Паола Ломброзо - Женщина, ее физическая и духовная природа и культурная роль

• Название: Женщина, ее физическая и духовная природа и культурная роль
• Автор: Паола Ломброзо
• Издательство: НИЦ «Колокол»
• Жанр: Публицистика
• Год: 1991
• ISBN: ISBN 5-7815-1820-7

Предлагая вниманию читателей настоящую интересную книжку, написанную дочерью знаменитого, недавно умершего итальянского ученого Чезаре Ломброзо, считаем нужным заметить, что многие из высказываемых автором взглядов приходится принимать с осторожностью или оговорками. Мы, однако, не находим возможным делать примечания в тех местах, где П. Ломброзо впадает в чисто женские преувеличения или приходит к слишком односторонним выводам из фактов, так как это значило бы вступать в полемику с автором. Ограничиваясь этими общими замечаниями, мы надеемся, что оно явится не бесполезным напоминанием о необходимости внесения известного корректива в некоторые, довольно смелые утверждения автора этой книжки.

---

Люси Дрейфус была убеждена в невинности своего мужа и любила его; но я расскажу сейчас более поразительный случай. Г-жа X. восемнадцати лет вышла замуж за очень богатого банкира, но циника, развратника, который унижал ее и поступал с нею так грубо, что она, после десяти лет брачной жизни, хотела развестись с ним; вдруг разразился банковый крах. Муж был арестован за злостное банкротство и приговорен к 8-летнему заключению в тюрьме. И вот женщина, которая оказалась разоренной и обесчещенной им, женщина, которая давно уже не любила его, увидев его несчастным, павшим, всеми презираемым, забывает причины своей ненависти к нему и оказывается единственным верным ему человеком в несчастии. В продолжение двух лет она сама каждый день ходила в тюрьму и носила ему в корзинке кушанье, которое приготовляла своими руками, и терпеливо ждала своей очереди среди грубых сторожей и отвратительных женщин. Когда мужа ее, отсидевшего свое время в предварительном заключении, перевели в отдаленную тюрьму, она, чтобы доставлять ему книги и удобства, не задумалась еще более ограничить скудные средства, оставшиеся ей после катастрофы. Как и Люси Дрейфус, она никогда не говорила своим детям о причинах, приведших отца их в тюрьму, а всегда называла это несчастьем, злым роком. Когда же он вышел из заключения, она стала жить с ним, не любя его, из чувства долга.

Вот еще случай. Эту женщину я знала очень близко, — теперь она умерла. Она была одной из тех, которые в обыденной жизни считаются людьми тяжелыми, с которыми трудно ладить; до тех пор, пока она жила в благоприятных условиях, казалось, что ей нравится выказывать свой тиранический нрав: она ревновала мужа /женившегося на ней из-за денег/, была строга и требовательна к детям, желая видеть их гениями, экономна до скупости, придирчива к слугам, спесива с людьми своего круга и с презрением относилась к тем, которые стояли ниже ее. И вот на нее вдруг обрушилось экономическое бедствие, семья потеряла все до копейки и очутилась без всяких средств к существованию. Но это несчастье не только не испортило ее характера, но, наоборот, произвело в ней удивительную перемену. Она освежила в своей памяти все, чему училась, в 40 лет явилась на конкурс учительниц, выдержала его и на 1500 франков жалования ухитрялась содержать мужа и детей. Никогда никто не считал ее способной на такое самоотвержение, благодаря которому изменился и весь характер ее. Из придирчивой ворчуньи она сделалась веселой и добродушной. Не было труда, которого она не переносила бы ради детей. /Заметим при этом одну особенность: она очень дорожила замечательной красотой своих рук, — а теперь она в своем бедном хозяйстве непременно сама хотела чистить посуду, чтобы дочь ее не испортила себе рук!/ Она работала с утра до вечера, никогда не хвастая этим и не выставляя себя жертвой. Она вела такую жизнь 15 лет, до самой смерти. Муж, застигнутый тем же бедствием и очутившийся в тех же условиях, не сделал ни малейшего усилия, чтобы подняться: проклинал судьбу, курил трубку, брал себе лучшую часть скудного обеда и все время жил на счет жены.

В данном случае примеры эти относятся к женщинам зрелого возраста, имевших детей, а для детей каждая мать способна на всякие жертвы. Но мне известны и другие примеры, показывающие, что в каждом возрасте, а не только под влиянием материнской любви, женщина способна на самопожертвование. Я знала одну шестнадцатилетнюю девушку /возраст, когда еще носят короткие юбки и думают только о забавах и школьных уроках/, когда с матерью ее сделался паралич. Девочка сделалась хозяйкой дома и сиделкой. Последняя обязанность была особенно трудной и печальной. Мать, вполне сохранив умственные способности, была раздражена своим немощным состоянием и стала очень нетерпеливой. Девушка день и ночь находилась при ней, ухаживала за ней, кормила, одевала, сносила безропотно ее капризы, слушала ее жалобы и стоны. Эта жизнь продолжалась три года, и ни разу за все это время девушка не изменила своему долгу. Мать умерла. У младшей сестры, которую за это время она привыкла считать своим ребенком и любить ее как мать, открывается туберкулез. Снова уход за больной, еще более трудный: день за днем в течение целого года она видела, как прогрессировала болезнь, и, не имея возможности помочь сестре, должна была казаться веселой и спокойной, чтобы не тревожить больную. Она выдержала роль до конца; но когда умерла сестра, она потеряла треть своего веса. Она так долго и так стойко воздерживалась от слез, что не умела более плакать. Видя, до какого состояния она довела себя, нельзя было представить себе, что эта девушка могла иметь столько силы воли и самообладания. Впоследствии жизнь ее вошла в нормальную колею, она вышла замуж, снова вступила в колею обыденной жизни и сделалась элегантной, грациозной светской дамой, и никому не могло бы прийти в голову, что в этой женщине, которая с увлечением говорит о нарядах и театрах, таится такой запас героизма. Прошла необходимость, угас и героизм. Но нет сомнения, что если бы обстоятельства сложились иначе, она осталась бы прикованной к своим больным на всю свою жизнь.

Мне рассказывали об одной англичанке, которая живет в Бордигере. С 14-летнего возраста она посвятила себя сестре, страдавшей страшным ревматизмом, и ухаживала за ней 35 лет. Когда сестра умерла, она с удивлением увидела себя одинокой и старой. В жизни ее, протекшей у постели больной, не было ни одного эпизода: не было ни любви, ни жалоб на жизнь, — она просто ни разу не подумала о себе, не искала других целей деятельности.

Другая дама, которую я знала лично, молодая, изящная, несколько лет вела блестящую салонную жизнь, которую давало ей положение и богатство мужа, выдающегося дипломата. Муж ее заболел таким ужасным ревматизмом, который не позволял ему даже владеть пальцами, чтобы переворачивать листы книги. Его отправили в деревню, и жена, которой было тогда 25 лет, сделалась его сиделкой. Такой уход требовал не только нравственной, но и физической силы. Больной стеснялся своего состояния перед посторонними и не терпел никого другого около себя. И такое положение длилось 18 лет. В последние два года болезнь ухудшилась, и она не выходила более из дома. Когда же она вышла, наконец, за гробом мужа, улицы показались ей странными. Она виделась за эти два года со своей дочерью, жившей в том же доме, лишь по полчаса в день; многие месяцы она спала, не раздеваясь, чтобы быть готовой вскочить при малейшей тревоге на помощь к своему больному. Но подобные женщины совершенно не сознают, что они совершают подвиг самопожертвования и великодушия. Когда я хотела выразить ей мое глубокое удивление перед ней, она посмотрела на меня с изумлением: «Нет, нет, — сказала она, — вы ошибаетесь, как ошибаются все те, которые считают, что я должна была сделать большое усилие, чтобы исполнить этот долг. Мне было все это легко и приятно, и я ни разу не почувствовала, что делаю усилие; никогда я не чувствовала себя усталой или скучающей, пока он был тут, и я могла помогать ему и видела его благодарный взгляд и знала, что у него, кроме меня, никого нет. Прежде я была слабого здоровья, но с тех пор, как начала ухаживать за ним, я ни разу не подумала о том, что могу заболеть. Восемнадцать лет — да, но я не знаю, что это время представляет собой для других, — я не нашла его долгим: каждый день и каждая минута приносили с собой труд и необходимость. Я была его рукой, его глазами, думала только о том, чтобы облегчить его страдание — больше ни о чем. Я была — если можно так сказать — даже счастлива. Жизнь моя имела определенную цель: продлить его жизнь, — а когда он умер, я была рада за него, что кончились его ужасные страдания и что он успокоился. Но что касается меня, то я потеряла цель жизни; я совсем отвыкла от людей и не умею принимать участие в их жизни.

Это — одна из самых характерных черт нравственной силы женщины: в своем самопожертвовании она находит цель жизни; она обладает способностью всецело отдаваться своему долгу, отказываясь от всяких внешних впечатлений; ее красота, увядающая молодость, радость жизни, отзвуки которой долетают и до нее, любовь, удовольствия — все это перестает существовать для нее, изглаживается из ее памяти. Ей не нужно делать усилий, бороться с собой, потому что она не знает соблазнов и сожалений. Все это — правда; но я все-таки нахожу чудесным такое прирожденное органическое устройство женщины, состоящее из всех элементов, укрепляющих нравственную силу и исходящих из нее, эту способность — которой обладают не одна или несколько, а все женщины — жертвовать собой — и не на одну минуту, а на всю жизнь. Я нахожу также специально женской чертой — жертвовать собой для одной личности. Мужчина — я говорю об обыкновенном человеке, не о святом /как я все время имею в виду средних, обыкновенных женщин/ — как бы он ни был альтруистичен и великодушен, не может, не умеет жертвовать всей своей жизнью и всей своей деятельностью для одного лица. И не потому, чтобы он был не способен к самопожертвованию; но мужчина по преимуществу — социальное существо, и на самопожертвование его привлекает к себе скорее какое-нибудь дело, чем лицо.