Елена Вернер - Верни мои крылья!

• Название: Верни мои крылья!
• Автор: Елена Вернер
• Жанр: Мистика
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-82008-5

Не зря Римма Корсакова играет роль Елены Троянской – она так же прекрасна и царственна, весь спектакль держится на ней. Но накануне премьеры с Риммой происходит что-то странное: ее преследует призрак пионерки, погибшей в здании театра в 1937 году. То среди вещей Риммы появляется галстук цвета крови, то в гримерной раздаются звуки «Пионерской зорьки»… Даже страстный роман с Кириллом, недавно пришедшим в театр, вот-вот закончится – страх затмевает все! Скромная девушка Ника, безответно влюбленная в Кирилла, пытается помочь сгорающей в огне безумия красавице. Но только зачем ей это надо?..

---

Гардероб тоже не отличался полнотой и разнообразием, всего четыре неброских свитерка, две черные водолазки и две пары джинсов, синие и черные. Как ни комбинируй, результат примерно одинаковый. Ника решительно выудила из самых недр единственную приличную юбку. На улице минус пятнадцать… Но желание покрасоваться перевесило, и Ника надела ее, правда, поверх рейтуз, которые планировала снять потихоньку в своей коморке сразу по прибытии на работу. Она расчесывала волосы до тех пор, пока они не заблестели – не иначе как от благодарности и удивления, – и решила не убирать их ни в хвост, ни в пучок.

В метро ей было неуютно. С непривычки Ника ощущала себя словно под прицелом камер, чувствуя и тяжесть туши на ресницах, и ветер, обдувающий коленки. Особенно много неприятностей доставили распущенные волосы, подземные сквозняки трепали их, швыряли целыми прядями в лицо, а отдельные волосинки противно и щекотно липли к губам, покрытым блеском, и приходилось все время отводить их рукой и бороться с желанием почесать губы и подбородок. «Как, как, скажите на милость, я целыми месяцами скакала с распущенными волосами и не замечала всего этого?!» – злилась Ника. До театра она добралась измотанная, нервная, без тени уверенности в собственной привлекательности, на которую так сегодня рассчитывала. Стянула шерстяные колючие рейтузы, переобулась в легкие туфли, но даже и тогда не пришла в согласие с собой. Ее внутреннее состояние не соответствовало облику, она это чувствовала и переживала, что остальные тоже заметят.

Как выяснилось позднее, она напрасно боялась. Никому не было дела до перемен во внешности какой-то кассирши: не кассиршами и их переживаниями славен театр… А тот, чье внимание ей хотелось привлечь, и вовсе появился лишь к вечеру, за два часа до начала спектакля. Кирилл возник на пороге, и первое, что увидела Ника, был его высокий узкий силуэт на фоне белого снега, залитого косым светом клонящегося к западу солнца. Он задержался, пропуская вперед Римму, и та впорхнула, свежая и легкая, и с ее черных кос соскользнул вишневый платок с бахромой, удивительно ей шедший.

– У нас еще уйма времени, чтобы это проверить, – со смешинкой ответила она на вопрос Кирилла, заданный еще за порогом, и многозначительно повела бровью. Кирилл громко расхохотался, и они прошли в фойе. На Нику, на стекло кассы, в окно – Кирилл не взглянул никуда, кроме лица Корсаковой. И сердце Ники, упрямо отказываясь доверять нехорошему предчувствию, все-таки заныло.

Чуть позже она слышала, как Липатова низким, влекущим голосом приглашала Кирилла в свой кабинет «обсудить кое-какие формальности» и как Леля Сафина поспешила помочь ему застегнуть манжету, предусмотрительно пройдясь возле мужской гримерки в нужный момент. Ника готова была проклясть саму себя за то, что так много замечает, и вздохнула едва ли не с облегчением, когда первые зрители возникли возле гардероба.

– Деточка, Ника, не холодно тебе в юбке? Мороз на улице, – покачала головой Марья Васильевна, с сожалением снимая серую шаль, чтобы остаться в форменном красном пиджаке капельдинера. Девушка изо всех сил улыбнулась.

Этот спектакль Ника любила больше остальных. Аскетичные декорации и темно-серый глухой задник, как раз ей под стать. Нет даже антракта. И ничто не отвлекает от трех людей, дышащих, живущих и несущих свое неудобное чувство через года, от почти невинной подростковой симпатии, родившейся под бомбежкой из одной банки консервов на троих, до пронзительной боли послевоенных встреч. Даже Валера Зуев, никогда в жизни не прыгнувший выше амплуа героя-любовника, в этом спектакле умудрялся размотать из себя черты героического благородства. А теперь его место занял Кирилл Мечников. И почти с первой реплики всех заворожил.

В его игре было что-то правдивое до дрожи, до болезненности. Маратом-подростком он казался несуразным, смешным и обидчивым, с размашистыми движениями и тонкой шеей в вырезе затертой сорочки, смущающийся и трогательный. «Мне на будущий год восемнадцать исполниться должно – и то не психую!» – заявил он Римме-Лике, и по залу прокатился добродушный хохоток. Ему поверили безоговорочно и сразу. Потом он появлялся, гордый, молодой герой Советского Союза, не боявшийся, кажется, никого и ничего, кроме этой маленькой комнатки, в которой живет любовь всей его жизни – не с ним. И его безысходность вытекала по настилу сцены через рампу к зрителям первого ряда, как тяжелый дым из дым-машины. «Я бы сказал тебе, Лика… Но я не скажу!» – повторял он знакомую реплику, встряхивая головой так, что темные кудри отлетали со лба, и за словами сквозила разверстая рана. Самые чувствительные зрительницы начинали всхлипывать еще во втором акте, и Ника их понимала. Даже ей временами удавалось забыть о том, что все это «понарошку», хотелось хорошенько встряхнуть за плечи Лику и Марата, отставить в сторону милого, но лишнего Леонидика и заставить двух хороших глупых людей быть счастливыми, а не удирать трусливо, не в силах взглянуть в лицо неумолимо-красивой правде.

Кирилл балансировал на грани безмятежности и надрыва, умудряясь не скатиться в мелодраматизм, но совершенно точно передавая всю гамму чувств своего Марата. Ему достаточно было стоять вполоборота к залу, чтобы по напрягшемуся мускулу на щеке, по затылку, по вывернутому плечу было заметно, что он сейчас переживает – и что тщательно пытается скрыть. Эту дергающую, нервно вибрирующую ноту чутко подхватила и повела Римма. Когда их с Кириллом глаза встречались, через сцену протягивалась упругая, потрескивающая нить. Ника видела, как темно и страстно горят Риммины зрачки, как непроизвольно – или выверено – сжимаются ее руки, как блестит от пота лоб Кирилла с прилипшим темно-каштановым завитком. И дрожала всем телом, стоя в полутьме прохода.

Когда зрители, а особенно зрительницы, захлопали после ошарашенной паузы, Ника обнаружила, что и сама плачет. Актеры вышли на поклон, а ей пора было возвращаться восвояси.

Выдавая одежду, она старалась не смотреть на людей, стыдясь своего заплаканного лица. Правый глаз нещадно жгло, и она попросила Марью Васильевну подменить ее на минутку, бросилась за кулисы в служебный туалет. Там она сообразила, что водостойкая тушь, обсыпаясь кусочками, все же не спешит смываться, и, поколебавшись, решила наведаться в гримерку к Римме за молочком для снятия макияжа. Не попади она в эту дурацкую ситуацию, Нике бы и в голову не пришло сунуться к Корсаковой, да еще после только что сыгранного спектакля, но иного выхода она не видела.

Дверь в гримерку была приоткрыта, в коридор падала полоска тыквенного света. Ника стукнула в косяк костяшками пальцев и заглянула внутрь.

Кирилл и Римма целовались. Торопливо, жадно. Прямо на полу валялись букеты цветов в зеркальных обертках – их выронили, не успев донести до стола. Кирилл вдавливал Римму всем телом в стойку с чередой висящих на плечиках костюмов, руки Риммы обвивались вокруг его шеи, а пальцы утопали в пышной шевелюре, стискивая темный затылок. Они еще не заметили появления третьего человека в комнате, а Ника уже отшатнулась.

– Простите… – не своим голосом пробормотала она и бросилась прочь, натыкаясь на декорации. Вслед ей донесся беззаботный смех: так смеются любовники, не опечаленные тем, что их застукали.

Она знала: это правильно. Было смешно и самонадеянно хоть на секунду допустить мысль, что у нее есть шанс быть замеченной Кириллом, когда рядом по земле ходит Римма Корсакова. Эта чаровница имела власть над мужчинами и прежде заткнула за пояс не одну симпатичную женщину, что уж говорить о Нике, тихоне Нике. По пути домой в метро девушка старалась не видеть в грязном отражении вагонного окна свое осунувшееся лицо. Все правильно, так, как и должно быть. Новый актер, как выяснилось, очень талантливый, появляется в небольшом театре, отлично играет первый спектакль и в награду получает первую красавицу. Чего уж логичнее и закономернее? А ее, Никины, переживания никому не нужны. Хотя и они закономерны. Она убеждала себя, что не первая и не последняя так сглупила, напридумывала с три короба, почти влюбилась в таинственного телефонного собеседника, от собственной одичалости фантазируя себе их глубинную связь. А ведь это была простая телефонная болтовня! Кирилл не делал ей никаких авансов. Он даже не стремился с нею увидеться, за две недели он ни разу не намекнул на возможность свидания. И тут возникла Римма.

И, хотя ее позора никто не видел и не знал, Нике было стыдно, пусть даже перед самой собой. Все эти нелепости, юбка, колибри в животе, косметика – куда она полезла? Вот и получила. Еще легко отделалась. Она возносила хвалы лишь за то, что в поисках удобного момента вчера или сегодня не раскрыла Кириллу себя, иначе было бы совсем неловко, стыдно и плохо, а так – так еще можно жить. С уязвленным самолюбием она как-нибудь справится, потому что всегда была способна совладать с собой, сжать кулаки и продолжать вставать по будильнику. Это ведь не сложнее, чем танцевать со свежими кровяными мозолями: шесть сантиметров лейкопластыря плюс стиснутые зубы.