Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 13. Запечатленные тайны

• Название: Полное собрание сочинений. Том 13. Запечатленные тайны
• Автор: Василий Песков
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: ISBN 978-S-87107-889-1

В этом томе обозреватель «Комсомольской правды» Василий Михайлович Песков в авторской рубрике «Проселки» продолжает свой рассказ об удивительных людях, которые встречались на его журналистском пути. Это — мастера уже почти исчезнувших деревенских профессий — тележных дел мастера, бортники, кузнецы…

---

В правительство пошли письма и телеграммы протеста… Вам он этого не рассказал, и я узнаю еще одну прекрасную черту человека — скромность».

* * *

«Небольшая деревня в Альпах имела название Шафисгайм («Овечий дом»). Меня определили работать к фермеру Цублеру. И я прожил в каморке рядом с хозяйским домом лето, зиму и начало другого лета».

У него было положение батрака, которого хорошо тут кормили, но работать надо было с рассвета и до заката. Петр косил сено, убирал кукурузу, картошку, на нем была забота о десяти коровах, паре лошадей и паре свиней.

«Я не ленился. И мое умение работать хозяина восхищало. Наблюдая, как я управляюсь с шестипудовым мешком кукурузы, он подзывал своего тестя: «Вот как надо работать, фатер!»

«Фатер» до этого был хозяином фермы. Но потом продал ее зятю и попал к нему в батраки. Родственных отношений между людьми не было. Зять все время покрикивал: «Фатер, фатер, дело не ждет!» Петр садился за стол с хозяином вместе, «фатер» же готовил еду в своей каморке. И ни дочь, ни внуки ни разу не приласкали старого человека — он был только работником, к тому же слабым, и стариком помыкали.

«Это меня коробило. Я попытался сочувственно говорить со стариком, но понял: таков закон здешнего общежития».

Любопытные — «повидаться с русским» — стали приезжать и на ферму. Расчетливый хозяин брал за это с них плату — «работник простаивает». И это никого не удивляло — платили и говорили. Особенный интерес к русскому появился зимой, когда в Альпы с Востока дошло слово «Сталинград».

«Я чувствовал: швейцарцы повеселели. Угрозе вторжения фашистов в республику был положен конец. И — парадоксы жизни! — благодарность за это тут, в тихом, не знавшем горя уголке Альп, люди хотели выразить мне.

Я должен был рассказывать о Сталинграде, хотя в этом городе не был ни разу. Со мной хотели выпить бутылку пива, сыграть в шахматы. Я понимал, что по мне тут судят о моей Родине, и старался даже в мелочах не уронить себя».

Однажды в «Овечий дом» приехала машина с пятью военными. Хозяин, чистивший хлев, растерялся и стал навытяжку с вилами, приложив к шапке руку. Оказалось, военные приехали повидать русского, и привело их любопытство, вызванное событиями на Востоке.

«Один спросил: Питер, что такое у вас катуша?» Я сказал, что это очень известная песня. Все пятеро расхохотались: «Ну, молодец, солдат, умеешь хранить военную тайну. Мы слышали, это у вас такое оружие: пф… пф… пф…» Я сказал: «Не знаю…» Я и вправду не мог тогда знать, что есть у нас такое замечательное оружие — «Катюша».

Стали приезжать на ферму русские эмигранты. Однажды хозяин позвал Петра с сеновала: «Там к тебе какой-то старик…»

«Старик был похож на высокий высохший гриб и назвался князем Волконским. Он заплатил хозяину. И два дня мы сидели в моей каморке. Старик плакал, слушая рассказ о том, что я пережил и видел в Германии, и говорил: «Сукины сыны… Сукины сыны…» Он расспрашивал обо всем, что было у нас в стране до войны, просил говорить о казавшихся мне тогда нелепых подробностях. «Ну а как кричат петухи?.. Много ли снегу в полях?.. С каких лет детей водят в школу?» Он клал на колено мне руку: «Ты говори, говори, мне все интересно…»

Когда прощались, старик опять заплакал. «Ты вернешься и, я уверен, будешь счастливым. А я… Пешком, на четвереньках пошел бы. Поздно!»

Эта встреча со стариком будет у меня в памяти до конца дней. Я тогда особенно остро почувствовал: нет горя большего, чем остаться без Родины».

Светлыми днями на ферме были воскресные дни, когда приезжал Карл. Тридцать километров на велосипеде были для него пустяком. Уже у калитки он кричал: «Петр!» — и друзья обнимались.

Каждый раз Карл привозил новости, среди которых на первом месте стояли вести с Востока. Он говорил с восхищением: «Ну молодцы ваши! Ну молодцы!»

«Однажды Карл привез кисти и ящик с красками. Я мог теперь каждый свободный час отдавать делу, по которому очень соскучился. С Карлом мы уходили в горы. Я ставил раму с холстом на самодельный мольберт, а Карл садился на валун сзади. Я писал. И целый день мы могли говорить».

Хорошо продвинулись дела с языком. Петр уже сносно говорил по-немецки. Карл к своему французскому, итальянскому, испанскому и немецкому тоже накопил хороший запас русских слов. «Имена существительные мы осилили быстро — помогали рисунки, а когда дело дошло до глаголов, было много смешного. Никак не удавалось объяснить, например, что значит по-русски: плавать. «Преподавателю» пришлось лечь на землю и показать. Карл, когда понял, стал хохотать. И с того дня, принимаясь за русский, он говорил: «Ну, Петр, давай плавать…»

«Судьбой написанных в Альпах этюдов я не интересовался. Карл увозил их какому-то парикмахеру и тот присылал мне краски, кисти и холст. Портреты обычно дарил тем, с кого их писал, — мне важен был процесс рисования и письма, я учился… Успех на выставках в Женеве и Берне? Не помню. Возможно, что позже Карл или тот парикмахер послали на выставку то, что у них задержалось…»

Писались картины не только с натуры.

Пищу воображению давали воспоминания. По памяти Петр писал украинские хаты в садах, гусей на лугу, одесскую пристань. Однажды написал проселочный шлях и поле подсолнухов.

«Этот пейзаж я заключил в самодельную раму и повез подарить Гансу, тому, что увидел меня на пороге голого после Рейна. С волнением постучал я в знакомый домик из серого камня. Но вышла только жена хозяина. Увидев меня, он заплакала: «Ганс умер. Сердце…»

В тот день я сходил на берег, к месту, где выплыл. Постоял с велосипедом у самой воды и подивился: как же мог переплыть? Рейн в этом месте широкий и неспокойный».

* * *

Очередная новость, привезенная Карлом в «Овечий дом», сразу же взволновала Петра: «Организован лагерь для русских, бежавших из Германии». «Я попросил Карла возможно скорее узнать все подробности, и, когда он снова приехал, я сказал: «Карл, мое место там!»

В мае 1943 года Петр Билан перебрался в этот лагерь и узнал, что он не единственный, кто переплыл Рейн. В Швейцарию из фашистского плена бежали вплавь через реку, на бревнах по Женевскому озеру, по железной дороге с военными грузами, шедшими из Франции.

Спаслись, однако, лишь немногие из бежавших. «Тут, в лагере, встретил я нескольких человек, с кем мысленно попрощался апрельским дождливым вечером. Они бежали из лагеря целой группой. Бежали под пулеметным огнем. И для многих Рейн стал могилой».

В русском лагере интернированных собралось девяносто человек. Это были люди, прошедшие ад лагерей смерти, выжившие и несломленные. «У нас были особые счеты с фашистами. И все мы хотели тогда одного: скорее к своим — и на фронт».

В ожидании часа, когда можно будет покинуть Швейцарию, русские в лагере жили боевой группой с воинской дисциплиной и армейским порядком. Тут скрытно действовала партийная организация (секретарем ее был Владимир Зайцев), был налажен контакт со швейцарскими коммунистами (связным был Владимир Савченко, переплывший Рейн сорока днями позже Билана — «чтобы не окоченеть, я смазался солидолом»). Командиром группы был сильный, волевой человек, старший лейтенант Николай Рогачев.

«У Рогачева я стал чем-то вроде чапаевского Петьки. Выполнял много его поручений. И в первую очередь из красного полотна сделал знамя с серпом и молотом. Знамя повесили над фронтоном барака. Не могу без волнения вспоминать, как много значил тогда для нас в швейцарском лесу этот лоскут материи. Мои способности рисовальщика годились и для других важных дел. По памяти я нарисовал портреты Ленина и Сталина. Мы повесили и рисованную карту, на которой каждый день по тайно полученным сводкам отмечалась линия фронта».

Два раза на своем велосипеде навещал Петра в лагере Карл. «Охрана была не слишком строгой, и мы, как прежде, могли прогуляться, «поплавать» в море немецких и русских слов.

Чувствуя скорое расставание, я написал несколько небольших холстов и подарил их Карлу на память».

В начале 1944 года интернированные в Швейцарии русские поездом (власти сделали вид, что не заметили побега) двинулись через Женеву в Марсель. «Где-то во Франции я бросил в почтовый ящик открытку: «Карл, я еду на Родину!.. Нашей дружбы я не забуду».

— И я ее не забыл. Писем не писал. Жизнь — штука сложная, и я опасался Карлу чем-нибудь повредить. Буду до конца откровенен, себе тоже лишних забот не хотелось. Да и много ли все мы пишем друг другу писем, хотя и клялись когда-то в окопах писать непременно? А теперь вот, прочтя ваш очерк в газете о встрече с Карлом, я понял, что обязательно должен был ему написать. Ведь он что угодно мог подумать о моей судьбе…

* * *

Конец у этой маленькой повести о драматических днях человеческой жизни хороший.

В 1944 году пароходом из Марселя отряд Рогачева прибыл в Одессу. «На пристани, прислонив к перилам листок бумаги, я написал: «Нина, я здесь, в Одессе!» И написал адрес, который хранил три года в памяти как спасательный талисман: «Карла Маркса, 2». Одному из мальчишек, с любопытством глядевших на нашу выгрузку, я положил в карман горсть итальянских конфет и дал записку: «Мчись что есть мочи!» В ту минуту я не знал еще, что меня ожидает. Одесса только-только была освобождена. Жива ли Нина? Что с ней? И тут ли она?