Олег Измеров - Ревизор Империи

• Название: Ревизор Империи
• Автор: Олег Измеров
• Издательство: СИ
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2015

Пока «Ответ империи» не спеша близился к завершению, автор все чаще стал ловить себя на вопросе, действительно ли гражданская война у нас закончилась девяносто лет назад. Потому что чем дальше близится к столетию ее начала, тем больше о ней у нас спорят. И добро бы еще какие-нибудь тролли на форумах — нет, спорят люди серьезные, с высшим образованием, историки. Причем спорят так, как будто она кончилась только вчера, а, может быть, даже еще не кончилась. Возможно, среди историков тоже есть тролли, но вопрос этот наукой не изучен.

Старый, затрепанный вопрос «С кем вы, мастера искусств?» снова встал рядом с проблемой выеденного яйца во всей остроте своей. Литература об удобном виде истории разделилась на литературу для белых и литературу для красных. Белые и красные параллельно в них побеждали. Более того, побеждающие красные часто были похожи на белых, а побеждающие белые — на красных. Если читатели у всех разные, то не удивительно, что и понимание общенационального у каждого свое.

Но это еще полбеды. Американские социологи недавно пришли к выводу, что в России два народа. Одни нормально воспринимают перемены, другие нормально воспринимают СССР. При этом и те и другие редко задумываются о том, что оба эти варианта не самые лучшие.

---

— Так это неудивительно! Многие привычные понятия в ваших условиях становятся с ног на голову. Возьмем, к примеру, национально — освободительные движения. Столетиями врагами украинских трудящихся были польские и российские помещики, а затем и буржуазия этих двух наций. Поэтому борьба за равноправие наций, право на самоопределение вплоть за отделение была и борьбой за возможность строить социальное государство. И мы, большевики, всячески поддерживали эту борьбу. В вашем же мире националисты юго — западной окраины, или, как у вас их зовут, бандерлоги, — это борцы за разрушение социального государства, и ради этого их будет кормить мировой капитал. Столетиями буржуазное государство подавляло личность человека, и борьба за права личности была борьбой за торжество коммунизма. Но в ваших условиях лозунг борьбы за права личности превращен мировым капиталом в лозунг борьбы против социального государства, которое и дает представителям трудящихся классов стать личностью, дает возможность быть грамотным, быть культурно развитым, иметь средства к существованию, заниматься творчеством. Столетиями самые прогрессивные мыслители внушали, что власть должна опираться на разум ученых. Но как в ваших условиях доверять ученым, которые живут и работают на деньги Соединенных Штатов, на гранты, которые идут прямо из‑за рубежа или через частные фонды — посредники в России? Вы должны критически пересмотреть все… А теперь, Виктор Сергеевич, ответьте, пожалуйста мне: вы хотите, чтобы я согласился на предложение Столыпина?

— Нет, Владимир Ильич. Ни в коем случае.

Эти слова у Виктора вырвались сами. Но уже в следующее мгновение он понял, почему он их произнес.

— Почему вы этого не хотите? Вы же за этим сюда прилетели?

— Я понял… Я все понял, Владимир Ильич. Столыпину нужен зицпредседатель. Человек, на которого можно свалить неудачи, массовые жертвы во время войны, репрессии ЧеКа. После войны он выставит вас кровавым тираном и палачом, а сам будет править, такой белый и пушистый.

— Белый и пушистый? Ну что ж, это вполне возможно. Вы подтвердили мои предположения, как и предположения товарищей по партии. Но вы, Виктор Сергеевич, рассуждаете, как инженер, а не как политик. Раз Столыпину нужен человек, на которого нужно свалить вину за поражения, значит, он в себе, как в руководителе государства, не уверен. А человек, в котором нет фанатичной веры в свои силы, в победу, не может выиграть войну, потому что не может заразить этой верой окружающих. А это миллионы жертв, лишних жертв. На одной чаше весов — миллионы жизней, на другой — моя чистая и незапятнанная репутация человека, который мог сохранить эти жизни, но побоялся грязи и крови. Передайте Эмме Германовне: я согласен.

28. Ночь без подмоги

Вернувшись из Цюриха, куда она ездила на телеграф вместе с Надеждой Константиновной, Эмма привезла две корзины еды, чтобы отметить историческое решение. Заодно она поменяла франки на швейцарские. От предложения Виктора поехать вместе и зайти к ювелиру Эмма, вопреки женской логике, решительно отказалась.

— Еще назад надо ехать, надо экономить, сказала она. — В Москве сочтемся. Охраняйте Старика, он теперь первое лицо государства. В доме хоть ружье — пулемет есть.

— Когда и как отъезжаем? Опять дирижаблем?

— Вы с Владимиром Ильичом дирижаблем, мы оформляем все дела и поездом. Встречаемся в Москве.

За ужином поднимали бокалы. Пили привезенный Эммой фандан, вино с терпким, бархатистым и немного необычным вкусом — казалось, в него добавлены апельсины. Оно было легким, градусов десять — двенадцать, но вскоре Виктор почувствовал тяжесть в ногах, и что его клонит ко сну.

"Надрызгался, алкаш", зло подумал он про себя. "Так и мировую революцию проспать можно."

Ильич, наоборот, чрезвычайно разговорился и принялся ругать интеллигенцию.

— А вы знаете, в чем трагедия русской интеллигенции? — спросил он Виктора.

— В том, что быдло ее ненавидит?

— Нет. Вы, похоже, не увлекаетесь философией, и считаете интеллигентом каждого образованного человека. Между тем, к интеллигенции в России могут причислить и человека, умственным трудом не занимающегося, и наоборот — не всякого ученого, врача, писателя назовут интеллигентом. Наша интеллигенция — это, скорее, секта или монашеский орден, круг избранных, которые считают себя носителями высших духовных идеалов, которые стоят над темными массами и бросают им, этим массам, идеи либерализма, как римские патриции серебряную мелочь. Интеллигенты считают, что они и только они — ум, честь и совесть нашей эпохи, они, и только они способны сострадать всем униженным и оскорбленным, и они обязательно должны быть к оппозиции к государству, к церкви, к армии, ко всяким учреждениям общественного устройства. Они живут по своим нравам и устоям и даже внешне стараются выглядеть не так, как все. Они фанатично верят в идеи западного либерализма, и видят в российской власти и вообще в византийских традициях нашего общества абсолютное зло. Вы знаете, они даже переплюнули западных революционеров!

— Нет, честно говоря, не знаю. Здешние революционные движения для меня темный лес.

— А с другой стороны, что такое быдло? У нас и у вас постоянно совершают ошибку, считая быдло каким‑то определенным классом: например, есть интеллигенция и есть быдло. Это неправда. Точно так же глубоко неправы те, кто считает быдлом всю интеллигенцию, или буржуазную интеллигенцию, если хотите. Было есть в любом классе, и, к сожалению, часто принимают за быдло весь класс, или наоборот — быдло принимают за класс. В вашу перестройку люди, думая, что слушают интеллигенцию, часто слушали быдло, которое внутри этой интеллигенции угнездилось. Пьющее, образованное, страдающее от собственной бесполезности, волнуемое мировыми проблемами и рецептами коктейлей быдло, в целом, симпатичное и вызывающее сочувствие, потому что оно не свободно от насаждаемых государством моральных заповедей. После краха Советов оно у вас вымирает, и на смену ему приходит совсем другое быдло — спортивное, уверенное в себе, вороватое, наглое, жлобское, озабоченное совсем другими вещами — деньгами, роскошными домами, яхтами, властью, тянущее к себе в кубышку все: часы соседа, антикварные вещи, модисточек в содержанки и прочая. Потому что мировая буржуазия насаждает именно такие моральные заповеди. И это быдло, что испражняется на всех, кто ниже, и лижет задницы всем, кто выше, уже никакой симпатии не вызывает. Советский люмпен в интеллигентах отдаст нуждающемуся последнее, послесоветские заберут последнее. Советский люмпен в интеллигентах — это смысл и трагедия России, послесоветские люмпены в интеллигентах — это сифилис и позор России…

— За Интернационал! — воскликнул Виктор, поскольку Эмма уже вновь наполнила бокалы. — Ленин в третьем, и я за третий!

"Все. Понесло. Надо завязывать."

Закусив, он отпросился выйти, и, безжалостно очистив желудок, чему помог несколькими кружками холодной воды, какое‑то время смотрел в темноту. Его окружала тишина, звезды на небе скрывались в дымке, прохладный ветер выдувал из головы остатки дурмана.

"Расслабились. Надо проверить оружие. Не нравится мне эта эйфория."

Вернувшись в дом, он извинился, и сказал, что хотел бы прилечь отдохнуть. Как ни странно, это желание тут же поддержала Эмма, которая сама осталась для продолжения банкета. Когда он подымался по лестнице, в спину ему летел голос Ильича.

— Товарищ Еремин, а помните, вы мне говорили про капиталистов: дескать, вначале были пираты, дети пиратов станут купцами, а внуки — промышленниками. Чушь! Вы забыли про генетику. Дети бандитов не перестанут быть бандитами. Они просто принесут законы преступного мира на свои заводы и фабрики. Еще страшнее будут внуки — они распространят мораль и понятия воровской шайки на науку, культуру и образование и построят на них мировую политику…

Автомат оказался на месте и в исправности. Подчиняясь какому‑то неясному чувству тревоги, Виктор присоединил барабан и не обернув оружие тряпками, сунул в незапертый сундук.

…Проснулся Виктор от того, что хотелось пить. Перед этим снилась какая‑то чушь — будто он с бывшими знакомыми из Коломны, с ВНИТИ и Коломзавода, убирает мусор на Набережной. Вместо фонтана — планшайбы на Набережной высилась огромная, метров пять высотой, статуя оленя. "Почему из ВНИТИ, это же не Коломна" — подумал Виктор и проснулся.

Была глубокая ночь, и тусклый свет лампадки — ночника едва позволял различать окружающие предметы. Эммы рядом не было. Голова была тяжелой и ее будто сдавливали невидимые обручи. Дверь была слегка приоткрыта и снизу доносились мужские голоса, говорящие по — немецки.