Лаура Ферми - Атомы у нас дома

• Название: Атомы у нас дома
• Автор: Лаура Ферми
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1959

Подробности богатой событиями и свершениями судьбы Энрико Ферми, великого итальянского физика, которые мы находим в мемуарах его жены и друга, помогают воссоздать живой облик одного из крупнейших естествоиспытателей современности. Это образ пламенного жизнелюбца, неистового искателя, великого удачника и самозабвенного труженика. Однако этим сказано далеко не все, что можно сказать о Ферми. Но портрет, который набросан в книге, заведомо однотонен. Лаура Ферми пристрастна и не собирается этого скрывать. Главное чувство, которое доминирует в ее отношении к близкому ей человеку, предопределяя и самый стиль описаний и отбор изобразительных средств, — это чувство безграничного преклонении перед кумиром. Книга Лауры Ферми являет собой пример беззаветной преданности и безграничной дружбы.

---

Вот поэтому-то 28 октября Ферми и оказался в кабинете Корбино. Но на этот раз они говорили не о физике и не обсуждали планы будущей работы. Корбино был крайне озабочен политической ситуацией. Ему очень не нравилась политика силы, к которой призывал фашистский вождь Муссолини.

— Этот молодой человек — просто бандит без стыда и совести. Колонны, которые по его приказу движутся в Рим, представляют собой серьезную угрозу и большую опасность для страны.

— Но правительственный декрет об осадном положении, — продолжал он, — это не решение вопроса. Из этого ничего хорошего не получится. Если король подпишет декрет, у нас будет гражданская война. Войскам дадут приказ выступить, и, если только они не перейдут на сторону фашистов, можно заранее сказать, чем это кончится: у фашистов оружия нет, и начнется просто избиение. Подумать страшно! Столько молодежи, жаждущей поклоняться какому-то идеалу, погибнет ни за что… Надо же было так случиться, что ничего лучше фашизма они себе не нашли!

— Вы думаете, что король может не подписать декрета? Неужели он пойдет против своих министров? Не было еще такого случая, чтобы он сам решился на что-то. Он всегда был на поводу у своих министров.

Корбино на минуту задумался.

— Н-да, — протянул он, — мне кажется, есть шанс, что король не подпишет. Он человек не робкий.

— Тогда, значит, есть надежда… — начал Ферми.

— Надежда?.. На что? Нет, это не спасение. Если король не подпишет декрета, у нас наверняка будет фашистская диктатура с Муссолини во главе.

Вечером Ферми рассказал об этом разговоре дома. Уже было известно, что король отказался подписать декрет. Ферми абсолютно доверял здравому суждению и проницательности Корбино. У него уже не было сомнений, что фашисты возьмут власть в свои руки.

— А это значит, — закончил он тем невозмутимо спокойным тоном, который появлялся у него, когда он изрекал какие-нибудь мрачные предположения, — что молодым людям вроде меня придется эмигрировать.

— Эмигрировать? — в ужасе переспросила сестра. Мария готовилась преподавать древние языки в средней школе и увлекалась античными авторами. Ее воображение пленяли древние традиции, голос предков, священные узы родства, переходящие из поколения в поколение, нерушимая связь прошлого с настоящим, и все это, претворяясь в ее сознании, усиливало ее привязанность к родному краю. Эмигрировать — значило порвать все эти связи, отречься от этого культа национальных традиций, который, если и не исповедовался открыто в семье, тем не менее достаточно давал себя чувствовать при всем их кажущемся свободомыслии.

— Эмигрировать? — переспросила она. — А куда?

Ферми пожал плечами:

— Куда-нибудь… мир велик.

Но он остался. А то, что он через шестнадцать лет, чуть ли не день в день, покинул Италию и уехал в Соединенные Штаты, вряд ли можно считать подтверждением его пророческого дара.

На следующую зиму Ферми отправился в Геттинген стипендиатом от итальянского министерства просвещения на научно-исследовательскую работу под руководством известного физика Макса Борна.

В Геттингене Ферми первый раз в жизни насладился приятным чувством обеспеченности: инфляция в Германии возрастала не по дням, а по часам. Ферми, получавший свою стипендию каждую неделю, обменивал ее всякий раз по более выгодному курсу. Правда, ему иной раз случалось испытывать мучительную досаду, нечто вроде того, что испытывает какой-нибудь делец, который, заключив утром чрезвычайно выгодную сделку, вдруг узнает, что, подожди он до вечера, он получил бы вдвое больше. Но все же он чувствовал себя богатым. И он познал удовольствия, которые даются богатством. К концу своего семимесячного пребывания в Геттингене Ферми купил на свои сбережения прекрасный велосипед.

Однако с занятиями дело обстояло далеко не так хорошо, как с финансами. В Германии Ферми обуяла его прежняя стеснительность, и это мешало ему в его отношениях с людьми. Дело было не в языке — Ферми говорил немного по-немецки еще до Геттингена, и тут он скоро вполне овладел языком. Но он никак не мог отделаться от ощущения, что он здесь чужак и не сможет быть своим в этом замкнутом кружке Макса Борна.

Борн был приветливый и радушный человек. Но он не догадывался, что этот юноша из Рима, при всей его кажущейся самоуверенности, находится сейчас на том трудном этапе жизни, через который бывает нелегко перешагнуть молодым людям. Ферми чувствовал себя очень неуверенно, он нуждался в поддержке. Он надеялся, что профессор Макс Борн выразит ему свое одобрение и как-то поощрит его.

Ферми знал, что в Италии он пользуется уважением в ученых кругах. Но он знал также, что в царстве слепых кривой — король. Как же ему узнать про себя, кривой он в физике или зрячий на оба глаза? Как оценить свои способности правильной меркой? Может ли он успешно состязаться вот с этими молодыми учеными на кружка профессора Борна? Все они такие энергичные, знающие… Взять, например, хотя бы этого Вернера Гейзенберга. Семь месяцев, проведенных в Геттингене, принесли Ферми мало пользы, он не пришел ни к какому выводу, и это только усилило его неуверенность.

Только спустя год с лишним Ферми получил желанное одобрение — его похвалил лейденский профессор Эренфест. Между тем срок его пребывания в Геттингене подошел к концу. Ферми вернулся в Рим, где ему предложили читать в университете вводный курс математики. А весной 1924 года мы с ним первый раз встретились.

4 глава Как родилась научная школа

К осени 1926 года Ферми наконец прочно обосновался в Риме. Он расстался со своей тирольской курткой и короткими штанами и облачился и несколько тесноватый для него костюм такого же коричневого оттенка, как его собственная загорелая физиономия. Он был профессором физики Римского университета.

В глазах простой студентки, какой я была в то время, профессор всегда окружен отпугивающим ореолом важности и величия. После наших летних прогулок, когда мы так весело поддразнивали друг друга, я встретила «профессора Ферми» с несколько смешанными чувствами, но этот юный физик, умевший внушить уважение своим старшим коллегам, отличался удивительной способностью держать себя на равной ноге с молодежью. И как-то так вышло, что я заговорила с ним без всякого стеснения. Часто в воскресные дни мы отправлялись с ним и его товарищами в далекие прогулки за город или на Виллу Боргезе, в главный римский парк. У нас была все та же тесная компания.

Этой же осенью Ферми познакомил нас со своим другом Франко Разетти. Это был долговязый молодой человек с редкой растительностью, упрямым подбородком и пристальным взглядом, который словно пронизывал вас насквозь. Больше всего меня поразило, что он говорил, точь-в-точь как Ферми, — медленно растягивая слова, с какими-то певучими интонациями и резким тосканским акцентом. Трудно было сказать, кто из них от кого заразился, но признаки заразы были налицо. Сестра Ферми, которая была очень похожа на брата, только не такая смуглая, как он, тоже была заражена этим, но в значительно более легкой форме. Конечно, это ничего не доказывало. Бацилла могла перейти к Марии и от Разетти через ее брата и поэтому просто несколько утратила свою вирулентность.

Смеялись Разетти и Ферми тоже совершенно одинаково — по малейшему поводу они покатывались от хохота и не скоро успокаивались. Только у Ферми был несколько более низкий смех, а смех Разетти, неистовый и пронзительный, напоминал кудахтанье. Это как-то не вязалось с присущей ему во всем придирчивой щепетильностью, которая очень часто заставляла его опускать голову, внимательно разглядывать отвороты своего сюртука, а затем кончиками своих ловких пальцев осторожно снимать какую-нибудь крошечную соринку.

Франко Разетти нравился девушкам, несмотря на то, что он был к ним совершенно равнодушен, а, впрочем, может быть, именно поэтому. Он разглядывал их с невозмутимым спокойствием, слегка склонив голову набок, прищурившись из-под очков, словно стараясь рассмотреть получше. Он точно исследовал их, пронизывая насквозь своим взглядом, как если бы это были какие-то редкие бабочки или неведомые растения. И губы его при этом складывались в немножко озорную и чуточку насмешливую улыбку. Говорить он мог обо всем, начиная с буддизма и кончая английскими романами для благонравных девиц. Первый мой разговор с ним был о «Джен Эйр». Но он был физик, как нам его представил Ферми. Он приехал из Флоренции читать физику в Римском университете.

Вряд ли это было простым совпадением, что он приехал в Рим в одно время с Ферми. В Италии все тянутся в Рим. Для наших предков Рим был «caput orbis terrarum» — глава шара земного. Для нашего поколения это — Вечный город, самый удивительный город в мире. Так каким же чудом двое молодых людей двадцати пяти лет могли обогнать длинную очередь весьма многообещающих профессоров, которые только и ждут случая перебраться в Рим? Нет, это не было совпадением. На это была причина, и она заключалась в том, что сенатор Орсо Марио Корбино, декан физического факультета в Римском университете, уже давно лелеял мысль создать собственную школу.