Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

• Название: Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
• Автор: Валерий Вьюгин
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0182-6

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

---

Теперь наступление начинается на травивших их институтских марксистов, о чем свидетельствуют темы «методологического смотра на Марксистском секторе»: «Идеализм и механицизм в эстетических и литературоведческих взглядах Аксельрода и Андрузского», «Меньшевистские установки в работах Добрынина»[468]. Вообще ГАИС неустанно занимается «критикой буржуазных искусствоведческих концепций» (Гвоздева, Асафьева-Глебова), «разоблачает буржуазные и мелкобуржуазные влияния на некоторых искусствоведов-марксистов (Маца, Фриче, Луначарского, Плеханова)»[469], Острецов делает доклад «Контрабанда троцкизма в изо-искусстве»[470], Г. Лелевич — «Беллетристика Богданова как выражение ультралевого оппортунизма»[471], а Ацаркина докладывает на тему «Письмо Сталина и положение на фронтах производственных искусств»[472]. Здесь же в отчете указано, что все научные сотрудники делятся на три группы, к первой из которых относятся «старые специалисты с большим знанием материала, еще не способные обеспечить в работе проведение методологии марксизма-ленинизма, но охотно работающие под руководством более выдержанных работников» (среди таких специалистов названы Асафьев-Глебов и Ф. И. Шмит)[473].

Итак, в 1932 году Шмит признан «исправляющимся», а уже в 1933 он будет арестован и, после вторичного ареста в 1937 году, погибнет в лагере. Его злейший враг Я. А. Назаренко 1 апреля 1932 года был исключен из партии за «систематическое извращение марксистско-ленинских установок в своей научной деятельности, за примиренческое отношение к антипартийным поступкам и выступлениям». Тогда же он был уволен из ГАИС, как осуществлявший «оппортунистическое руководство»[474]. Ниже мы приводим документ, из которого следует, что за этим «партийным товарищем» тянулись куда более тяжкие прегрешения (по советским абсурдным меркам), чем за Шмитом. Но каким-то загадочным образом он выворачивался, и не только ни разу не был арестован[475], но и с завидным постоянством трижды (до 1935 года) восстанавливал свое «честное партийное имя» и членство в ВКП(б). После изгнания из ГАИС ему удалось пристроиться в качестве профессора в Педагогический институт имени Герцена. Оттуда он летом 1935 года снова был «вычищен», а в начале 1936 года, перебравшись в Москву, попытался найти работу в Гослитмузее, написав заявление на имя директора В. Д. Бонч-Бруевича, славившегося тем, что пригревал неблагонадежных. Однако устроиться в музее ему не удалось. К его заявлению приложена выписка из «секретного» документа под названием «Копия решения Партколлегии КПК от 21.23.IX.35 г. <так!> (протокол № 912, п. 147) по делу НАЗАРЕНКО Якова Антоновича», поступившая в Гослитмузей 2 февраля 1936 года из Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б). Приведем целиком этот выразительный документ:

СЛУШАЛИ:

Назаренко, Яков Антонович, г.р. 1893, член ВКП (б) с 1920 г. (п.6. № 0152786), образование высшее, сын сапожника, сам служащий (научный работник). В старой армии служил в чине прапорщика. В 1919 г. работал в Харькове в белогвардейской газете «Кадетское дело».

В 1922 г. Назаренко подавал заявление о выходе из партии, в 1922 г. получил выговор за венчание в церкви.

В 1926 г. исключался из партии за скрытие своего участия в белогвардейском еженедельнике «Муза» <так!>, в котором поместил контрреволюц. статью о Леониде Андрееве.

В 1927 г. Обл. К<онтрольная> К<омиссия> Ленинграда восстановила. В 1929 г. во время чистки Назаренко снова из партии исключен. В 1930 г. Лен. Обл. К<онтрольной> К<омиссией> восстановлен с объявлением ему выговора за нетактичное поведение на Президиуме РКК. В 1932 г. поставлено на вид за антипартийные, антиленинские ошибки в научной работе.

В 1932 г. комиссией по чистке Назаренко снова исключен из партии за проявление оппортунизма и систематическое извращение марксистско-ленинских установок в своей научной деятельности, за примиренческое отношение к антипартийным поступкам и выступлениям.

Райкомиссия по чистке Окт. р-на постановила «считать Назаренко проверенным и дело передать в РКК для наложения партвзыскания, т. к. он не осуществлял ведущей роли коммуниста, как профессор, не вел работу среди преподавательского состава и не осуществлял борьбу за действительное соцсоревнование и ударничество».

Парторганизация Пед. ВУЗ’а им. Герцена 1/1 — и Смольнинск. РК ВКП(б) 27. III. 1935 г. исключили Назаренко из партии.

Партколлегия по Лен. области 10.VI 1935 г. подтвердила решение РК ВКП (б) об исключении Назаренко из партии.

Апеллирует.

(Докл. т. Потерин, присутствует Назаренко)

ПОСТАНОВИЛИ:

Подтвердить решение Партколлегии по Лен. Области об исключении Назаренко из ВКП(б), за активное участие в контрреволюционных изданиях и как не доказавшего преданность партии.

За Секретаря партколлегии <подпись нрзб.>[476].

Последние обвинения («активное участие в контрреволюционных изданиях» и недостаточная «преданность партии») в 1936 году были очень серьезными. Назаренко чутьем уловил приближение большого террора и на двадцать лет исчез из обеих столиц — возможно, отсиделся в Могилеве[477] или в какой-то глухой глубинке.

И наконец, стоит напомнить, что в начале 1930-х годов Г. Е. Горбачев и его друг и корреспондент Г. Лелевич достигают вершин своей «академической карьеры»: Горбачев становится ученым секретарем Пушкинского Дома, а Лелевич — ученым секретарем ГАНС. Однако в 1934 году оба эти верные рапповца, также как их соратник лапповец А. Д. Камегулов, преданные борцы за чистоту пролетарского искусства, ратовавшие за внедрение марксистского метода и доблестно искоренявшие формализм, — будут арестованы и через несколько лет как «троцкистские и прочие двурушники» расстреляны в застенках НКВД. Сталинская репрессивная машина с ее тоталитарной непредсказуемостью уничтожала и желанные, и нежеланные «для официоза приношения на алтарь советской гуманитарной науки»[478].

М. Э. Маликова «Время»: история ленинградского кооперативного издательства (1922–1934)

1. Вступление

Ленинградское кооперативное издательство «Время» представляет собой четко локализованный компактный культурный объект: оно просуществовало 12 лет (с 1922 по 1934 год), было связано с одним городом, Петроградом/Ленинградом, имело устойчивую литературную программу (в первые два года связанную с современными отечественными авторами, последующие десять — с переводами современной западной беллетристики)[479]. Его деятельность подробно документирована в обширном архиве. Эти два основных обстоятельства, создающие возможность для насыщенного описания, послужили нам исходным поводом обратиться к истории «Времени»[480].

Очерки истории издательств — известный историко-литературный жанр; в частности, в нем опытнейший историк книги Инга Александровна Шомракова уже написала статью о «Времени» на основании просмотренного ею еще в первой половине шестидесятых годов архива издательства[481], которая стала основополагающей для последующих справок о нем. Традиционный подход ориентирован на идею канона, с точки зрения которой деятельность издательства интересна и ценна прежде всего связанными с ним крупными, известными именами, литературными направлениями, изданиями, а само издательство репрезентируется как комментированный каталог выпущенных им книг и список наиболее известных сотрудников и авторов. В связи со «Временем» неизменно упоминается об участии в работе издательства А. В. Луначарского — хотя бывший Нарком просвещения возглавил редсовет только в 1931 году, на девятом году его существования, и А. М. Горького — хотя активная и содержательная часть переписки директора издательства И. В. Вольфсона с находившимся в Италии Горьким ограничена 1926–1927 годами и на развитие издательства большого влияния не оказала[482]. Среди авторов, которых издавало «Время», также выбираются прежде всего известные имена — Стефан Цвейг[483], Ромен Роллан[484], Осип Мандельштам[485], Андре Мальро[486]. Если выводить характер «Времени» из состава чаще всего упоминаемых в связи с ним сотрудников и авторов, то приходится предположить, что оно было чем-то вроде горьковской «Всемирной литературы»[487]. Если описывать проекты «Времени», например такой фундаментальный издательский труд, как полное авторизованное собрание сочинений Ромена Роллана в 20 томах (1930–1936; издание завершено после закрытия «Времени» ГИХЛ), исходя из утверждения, что оно «явилось важным этапом в ознакомлении советского читателя с творчеством этого крупного французского писателя и мыслителя, с большой симпатией относившегося к русской культуре в ее прошлом и настоящем»[488], то не возникает самой возможности для постановки вопросов, ответы на которые не укладываются в логику историко-литературного канона. В частности, невозможно понять, почему обратилось к столь сложному проекту небольшое кооперативное издательство, главный редактор которого Г. П. Блок, осуществлявший основную работу по организации издания, сделавший для него ряд переводов и редактур, в 1922 году, на пике обеспеченной Горьким и «Всемирной литературой» русской славы Роллана, заметил: «Прославленный ныне Ромен Роллан — гуано, чтобы не сказать иначе»[489]. Конечно, резкие слова Г. П. Блока, ориентированные на конкретного адресата, далеко не исчерпывают отношения издательства к Роллану, однако дают понять, что культурная логика, более или менее пригодная для описания мотивов деятельности «Всемирной литературы» — ознакомление советского читателя с творчеством крупного французского писателя, симпатизировавшего русской культуре, — не объясняет работу небольшого кооперативного издательства, руководствовавшегося соображениями не «канонической» историко-литературной ценности или государственной культурной политики, а другими, более многообразными и субъективными. Слова Г. П. Блока о Роллане напоминают известное скандальное mot из романа Реймона Кено «Зази в метро» — «Napoléon mon cub» — которое Карло Гинзбург, исследуя генезис и смысл понятия и метода микроистории, вполне всерьез приводит для противопоставления Истории с большой буквы и микроистории, исходящей из суженой и приближенной к объекту перспективы наблюдения, принимающей в расчет единичные случаи, случайности, странности[490]. Наш метод в самом общем смысле может быть назван, по аналогии с микроисторией, — микроисторией литературы, которую мы противопоставляем канонической, иерархической, ретроспективной, сосредоточенной на больших фигурах Истории литературы.