Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

• Название: Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
• Автор: Валерий Вьюгин
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0182-6

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

---

В 1928–1929 годах «беллетристический» период истории «Времени» подошел к завершению. Резко сократилось количество внутренних рецензий: за эти два года было отрецензировано 67 произведений иностранной художественной литературы, тогда как за один 1926 год их было без малого 200; за 1930–1931 годы в архиве издательства не сохранилось ни одного внутреннего отзыва. Если в 1927 году «Время» выпустило 48 переводных книг, в 1928 году — 31 (не считая первых томов собрания сочинений С. Цвейга), то в 1929 — только три, а в 1930 — две. Для этого были известные внешние причины — взятый Главлитом в 1928–1929 годах курс на окончательное уничтожение негосударственных издательств (в частности, сокращение их планов в области наиболее прибыльной переводной беллетристики, требование представлять весь план на год вперед, что лишало их возможности оперативно выпускать новинки, расширение для них цензурных запретов, в частности, на все книги, стоявшие в планах Госиздата, и проч.) и невозможность оперативно получать книжные новинки из-за границы, как раньше, по частным каналам[636]; однако этот факт может быть рассмотрен и как внутренний крах сотрудников издательства середины двадцатых, занятых отбором (а также переводом и редактированием) иностранных книг для массового читателя, как истощение их ресурсов адаптации к литературному нэпу.

Немногочисленные внутренние рецензии за скудные 1928–1930 годы, сохранившиеся в архиве, демонстрируют растерянность издательства в новой ситуации (в этот период главным редактором «Времени» снова стал вернувшийся из ссылки Г. П. Блок, а одним из основных авторов внутренних рецензий — П. К. Губер). Изолированное от актуального европейского контекста, лишенное механизма быстрого выпуска иностранных новинок, издательство, даже если каким-то образом получало и переводило действительно новую и значительную книгу, не могло оценить ее новизну или сделать ставку на нового писателя. Так, переводчица М. Е. Абкина представила новейший роман Олдоса Хаксли (Huxley Aldous; Альдос Гексли в тогдашней русской транслитерации) «Point Counter Point» (1928), который был принят «Временем» и вышел в 1930 году под заглавием «Сквозь разные стекла» в ее, довольно заурядном, переводе под редакцией Д. М. Горфинкеля и без предисловия. Литературная новизна романа не была оценена не только советской критикой, заметившей Хаксли лишь после выхода в 1936 году в «Гослитиздате» нового перевода этого романа, «Контрапункт» (пер. И. К. Романович), с предисловием Д. П. Мирского, но и самой переводчицей, снабдившей его восторженной, но крайне невнятной рецензией, и автором внутренней рецензии (вероятно, П. К. Губером), который оценил общую культурность автора («В авторе чувствуется человек очень неглупый, с широким кругозором и незаурядным образованием. Разговоры на всевозможные литературные, художественные и философские темы, происходящие между действующими лицами, весьма интересны и занимательны. <…> Одних этих разговоров, в сущности, нисколько не связанных с основным сюжетом, было бы достаточно, чтобы книга читалась с интересом. Но этим далеко не исчерпываются достоинства романа, который вообще написан мастерски и отличается весьма своеобразной композицией» — недат. (издат. штамп о получении 12 января 1929 г.) внутр. рец.), однако вынужден был сосредоточиться на цензурном аспекте, чем совершенно нивелировал оригинальность произведения:

В цензурном отношении книга не может представить препятствий. Автор описывает представителей господствующих классов, людей утонченных, обаятельных, симпатичных, но несомненных упадочников, представителей усталой, уже склоняющейся к своему закату культуры. Его собственная точка зрения всего полнее выражается в речах протестующего бедняка и плебея, который работает в качестве ассистента в лаборатории лорда Эдуарда. Это воинствующий атеист, материалист и социалист, ненавидящий то шикарное общество, с которым его поставила в связь научная работа. Единственным, хотя и небольшим препятствием, может явиться то, что этот ядовитый критик английского большого света именует себя коммунистом, а он, по совести говоря, не вполне похож на тот образ, который у нас принято соединять с этим наименованием. Но это легко устранить, пропустив при переводе самое слово «коммунист», которое впрочем повторяется очень редко.

Там же[637]

Говоря о другом новейшем романе, «Степном волке» Германа Гессе (Hesse Hermann «Der Steppenwolf», 1927), П. К. Губер также смог в целом оценить его литературное качество («Этот роман… впрочем, это столько же роман, сколько психопатологический этюд и философский трактат, — несомненно создался под влиянием Достоевского и притом в особенности двух его произведений — „Двойник“ и „Записки из подполья“. Книга Г. Гессе и представляет собой записки такого подпольного немецкого человека, только гораздо более ученого и начитанного, нежели его русский прообраз» — недат. внутр. рец.), однако большую часть своего отзыва посвятил тому, как, исказив книгу сокращениями и предисловием, предотвратить возможные претензии цензуры и «бесхитростного и неискушенного» читателя:

Книга производит болезненное, тяжелое впечатление, и, однако, читается не без интереса. В случае перевода ее следовало бы сократить, во-первых для цензуры, а во вторых в интересах читателя. В цензурном отношении опасны рассуждения Геллера о боге, бессмертии души и т. д. Для рядового читателя утомительным покажется изобилие рассуждений. Они, по большей части, интересны и глубокомысленны, но их воистину слишком много. На первых 90 страницах, третья часть всего романа, не случается ровно ничего: один страстный лирический монолог на тему о «Степном волке». Официальная критика должна зачислить эту книгу в категорию свидетельств о гниении западной буржуазии. Некоторые рассуждения могут понравиться, например, все, что говорится о войне, о тупости немецкого бюргерства и т. д. Необходимо предисловие, которое бы объяснило, на всякий случай, фантастический элемент романа умственным расстройством Геллера. <…> Главным ее недостатком является некоторая трудность ее для читателя бесхитростного и неискушенного.

Там же

Не имея возможности составить сколько-нибудь полное представление о современной европейской литературе и новых авторах, издательство обращалось к писателям уже известным, часто устарелым. Предлагая «Времени» новый роман популярного в России в 1900–1910-е годы немецкого прозаика и драматурга Германа Зудермана «Жена Стеффена Тромхольта» (Sudermann Hermann «Die Frau des Steffen Tromholt», 1927), переводчица Е. Ю. Бак попыталась представить его как ставящий «животрепещущие проблемы», которые на самом деле были безнадежно анахроничны в контексте радикального бытового либертинажа советских двадцатых: «Возможна ли истинная любовь без установления, так или иначе, прочной связи? А подобная связь — может ли она не подавлять индивидуальность? Есть ли семейная среда вдохновительный базис или замаскированное болото? А ребенок? Вносит ли он в брак сознание долга и одухотворенную цель, или же является обузой и заставляет родителей „опуститься“?» (недат. внутр. рец.), закончив свои похвалы роману привычной апелляцией ко вкусу массового читателя: «Самое ценное, однако, — то, что проблемы Зудермана не „выпирают“, а органически вплетены в фабулу, столь непрерывную и динамическую, что она сохранила бы свою увлекательность и осмысленность даже для читателя, не доросшего до заданий автора и подошедшего к этой книге просто как к „интересному роману“» (там же). Роман вышел во «Времени» в 1928 году в переводе Б. Евгениева (псевдоним Е. Ю. Бак?) и Е. Э. Блок с предисловием Р. Ф. Куллэ, который рекомендовал Зудермана отечественному читателю именно как «старика», «патриарха» немецкой литературы, который отзывается на «злобы дня» во всеоружии своего традиционалистского художественного мастерства[638]. Другой новый роман Зудермана, «Пурцельхен. Роман о молодости, добродетели и новых танцах» («Purzelchen. Ein Roman von Jugend, Tugend und neuen Tanzen», 1928), был высоко оценен С. П. Блоком также благодаря своей несовременности — благодушной консервативности эстетической и идеологической позиции автора, а также сочетания «настоящей литературности», которой искало издательство, и «яркой занимательности», которой требовал массовый читатель:

Говорить об идейном содержании романа не приходится. Никакими так называемыми «проблемами» Зудерман не задается, сознательно ограничивая себя только чисто сюжетными и бытоописательными задачами. Тон повествования объективный, подернутый налетом благодушного, никого не бичующего юмора. <…> Рассуждений нет вовсе, описания коротки и выразительны, диалоги легки и полны неожиданных реплик, <…> действие развивается живо, не предугадывается вперед и чем ближе к концу, тем напряженнее захватывает внимание. Словом элементы настоящей литературности и яркой занимательности несомненно на лицо. <…> Будь это роман рядового писателя, цензура может быть стала бы против него возражать, ссылаясь на его легковесность. Однако же литературность его, бесспорно высокая, в соединении с именем Зудермана устранит вероятно подобные возражения. Печать едва ли похвалит роман; как не хвалила она пока и Беделя[639]. Зато несомненно довольны останутся читатели, в особенности же читатели Контрагентства и в частности даже и те, кому так не по душе пришлась Уэдсли[640].