Глеб Горбовский - Сижу на нарах (из непечатного)

• Название: Сижу на нарах (из непечатного)
• Автор: Глеб Горбовский
• Издательство: Издание осуществлено за счет средств ЛИО «Редактор»
• Жанр: Поэзия
• Год: 1992
• ISBN: 5-7058-0228-5

Творчество Глеба Горбовского — явление в русской поэзии последних десятилетий.

В книгу «Сижу на нарах» вошли малоизвестные широкому читателю и ранее не публиковавшиеся стихи, которые до недавнего времени (год издания книги — 1992) не могли появиться в печати.

---

1970-е

Из книги «Пивная пена»

«Завихряются машины…»

Завихряются машины,
как железная струя.
Мы еще с тобою живы,
оболочечка моя!

Навались, душа, на посох.
Что там светит впереди?
В рай напрашиваться поздно.
В райсобес — не по пути.

Значит — в ад, точнее — в зелье,
в круг дрянных, зато — родных!
А отсюда и веселье,
что шокирует иных!

1960–1991

«Утро. Полумрак. Полурассвет…»

Утро. Полумрак. Полурассвет.
Завтра — будет.
Будущего — нет.
Ноги загрустили. Руки сникли.
Уши к полумузыке привыкли.
Вот и полумрак полуиссяк.
Головой с размаху — о косяк!
Чтобы, значит, мозги набекрень.
Утро. Полусумрак, полутень.
Как кистень — под головой кулак.
Время просыпаться.
Ан — никак.

1991

«Среди деревьев возле дачи…»

Среди деревьев возле дачи
одно вело себя иначе,
чем остальные дерева:
оно… скрипело! Чуть, едва.
Оно стенало, как от боли,
как бы желая лучшей доли.
И, затаясь в своем углу,
тот скрип терпел я, как иглу,
входящую в мой мозг унылый…
Но вот на днях собрался с силой,
схватил топор! И — смерть сосне.
Но скрип остался. Там, во мне.

1992

«По перрону ходят люди…»

По перрону ходят люди,
ждут отправки кто куда.
Рядом в каменной посуде
«Кипяченая вода».
Пожелайте, воробьишки,
мне ни пуха, ни пера.
Пассажиры точат книжки,
как жуки… Стоит жара.
И шибает из вагона всем,
чем пахнет человек.
Вот пакетик от бекона
на путях окончил век,
вот неясная старушка
помочилась между шпал…
Вот земля — моя подушка,
на которой я поспал.

1963

«В человеке вспыхнула тревога…»

В человеке вспыхнула тревога:
из газет узнал, что нету — Бога!
Причесался. Вышел за ворота.
Глядь! — из-за угла хромает кто-то.
Поравнялись. Щелкнули зубами.
«Значит, нет Всевышнего над нами?»
Так они подумали — с испуга.
И слегка обидели друг друга.

1969–1981

«Два бандита смиренно сидели в пивной…»

Два бандита смиренно сидели в пивной
после темной и мокрой работы ночной.
Разгрызая зубами соленый сухарь,
чернобровый сказал убежденно: «Фонарь!»
Отхлебнув свое пиво, и мрачен, и зол,
белобрысый на это ответил: «Козел!»
А в пивной становилось заметно тесней.
Был один из семи нумерованных дней.
Неустанно скулила несчастная дверь.
И сказал чернобровый: «А ты ей — не верь!»
На столах заунывно звенело стекло.
Белой пеной, как снегом, столы замело.
И сказал белобрысый: «Уеду на юг!»
А в ответ чернобровый: «Уедешь — каюк!»
Выходя из пивной, озираясь на свет,
два бандита сказали друг другу: «Привет!»
Белобрысый, подумав, добавил: «Пока».
И безжалостно их повязала Че-Ка.

1960-е

«В тишине шуршала мышь…»

В тишине шуршала мышь.
Хан чесался. Тохтамыш.
Хан чесался потому,
что неможилось ему.
А неможилось ему,
потому что съел хурму
слишком свежую, пожалуй, —
хан не ел товар лежалый.
На лице его печаль,
как кисейная вуаль.
Говорит ему один:
— Не печалься, господин.
Финик съешь, откушай фигу.
Поспособствуй ханству, игу, —
наше иго — это ж благо!
То ли будет в век ГУЛАГа.
…Ночь пришла. Советник скис.
Тохтамыш испил кумыс.
На носу сидела вошь, —
на, понюхай и положь.

1992

«Удивительное дело…»

Удивительное дело,
до чего капризно тело:
то понос его прохватит,
то надуется гнойник
где-нибудь внизу и сзади,
то, глядишь, запор возник.
Хрустнет кость, лишай стригучий
заведется на башке,
то закружишься в падучей,
лопнет жилка на виске.
…Ускоряясь, мчится тело,
в землю-матушку спеша.
И, смотря на это дело,
думу думает душа.

1960-е

«Мы сидели чинно в парке…»

Мы сидели чинно в парке,
ели пряники, молчали.
Пароход шипел и харкал
ниже парка — на причале.
Кто-то ерзал на гармошке
упоительно и тошно.
На деревьях пели кошки
одиноко и тревожно.
А на пристани у кассы
мы расстались, как на сцене.
Ели пряники напрасно —
без идеи и без цели.
Пароход затем отчалил,
увозя твою прическу.
Я остался на причале —
молодой и трезвый в доску!

1957

В общежитии

Сосед приходит и садится на кровать,
и начинает сразу яростно зевать.
Четыре гаврика играют в домино.
«А за окном, — поют, — совсем уже темно!»
Два местных франта собираются на пляс.
Заочник Вася в математике погряз.
Приходит пьяненький, ложится на кровать
и начинает потихоньку завывать.
Один игрок сказал другому: «Эх ты, брат!»
Одели франты свой торжественный наряд.
Другой игрок сказал, подумав: «Эх ты, друг!»
И оторвал заочник голову от рук.
…В окне действительно становится темно.
Друзья все медленней играют в домино.
Приходит пьяненький, ныряет под кровать
и начинает тихо-мирно горевать.

1960-е

«Ребенок вымочил усы…»

Ребенок вымочил усы
на дождесеющей погоде…
И две ладони, как весы, —
как балансировали вроде.
Ребенок жалобно икал,
Он тонок был и хил, и гнулся.
Он сорок лет себя искал
и, не найдя, назад вернулся.
Стоит в осеннем мандраже,
дрожит, поддерживая брюки.
И не берут его уже
ни на руки, ни на поруки.
И никому до пьяных глаз
ни дела нет, ни интереса.
А век возносит к звездам нас,
голубоватый от прогресса!

1957

«Не хороший я, не плохой…»

Не хороший я, не плохой, —
просто был в этот вечер пьян…
Потерял меня пароход,
обронил меня в океан.
Окунулся я и смотрю:
спит зеленая тишина.
На полотнищах моих брюк
рыба светится, как луна.
В волосах сидит существо,
молча лапками шебаршит.
Из друзей моих — никого,
хоть бы жалостный какой жид.
Ни ларька вокруг, ни столба,
дно заросшее — нет пути.
Значит, всплыть уже — не судьба?
Значит, пропадом пропади?
…Пусть воды вокруг — толщина,
лишь бы, Господи, тишина,
тишина вокруг и покой…
Изумительный я какой.

1957

«Я, конечно, счастливее вас…»

Я, конечно, счастливее вас.
Не верите? Но это так.
У меня бельмо поразило глаз,
но у меня — не рак.

Меня жена разлюбила, но —
не ее сестра.
Мои стихи, говорят, говно,
но так говорили вчера.

И, если я не красив с лица, —
милей меня кенгуру…
Итак, материя не имеет конца,
а я возьму и помру.

1960-е

«А есть еще такая версия…»

А есть еще такая версия, —
что лучше уж — ходить по лезвию
в обнимку с Нинкой и Егоркою —
пить беспробудно с ними горькую,
чем возлежать на самомнении
и ждать, — когда пропустят в гении…

А есть еще такая басенка, —
что не напрасно с Нинкой квасим мы,
что нам за это поведение
на небе будет — снисхождение,
а то и вовсе — премиальные…
Раз уж такие гениальные.

1969–1991

«Я двигаюсь, чужой и некрасивый…»

Я двигаюсь, чужой и некрасивый,
с ноздрей моих спадают слезы-капли.
Я таю на глазах, ночной и сивый,
но все еще дышу и мыслю как бы.

Среди брюнетов нет мне в мире места.
И девушки меня не любят вовсе,
хоть где-то среди них моя невеста,
которой от рожденья — семью восемь.

Я двигаюсь торжественно и хмуро,
исследую карманы куцей куртки…
Когда-нибудь придет ко мне культура
и выметет из комнаты окурки.

1965–1991