. Моложе графини на 5-6 лет, она с 12 годков в ее доме. Это тип русской девушки: спокойная, кругленькая, свежая, безучастная и сама привязанность; маленькие глаза, маленький нос, маленький рот, толстые щеки и в целом приятная внешность. Она играет на пиано, хорошо говорит по-французски, танцует с удовольствием, но без увлечения. Скоро выйдет замуж за молодого художника Чумакова[25].  Граф дает за ней 200 тысяч ливров приданного. Это она, согласно весу и мере, готовит чай, которым щедро угощает мадемуазель Элен.

Наконец, настала очередь ― в самом деле, нам нужно говорить в прошедшем времени; поскольку речь ведем лишь о персонах, прибывших с графом из Петербурга, ― наконец, настала очередь двух комнатных слуг ― Симона и Миссама, двух горничных ― Аннушки и Луизы, и, помимо них, двух писателей, которых я прежде никогда не видел и спросить имена которых мне не пришло в голову; сверх всего ― любимицы графини, собаки Душки, то есть Petite Ame (фр.) ― Маленькой Души.

Душка, как мы установили, существо женского рода из аристократического племени кингс-чарли. Ее привезли из Петербурга беременной, не будучи достаточно осведомлены о законности ее толстоты; одни приписывали этот результат псу из борзых, другие ― спаниелю. Рожала она в Вене; только там было установлено отцовство щенков: она принадлежала спаниелю. Потомство было безобразным. Чтобы не разбивать материнское сердце Дyшки, ей оставили ее четырех собак; только тогда, когда они достигли возраста самообслуживания, трех из них отдали друзьям графини, которые сделали мину, что находят их очаровательными, и лишь графиня ― за порог Вены, по всей вероятности, свернули им шею или приказали отнести их к Дунаю, чтобы твердо знать, что они больше не вернутся.

Мадемуазель Луиз, вторая горничная, укрывала четвертого щенка. Скажем только, что это был самый красивый или, скорее, наименее уродливый из четырех. По словам мадемуазель Луиз, он, должно быть, однажды станет моделью; de Dreux[26] и Joseph Stevens[27] придут просить на коленях позволить им сделать с него портрет: нечто вроде Аполлона или Антиноя среди собак. Те, кто знал его отца-спаниеля, утверждали, что это ― его фотография, то есть ― миниатюра собаки из «Обоза бедняка» де Виньерона. Кличка его Шарик, Petit Boule (фр.) ― Маленький Шар, Шарик.

Теперь с исторической достоверностью о том, как караван обогатился в дороге тремя новыми персонами из отряда двуногих, двумя ― из отряда четвероногих и черепахой. Трое двуногих принадлежали к роду человеческому; из четвероногих одно ― к собачьей, другое ― к кошачьей породе; черепаха ― к черепашьей.

Применяя контрудар, наши читатели, мы просим тех, кто впал в раздумье, не брать от термина двуногий того, чего не надобно; мы применяем классификацию, принятую естественной историей. Александр, Ганнибал, Цезарь ― полубоги в глазах Квинтия Курция, Тита Ливия и Светония. В глазах Бюффона, Кювье и Жоффруа Сент-Илера они ― двуногие. Тот, кто пишет эти строки ― двуногое; только оно действует больше руками, чем ногами, больше правой, чем левой, больше большим, указательным и средним, чем безымянным пальцем и мизинцем. Но оно не может сказать, как Платон, что оно есть животное на двух ногах и без перьев.

Теперь, когда гарантирована самая высокая восприимчивость, продолжаем, начиная двуногими: по месту и почет. Три новые персоны из рода человеческого: поэт Polovski [Полонский Яков Петрович, 1819―1898], маэстро Миллелотти, чародей Home (англ.) ― Хоум[28].

А, дорогие читатели, вижу, как при имени Хоум у вас таращатся глаза и открываются уши! Будьте покойны, мы вернемся к нему. Возможно, не скaжем всей правды, но перескажем вам все, что он сам рассказал нам, присев на пороге лейтенантской каюты парохода «Владимир»[29].

― А когда это будет?

― Немного терпения, и вы все услышите.

* * *

Может быть, вам кажется, что нам довольно далеко до того, чтобы отправиться в путь, и вы запаздываете, чтобы услыхать гудок локомотива; но, как-никак, нам предстоит проделать три тысячи лье ― треть кругосветного путешествия, только-то ― прежде чем снова мы окажемся вместе во Франции; это же вполне естественно, что я вас, как следует, знакомлю с моими компаньонами по путешествию.

Впрочем, сначала я драматург, а потом уже романист, и поэтому должен представить мои персонажи. Мне предстоит проделать с ними 800 лье, дорогу длиною, в три Франции: вдумайтесь в это. Итак, возвращаюсь к нашей теме.

Месье Полонский жил в Риме. Поэта и мечтателя, граф встретил его и в Колизее, и в соборе св. Петра. Они узнали друг в друге соотечественников. За границей соотечественники ― братья. Завязался разговор. У графа есть замысел ― основать в Санкт-Петербурге литературный журнал. Он сказал о своем журнале месье Полонскому и попросил его составить план издания. Месье Полонский принес его. Графа план устраивал и принимался в том случае, если месье Полонский принял бы руководство изданием. С этого дня он стал членом семьи и путешествовал вместе с графом.